Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Мы видим мусор повсюду: он копится в ведре под нашей раковиной и в контейнерах во дворах, собирается на свалках, путешествует по рекам и сбивается в новые острова на поверхности океанов. Сколько его ни пытаются спрятать, он снова и снова возникает в поле зрения — на улицах, в медиа, художественных работах — и, как показывают последние исследования микропластика, уже обосновался в организме человека. Его пробуют подчинить экологи, инженеры и чиновники, но решение глобального мусорного кризиса не приближается, а кажется все более невозможным. Независимая исследовательница Уля Маханова предлагает познакомиться с мусором и с его политической жизнью поближе.
Perito открывает новый набор в книжный клуб «После слов» — для тех, кто хочет лучше понять, как устроен мир, в котором мы живём.
В этот раз открыты сразу две программы. Первая приглашает в путешествие по Нигерии, Вьетнаму, США и Южной Корее — через книги Чимаманды Адичи и Вьет Тхань Нгуена. Вторая — это истории с Карибов, из Бирмы, Индии и Японии, которые мы прочитаем вместе с Амитавом Гошем, Юко Цусимой и загадочным третьим автором.
Первая группа стартует 15 сентября, вторая — 29 сентября. Количество мест ограничено. Подробности и запись — на сайте.
Мужчина средних лет в белом халате и грязных джинсах стоит на вершине свалки, подняв правую руку с жестом V. За его спиной, отражая позу, возвышается статуя Свободы. Это самая известная фотография американского археолога и антрополога Уильяма Ратье на мусорном полигоне Fresh Kills в Нью-Йорке. Ратье — первый в мире профессиональный гарболог (от слова garbage — «мусор»), или археолог мусора.
Идея изучать мусор как артефакт на самом деле пришла даже не самому Ратье, а его студентам. Когда в первый раз в жизни профессору поручили читать вводный курс по археологии в Университете Аризоны, он предложил слушателям самим отправиться в поле и исследовать взаимосвязи человеческого поведения и материальной культуры. Двое его студентов независимо друг от друга провели сравнительный анализ мусора в городских районах с разными уровнями дохода. Это и подтолкнуло Ратье начать собственный мусорный проект, объединив антропологию с археологией.
В 1973 году Ратье вместе с группой коллег по университету запустил Тусконский мусорный проект (The Tuscon Garbage Project) — первое в мире изучение отходов человеческой жизнедеятельности, описанных и классифицированных по методике археологических исследований. Мусор для гарбологов — это набор свидетельств человеческой жизни, гораздо более откровенных, чем любые текстовые и устные признания людей. Сам Ратье называл гарбологию «археологией настоящего», утверждая, что и обычные археологи в какой-то степени занимаются исследованиями отходов:
«Девяносто девять процентов всего, что археологи раскапывают, документируют и анализируют в мельчайших подробностях, — это то, что люди прошлого выбросили за ненадобностью: разбитая керамика, сломанные или стершиеся инструменты из камня и расходные материалы, оставшиеся в процессе их производства; пищевые отходы, разбитые стекла, ржавый металл и так далее. <…> Но спросите археологов, что изучает их наука, и они скажут: „Прошлое“, „Артефакты“, „Поведение“, „Отношения и верования“ — вряд ли кто-то вообще упомянет мусор, отходы или отбросы».
Коллеги Рантье по академии все равно недоумевали: люди с докторской степенью и добропорядочные студенты перебирают на свалке автомобильные покрышки и использованные памперсы. Но гарблогам удалось ввести свой предмет в поле серьезных научных исследований. И пока междисциплинарные мусорные исследования (waste studies) набирали обороты, вокруг отходов и мест их скопления разворачивались все новые и новые события.
Две тысячи восемнадцатый, весна, март. В подмосковном Волоколамске уже год стоит невыносимый запах: ветер несет в город токсичные испарения с мусорного полигона «Ядрово», расположенного в семи километрах от города. Жители почти ежедневно выходят на протесты. На территории полигона вводят режим ЧС. Несколько десятков жителей берут «Ядрово» в осаду, требуя от властей немедленно принять меры: в городе практически нечем дышать. Рядом с Волоколамском протекает река Городня, приток большой реки Ламы, связанной с несколькими другими крупными водоемами в Московской и Тверской областях. Глава города предупреждает, что загрязнение грунтовых вод может иметь последствия для огромного водного бассейна.
