Heritage tourism: почему так важны путешествия по местам семейного прошлого

Ностальгическое возвращение к дому детства, поездка в глухую деревню, где когда-то жили предки, путешествия по следам дедушки или поиск могилы прабабушки — все это относится к понятию «исторический туризм» (heritage tourism). Оно обозначает путешествия к значимым местам прошлого как в общем историческом смысле, так и в контексте личной, семейной истории. Мы решили разобраться в феномене heritage tourism и расспросили тех, кто отправлялся в такие поездки, зачем они это делали, какие чувства испытывали и какой опыт получили.

У меня многие путешествия связаны с дедушкой Евгением Гавриловичем Оксюкевичем. После войны он поступил в дипломатическую академию МИД, и по распределению его отправили сначала в Китай, потом в Японию, а затем еще во много других мест.

В детстве я думала, что это так у всех: дома лежат марокканские бурки, стоят японские шкафы с дверями из папиросной бумаги, в серванте красуются невероятные буддийские статуэтки из Индокитая и стаканы из «Мулен Руж», картины больших китайских художников и брелки с олимпиад — у каждого члена семьи со «своей». И, конечно, дедушка, который в бабушах сидит в кресле-качалке и рассказывает, как сплавлялся на самодельной лодке по реке Пра.

Дедушка часто повторял мне в этих рассказах: «Ничего не бойся». Он жарил яичницу на песке пустыни, он ел на рынках все, не моя рук, и у всех в группе была дизентерия, а у него — нет. Позже, я поняла, что вообще-то так не у всех и мне очень повезло.

Я часто повторяю дедушкины путешествия по его рассказам и путевыми заметкам. Его нет на свете почти 25 лет, и эти путешествия — мой способ разговаривать с ним и раз за разом убеждаться, что даже сейчас места из его путешествий не часть оживленного туристического маршрута. А что же было в его время и каким нужно было быть смелым, чтобы придумывать себе такие приключения?

Первое путешествие, в которое я поехала, было неожиданное. Я прилетела с бабушкой в Китай, бабушке было уже 84 (сейчас ей 93) года. Мы гуляли по улицам, где они жили с дедушкой, и она много о нем рассказывала. Потом, на четвертый день, бабушка устремилась по своей программе, а я заскучала и подумала: «Почему бы не полететь в Дуньхуан?» Это место, зажатое между пустынями Гоби и Такла-Макан, как раз где-то там дедушка жарил яичницу прямо на песке. Это очень удаленный регион, он ближе к Синьцзяну, Монголии и Киргизии, чем к привычному континентальному Китаю, преимущественно мусульманский и с очень богатой историей

Дуньхуан — первые ворота в Китай на Великом шелковом пути и место зарождения буддизма в стране, а еще одно из крупнейших археологических и религиозных открытий последнего столетия. Дело в том, что на рубеже XX века в песках пустыни обнаружили пещеру, за ней еще одну, и еще, и так археологи открыли почти 500 пещер, заполненных раннебуддийскими фресками, манускриптами и ценными данными о становлении этой религии в Китае.

Я взяла маленький рюкзак, сандалии и билет на самолет, на котором предстояло лететь шесть часов от Пекина. Я ничего не знала про регион и ничего не ждала. Последние два часа в иллюминатор не было видно ничего, кроме бескрайних песков, стюардессы разносили душистые уйгурские дыни и самсу. В самолете было примерно 40 человек, европейкой была только я. Мне сложно было представить, как дедушка попал сюда в конце 1940-х годов и как здесь все выглядело, но не думаю, будто что-то радикально изменилось. Ослики возили поклажу, по вечерам протяжно пел муэдзин, на рынке кипела жизнь, из клеток продавали куриц и диковинных зверей вперемешку с овощами и скудной зеленью, торговцы лениво поплевывали, а руки и тарелки мыли в тех же тазах, в которых до этого купали собак.

Поначалу я была в полном ужасе. Я боялась есть на этих рынках и ковыряла пустой рис. Я ничего не понимала, и никто не понимал меня. Я взяла с собой меньше денег, чем хватило бы даже на полночи в нормальной гостинице, и начала паниковать, что придется спать на лавочке в парке. Но дух дедушки, видимо, пришел мне на помощь.

Я вспомнила его «Ничего не бойся», и все стало получаться. Я сторговалась с хозяином гостиницы, где провела две ночи с крысой в номере. Я кидалась в нее пепельницей, чтобы она сидела подальше. На рынке нашлась чудесная уйгурская лапша с острыми овощами и пивом. Я смогла сфотографироваться на разрешение о перемещении по региону в местном фотоателье, объяснившись жестами. Фотограф путано сообщил, что денег не возьмет, но взамен мне надо сфотографироваться для их витрины. На следующий день я увидела это фото и ужасно смеялась: вышло точь-в-точь как для обложки журнала «Работница» 1973 года. Я, наконец, очутилась в пещерах Цяньфодун. Они невероятные, и только ради них стоит сюда приехать. Китайские художники изображали индийских тигров по рассказам и книгам, и это самые милые тигры на свете.