Власти не скрывают, что «Ядрово» сочится свалочными газами. В городе фиксируют повышенный уровень сероводорода. Жители жалуются на тошноту, слабость, головные боли. Загрязнение не щадит даже домашних животных: несколько собак поступают в ветклиники с инсультом. Утром 21 марта, спустя три недели после начала протестов и отказа суда закрыть и ликвидировать свалку, в городе госпитализируют несколько десятков детей с симптомами острой интоксикации.
С этого в России началась серия мусорных бунтов. По всему Подмосковью проходили акции с требованием закрыть переполненные мусорные полигоны. В Ярославле жители протестовали против ввоза московского мусора. В крупных медиа один за другим выходят расследования, репортажи со свалок и другие материалы о проблемах утилизации отходов. В 2019 году начались самые масштабные экологические протесты в истории современной России: противостояние жителей Архангельской области и Республики Коми с московскими властями и подрядчиками, собравшимися свозить столичный мусор в район опустевшего поселка Шиес.
Главный герой этих новостей, мусор, — центр притяжения экологических, политических и социальных напряжений. Он затрагивает всех: местных жителей, людей и животных, природу. Он вплетен в финансовые потоки и встроен во властные структуры. Не бывает производств, бизнесов, муниципальных образований и даже частных хозяйств без отходов, а значит, те, кто управляет ими, контролируют гораздо больше, чем просто колонны мусоровозов и дурно пахнущие свалки.
Подобные акции продолжаются в России и по всему миру от Коми до Уэльса и Мозамбика. В феврале этого года в Лос-Анджелесе прошли протесты против хранения ядовитого пепла лесных пожаров на городской свалке. В Баване, пригороде Дели, жители с начала года требуют остановить сооружение завода по энергетической переработке мусора — столица Индии и без того считается одним из самых загрязненных городов мира. Канадцы протестуют против ввоза токсичных отходов из США.
Мусор может быть не только катализатором общественного недовольства, но и мощным инструментом давления, в первую очередь во время забастовок работников структур управления отходами. Перед летними Олимпийскими играми 2024 года парижские мусорщики пригрозили городским властям забастовкой с мая по август, требуя повышения зарплат и премии. Город собирался принять больше 10 миллионов туристов, и другим службам, например полиции, гарантировали бонусные выплаты.
Этим летом забастовки охватили несколько городов в Пенсильвании, Вашингтоне и Массачусетсе. В XX веке две масштабные акции в США, мусорная забастовка в Мемфисе в 1968 году и антисвалочные протесты в Северной Каролине в 1982 году, имели, помимо мусора, еще один очень важный знаменатель: требование расовой справедливости.
Мусорные бунты в России и других странах позволяют по-новому взглянуть на кризис хранения и утилизации отходов. Вывоз московских отходов в отдаленные регионы — проблема не логистики и менеджмента, которую можно было бы решить простым технократическим решением. Это один из элементов глобальной проблемы социального неравенства.
К мусорному баку на главной туристической улице Амстердама, держа большой пластиковый мешок, подходит мужчина. На нем нет опознавательного жилета коммунальной службы, но он таким же ловким движением, как профессиональные уборщики, вскрывает бак, вытаскивает пакет и начинает методично обследовать его содержимое. Спустя несколько секунд мужчина находит то, что искал: банку из-под пива. Мужчина проверяет маркировку, кидает банку в свой пакет и двигается к следующему баку.
Нидерланды — одна из немногих стран, где за сдачу жестяной, пластиковой и стеклянной тары можно получить небольшие деньги, от 10 до 20 евроцентов (примерно 10–20 рублей). Собирательство пользуется в крупных нидерландских городах большой популярностью. Во время праздников и уличных гуляний можно заработать 50–80 евро.
По данным экоорганизации GAIA, перед пандемией в секторе неформальных переработчиков мусора насчитывалось от 12,6 до 56 миллионов человек. Но во многих странах их работа не оплачивается, не регулируется или криминализована — и этот труд ложится на плечи тех, кто не может найти занятость в других секторах.
Например, в Албании сбором мусора занимаются в основном рома и египтяне, наиболее стигматизированные группы населения, представителям которых сложно найти другой заработок из-за трудовой дискриминации. В 2011 году, когда правительство закрепило право на владение мусором за муниципалитетами, даже этот труд оказался вне закона. В албанской столице Тиране сборщики работают в отдаленных районах города в часы, когда на улицах меньше всего людей и вероятность оказаться в поле зрения полиции ниже. В Албании перерабатывается всего 18% отходов, и большая часть приходится как раз на неформальное собирательство.
Во многих регионах работа неформальных мусорщиков вообще не имеет централизованной альтернативы. Это в первую очередь касается государств Глобального Юга: Индии, Пакистана, стран Карибского региона. Там, где системы переработки устроены лучше, люди могут экспериментировать с практиками собирательств и даже вести блоги о своих находках: банках и бутылках, продуктах из мусорных баков и разных артефактах от почтовых марок до огнестрельного оружия. Уильям Ратье мог бы назвать современных падальщиков гарбологами поневоле или — в случае последних примеров — по призванию.
Сегодня waste studies объединяют философов, инженеров, географов, экологов, антропологов, социологов, историков и других междисциплинарных специалистов. В отличие от гарбологов, исследователей в этом поле интересует не столько мусор как материальный объект, сколько его подвижные границы, сообщества, связанные с ним, ситуации и условия его появления в поле зрения людей или исчезновения из него.
В современных waste studies можно выделить нескольких десятков направлений, среди которых есть следующие:
Именно из-за такого междисциплинарного разнообразия у мусорных исследований не существует собственного канона, и вряд ли он когда-либо будет сформирован и закреплен. Дело осложняется и подвижной природой мусора как феномена — его определение всегда обусловлено контекстом, точкой зрения и интересом наблюдателя. Но можно выделить несколько работ, которые сформировали теоретическую рамку waste studies.
Опубликованная в 1968 году книга антропологини Мэри Дуглас «Чистота и опасность: анализ представлений об осквернении и табу» вызвала внимание мусорных исследователей к дихотомии чистого и грязного и контекстной обусловленности этих понятий. Дуглас показывает: в любой культуре грязным считается то, что оказалось не на своем месте или совсем лишено места. Противопоставление грязного и чистого, хаоса и порядка лежит в основе любой иерархии. Дуглас также указывает на механизмы власти, которые задают границы чистоты и порядка и закрепляют их неразрывную связь.
Мусор, по определению, оказывается на грязной стороне, но, как и любой материальный артефакт, может перемещаться между чистотой и опасностью. Так, продукты и готовая еда мгновенно переходят в статус грязных, как только пересекают (пусть и условную) границу с витрины или из холодильника — в мусорное ведро или просто на землю. Пожалуй, самый показательный пример этого перехода — хорошо известное всем правило пяти секунд.
В работе «Теория мусора: создание и уничтожение ценности» социальный исследователь Майкл Томпсон развивает мысль Дуглас, утверждая, что отходы — это противоположность ценности. У любого объекта материальной культуры есть жизненный цикл, определенный функциональностью. Продлить жизнь предмета или запустить ее заново можно только при смене контекста. С этой точки зрения интересно наблюдать за низовыми, нерегулируемыми практиками обмена в больших городах, где отвергнутые объекты периодически скапливаются на улицах, открытые новым возможностям использования. Переработка мусора — это не только разрушение и дальнейшая пересборка в виде новых объектов с той же функцией (например, заводская переработка пластика). Социолог Кеннет Гурлай в работе «Мир мусора: дилеммы индустриального развития» формулирует это так: мусор — это не потерявшие свою полезность материалы, а материалы, которые мы сами не смогли использовать.