В последний день я просто пошла пешком в пустыню. Я вспоминала рассказ дедушки о том, что там есть развлечение — бег по барханам в гамашах, чтобы не обжигало ноги. Я побегала в гамашах, а потом пошла до озера Полумесяца. Конечно же, был полдень, и все разумные туристы оттуда уже ушли. Так я оказалась под тенистым навесом в оазисе наедине со своими мыслями и памятью о дедушке.

Я довольно поздно узнала, что мой прапрапрадед Василий Кириллович Сютаев был крестьянским философом, сектантом, который дружил со Львом Толстым. Дедушка рассказал мне о нем, когда я пошла учиться на филфак, потому что я ездила по библиотекам и могла навести справки.

Василия Сютаева можно назвать христианским коммунистом и пацифистом. Он отрицал собственность, проповедовал любовь к людям и считал, что Бог внутри нас, а соблюдение обрядов — лишнее. В церковь не ходил, предпочитал молиться дома и не вслух, а про себя, к чему склонял свою семью и последователей, которые образовались в деревне и за ее пределами. Говорил, что закон Божий — жить так, чтобы друг другу не вредить. За это его называли сектантом. В книге «Русские секты и их толки» Тимофея Буткевича есть небольшая глава «Сютаевцы».

Лев Толстой, как человек близких взглядов, свел знакомство с Сютаевым и приезжал к нему в деревню Шевелино, которая находится между Торжком и Вышним Волочком. Это было 140 лет назад, сейчас там установлена памятная доска, а около нее — оттиск крестьянской босой ноги якобы Василия Кирилловича и след обуви Льва Толстого.

В 2008-м я забила в навигатор «Деревня Шевелино, Тверская область» и поехала туда. Прозвучит пафосно, но это был зов крови, желание увидеть своими глазами, откуда пошла наша семья. Ехать было страшно: по грунтовке через леса. Мне встречались только места лесоповала с мужиками на огромных машинах да заброшенные деревни. Не было связи и интернета. Казалось бы, час от Торжка, но ощущение, что ты попал в затерянный мир.

Сама деревня Шевелино — это одна улица, вдоль которой по обеим сторонам стояло примерно по десятку домов (сейчас обитаемых совсем мало). Я пыталась найти следы пребывания прапрапрадеда, но никто ничего не знал. Это не помешало почувствовать облегчение и радость, что я наконец-то смогла сюда приехать. А еще мне было страшно, что скоро от этой деревни ничего не останется и она зарастет лесом.

Второй раз я ездила в прошлом году, с мужем и дочкой, чтобы посмотреть на памятную доску. В этот раз было проще, потому что краеведы нашли примерное место, где стоял дом Василия Кирилловича. Сейчас это просто участок, заросший деревьями. Но когда я увидела доску с портретами прапрапрадеда и Толстого, я поверила, что это правда было, и было здесь.

Особый интерес к семейной истории у меня появился, к сожалению, довольно поздно, когда уже не было тех, кого можно было подробно расспросить. В 2019 году я отправилась в Чистополь, городок на Каме недалеко от Казани. Я знала, что там сохранился старый дом моей прабабушки Елизаветы Михайловны. В нем родился и провел довоенное детство мой папа, но в 1967 году дом был продан, и с тех пор никто из наших родных там не был.

Я ехала со своей родственницей Ириной, которая когда-то в детстве тоже жила в Чистополе и еще застала прабабушку. По дороге она рассказала мне удивительную историю. В свое время Елизавету Михайловну посетило духовное видение, по образу которого она заказала у местного художника икону. Ирина помнила, что на ней было изображено распятие и ангельские лики на голубом фоне.

Во время войны младший сын Елизаветы Михайловны ушел на фронт, а спустя время ей сообщили, что он пропал без вести. Она упала на колени перед иконой, стала молиться и вдруг услышала за спиной шаги, обернулась: это был он, ее сын! Его потеряли, пока он мотался по госпиталям после тяжелого ранения под Сталинградом. Теперь же он возвращался на фронт и по дороге заехал повидать мать.