Экоисторик Марко Армиеро предлагает считать современную веху истории планеты (как минимум с начала Нового времени) мусорной эпохой, или мусороценом (англ. wastocene). Мусороцен, пишет он в одноименном эссе, — это режим, в котором уязвимость вшита в человеческие и нечеловеческие тела. Мусор для Армиеро не просто абстрактная совокупность материальных отходов, а система, в которой отходами или расходными материалами становятся живые существа и пространства их обитания.
Вот как историк формулирует три правила мусороцена:
Для исследователей эта концепция предлагает новый способ интерпретации процессов за пределами капитализма, включая его, но не сводя к жесткой дихотомии производства и потребления. Для Армиеро размышления об отходах становятся отправной точкой создания глобального освободительного проекта, такого, который строится не на угнетении, отчуждении и расточительстве. Чтобы победить мусор, нужно бороться не с ним (и не с разрушительными последствиями его присутствия), а с социальными и экономическими предпосылками мусорной эпохи. Поэтому Армиеро делает акцент не на продвинутых технологиях переработки, а на практиках общности и солидарности, которые могут спасти не только экологию, но и человеческие отношения.
Для иллюстрации своей теории Армиеро берет события и явления из разных эпох и точек планеты. Он пишет о токсичных отходах, наводнениях, Неаполитанском мусорном кризисе, крупнейшей в мире свалке электроники в Гане, но в первую очередь — о человеческих отношениях, которые стали непосредственными причинами или катализаторами «мусорных катастроф». Одной из таких катастроф Армиеро считает пандемию COVID-19. Это, по его мнению, был не просто кризис систем здравоохранения — это был самый яркий пример социального разрыва, который показал, как меняется ценность жизни и здоровья в различных социальных классах.
Одни из них, в логике мусороцена, были для социальных и финансовых структур ценными и достойными спасения, или, точнее, на их поддержание и спасение у системы были ресурсы. К этой группе причисляет себя и исследователь, оказавшийся во время болезни в пригороде Стокгольма. Ему, сотруднику престижного университета, были предоставлены услуги врачей и оплачиваемый отпуск.
Другим группам, менее выгодным экономически, повезло гораздо меньше. На примере Италии Армиеро рассказывает о недоступности беднейшим слоям населения дорогих лекарств, медицинских услуг и бытовой помощи. При этом исследователь подчеркивает, что пандемия, как и любой кризис, демонстрирует не только несправедливость централизованных государственных систем, но и силу низовой самоорганизации.
Другой пример, который приводит Армиеро, — это Средиземное море, «концептуальная и материальная граница, разделяющая тех, кто имеет ценность, и тех, кто считается расходным материалом». Средиземное море — главный морской путь беженцев в Европу и жестко патрулируемая внешняя граница ЕС. По данным ООН, с начала года больше 1 200 человек погибли или пропали при попытке пересечь эту черту «цивилизованного» мира. Армиеро утверждает, что именно в таких местах просвечивают несовершенства системы, обычно скрытые от глаз тех, кому повезло находиться на «ценной» стороне.
Появление на горизонте лодки с беженцами нарушает все три правила мусороцена. Люди покинули страны своего рождения, места, которым они «принадлежат». Их видимость заставляет остальных задумываться, какой ценой обеспечивается благополучие на европейском «островке безопасности», и о том, кто платит эту цену. Присутствие беженцев сигнализирует: где-то в мире есть несчастье, небезопасность, война, катастрофа. Столкнувшись лицом к лицу с реальностью мусорной системы, люди стремятся убежать от нее или изгнать тех, кто ее воплощает.
В рассуждениях о мусоре всегда много статистики: сколько тонн отходов производят отдельные люди, домохозяйства, бизнесы, страны, сколько мусора покупается и продаётся на мировом рынке, сколько выбросов CO2 в воздухе, какова площадь Тихоокеанского мусорного пятна. Данные обезличены, но показательны. Они снова и снова демонстрируют, что мусор невозможно выкинуть, его можно только переместить в другое место. Это же доказывают истории людей и территорий в мусорную эпоху: система не способна выбросить издержки своей работы. И, возможно, Марко Армиеро был прав, когда назвал переработку мусора второстепенной относительно солидарности.