В Чистополе мы нашли дом, постучали в ворота, хозяйка, выслушав нас, разрешила войти только во двор. На Ирину нахлынули воспоминания: «Вот это было окно бабушкиной комнаты. Здесь был устроен навес. Там росла смородина…» Я слушала Ирину с воодушевлением. Ее рассказ увлек и хозяйку, в результате она сама пригласила нас пройти в дом. Мы ходили по старому, ветхому жилищу, и Ирина продолжала вспоминать. Здесь стояло пианино, здесь — диван, здесь — ломберный столик. И вдруг в одной из захламленных старьем комнат, в углу, под потолком, мы увидели подернутую паутиной икону, о которой только что шла речь! Хозяйка дома, проникнувшись всем событием, с готовностью отдала ее нам. Так икона прабабушки спустя полвека вернулась в семью.

Почему я занимаюсь семейной историей? Мне вспоминается одна из сказок Сергея Козлова. Заяц встречает в лесу старого, глухого, больного тетерева. «Чем я могу тебе помочь?» — спрашивает заяц. И тетерев отвечает: «Запомни меня и всем скажи, что я был».

Моя семья много мигрировала из-за войн и политической обстановки на Южном Кавказе. Я родилась в Грузии, потом мы переехали в Армению, а оттуда в Россию. Родители мало рассказывали о трагических событиях прошлых лет, и семейная история стиралась.

В 25 лет меня стали интересовать вопросы о том, кто я и что я могу назвать своим домом. Чтобы понять себя, мне нужно было вернуться в прошлое. Я впервые самостоятельно отправилась в Тбилиси, в отцовский дом, где сейчас живет моя тетя. Она сохранила все до мельчайших подробностей, дом оказался полон артефактов и полностью соответствовал архивным фотографиям. Он выглядел точно так же, как 40 лет назад.

После Тбилиси я отправилась в Армению. В 1988 году там было сильное землетрясение, от которого пострадал город Кировакан (ныне Ванадзор), где жила моя семья. Наш дом был разрушен. После землетрясения мы жили в поселке в районе Дарпас в одноэтажном доме, построенном финнами в качестве гуманитарной помощи пострадавшим. В этих времянках до сих пор живут люди. Я провела в этом доме свое детство, пока наша семья не эмигрировала в Россию в 1993 году. Для родителей это было тяжелое время без работы, света, воды и надежды. У меня были другие воспоминания: о веселом детстве в пыльном дворе, прогулках по лесу в поисках чабреца, об играх в прятки в неосвещенном ночном дворе. Возвращение туда было трагичным: дом разрушен и уже не принадлежит нам.

На основе архивных фотографий из семейного альбома я начала создавать проект «Я вышла из дома ранним утром». Это автобиографичное визуальное путешествие по местам, которые когда-то были моим домом. Фотографии нашей семьи во время жизни в Тбилиси сделаны на черно-белую пленку, сюжеты в основном бытовые и случайные. Я решила поискать в современной Грузии то же ощущение времени и потому выбрала черно-белую фотографию. Работа над второй главой проекта продолжилась в Армении, и вслед за архивом я создавала уже цветные кадры. Финальная точка проекта — это книга, которую я планирую сделать в 2021 году, после того как досниму третью главу на Сахалине.

Я не люблю употреблять слово «терапия», но сначала мне казалось, что этот проект терапевтический: проживая прошлое, возвращаясь в значимые места, я закладываю фундамент для движения вперед. Благодаря этим поездкам я познакомилась с огромным количеством близких для меня людей и сделала их портреты. Некоторых уже нет в живых, так что это еще и сохранение истории большой семьи.

В 20 лет я решил сделать папе подарок. Папа — рыбак, и в моем детстве мы часто рыбачили на Каме, недалеко от Набережных Челнов. Папа показывал на гору и говорил, что под ней была деревня Дубовая Грива, оттуда пошел наш род. Но деревню эту затопили, когда строили Нижнекамскую ГЭС. Так я решил узнать побольше про историю места. Тогда я не слышал слов «генеалогия», «история рода», «родословное древо», но я узнал фирмы, которые занимаются не историей места, а как раз родословным древом. Мне как исследователю стало интересно, что это за сфера, начал разбираться, помогать с поиском родных друзьям, и в итоге я организовал свой Международный Генеалогический Центр.

Я хотел соединить теорию — документы из архивов, рассказы родственников — с жизнью и потому отправился в Ильбухтино, где жили мои предки. Я хотел прочувствовать быт конкретных людей на месте и послушать рассказы, например 90-летнего соседа о том, как моя бабушка заняла у него денег и не вернула.

В сельской местности природа и вид меняются медленно. Так, в деревне я смотрел на пейзажи, которые давным-давно наблюдали и мои родные. А потом зашел в полуразрушенную церковь, где регистрировали их рождение и браки. Именно там, в церкви, для меня ожили все те люди, о которых я читал в архивах. Это заставило по-другому посмотреть на историю и на все события XX века, именно через призму своей семьи. История вдруг стала близкой, понятной и про меня.