Как через шум изучить общество «моржей» Петербурга, протест, себя и мир вокруг?

Исследовательница звука Лиля Акивенсон — об осознанном слушании окружающей среды и поиске убежища в звуке.

Perito расширяет рамки рубрики об идентичности. Наши предыдущие материалы были сфокусированы на этничности, национальности, языке и семейной памяти. Сейчас мы хотим говорить и о других идентичностях: гендерной, территориальной, физических ограничений, вынужденной миграции. 

В этой колонке антропологиня и музыкантка Лиля Акивенсон рассказывает, как работа со звуком стала главной частью ее идентичности.

Больше материалов можно найти в разделе «Идентичность».

Я родилась и выросла в Кирове. Его часто путают с Кировском в Мурманской области. В таких случаях мне на помощь приходят три ассоциации с городом: дымковская игрушка, «Вятка-автомат», «Кировлес».

Кировского леса в моем детстве было и правда много. Как только я научилась самостоятельно ездить на автобусе в деревню к бабушке, то быстро поняла, что выходить за несколько остановок до конечного пункта и ломиться по бурелому, — это весело. Ничто не затмит подростковые переживания ужаса и восторга, когда идешь по лесу наугад, ориентируясь на звук трассы или полную тишину.

Кировский лес густой, черный и местами жуткий. Чуть зазеваешься, и вот ты уже стоишь по колено в ржавом ручейке, на незнакомом болоте или в такой чаще, что под пологами елок приходится проползать. Эта любовь к лесным блужданиям — одна из главных составляющих меня как личности. Я почти не помню свою детскую комнату, но зато до сих пор могу нарисовать маршрут от дачного крыльца до кустов лесной малины и смородины.

Тогда, в 14 лет, мне не хватало саундтрека к подобным прогулкам. Знакомство с нойз- и дроун-музыкой, устрашающей и могучей, произошло гораздо позже, когда я переехала учиться в Москву. Кировские дремучие леса остались позади, но пространство шума давало ощущение мха под ногами даже в мегаполисе.

Теперь в лесу мне не нужен никакой саундтрек. Больше всего меня интересует сам лес и его звуки.

Шум как пространство, где меня нет

Не помню, как именно идея перестать пользоваться наушниками в общественных местах и слушать среду переросла в постоянную практику, но случилось это в 2013 году. Я тогда вставала в шесть утра, чтоб добраться от платформы Лось на северо-востоке Москвы до Газетного переулка в центре. Утренние маршрутки, электрички и метро казались мне жутким приключением. Я пробовала читать, рисовать и писать научные статьи, но ничего не получалось, выходило только сидеть и слушать.

Звуковые миры оказались приятным соседством, которое я давно искала. Я призналась сама себе, что даже повседневные шумы и скрипы занимают бóльшую часть моего воображения, чем какие-либо другие вещи. Думаю, я — высокочувствительный человек. Это просто моя особенность, я не могу игнорировать то, что слышу. Если музыку можно выключить, то окружающую среду нельзя.

У меня много вопросов к конструкту тишины. В детстве я регулярно пыталась ее обнаружить, но почти все попытки заканчивались провалом. Сейчас для меня «тихо» — это когда мало антропогенных звуков, не слышно голосов, шагов и машин.

У звуковых приключений есть и обратная сторона. Иногда мне получалось так ловко «остранить» речь, что я не сразу понимала, на каком языке говорят родители. Иногда я терялась в звуках, когда в разных частях квартиры одновременно работали три телевизора. Или просыпалась задолго до будильника от очень тихого шума за окном, похожего на звук капающей воды, и не понимала, реальный он или воображаемый. Иногда хотелось взять перерыв.

Сейчас для меня оптимальный вариант — это чередовать перенасыщенные звуковые среды с достаточно однородными. Иногда помогает просто установить зрительный контакт между звуком и его источником. Как только шумовая среда раскладывается на составляющие, то сразу теряет свое почти магическое воздействие на меня.

Несколько лет я училась в аспирантуре ИЭА РАН и полагала, что занимаюсь sound studies. Но мои настоящие исследования звука начали происходить совсем в иных, неакадемических условиях: в самоорганизованной образовательной инициативе «НИИ Шума», лаборатории Sound Relief, на семинаре полевой записи Sound (lost) in the field. Свой первый преподавательский опыт я получила на рейве в лесу. Сейчас это кажется чем-то утопичным и не имеющим отношения к реальности войн и репрессий. Мне сложно представить будущее, в котором это снова станет возможно.

Sound studies (исследования звука) — это анализ звука и его влияния на культуру и общество. Метод предполагает междисциплинарный подход к звуку, его физическим характеристикам, культурным контекстам, психофизиологии восприятия. Исследователи изучают звуковой пейзаж, архитектурную акустику, звуки природы, историю слухового восприятия, звуковые технологии и их эволюцию. Один из фокусов sound studies — взаимосвязь звука с расой, гендером и колониализмом.

В исследованиях звука много интересных направлений и проектов. Например, существует отдельный институт, работающий с практиками слушания, — Deep Listening Institute (Институт глубокого слушания). Его основательница, композиторка и исследовательница Полин Оливерос, продвигала концепцию акустической осознанности и восприятия среды без деления звука на «хороший» и «плохой». Мне близок такой подход — и, конечно, феминистская оптика Оливерос.

Музыка во время войны

Наверное, я не единственная, кто уже почти два года не слушает музыку. Я перестала следить за обновлениями на любимых лейблах и заниматься своим. 17 февраля 2022 года мы с соратницами и соратниками выпустили последний довоенный релиз, созданный на основе полевых записей. Он получился живым, насыщенным разными агрегатными состояниями воды.

26 февраля мы выступали во Владимире. В местном букинистическом магазине я нашла красивый и тяжелый фотоальбом про жизнь зубров в Беловежской пуще. Каждый раз, рыдая при чтении новостей, я доставала альбом и смотрела на зверей и деревья. В этом было много нечеловеческой, почти потусторонней поддержки, до концерта я жила в обнимку с книгой.

После начала войны, играя дома или на концерте, я видела один и тот же образ: дымится поле, от черной земли поднимаются клубы дыма, в воздухе летает пепел. Это видение возникало независимо от моего настроения, все звуки в этот момент складывались в саундтрек к этой страшной картине.

В 2021 году, между эпидемией ковида и войной, наш коллектив начал работу над новым проектом. В это время я по-новому взглянула на тему причитаний и плачей. Этой областью знаний я занималась еще во время работы над диссертацией о звуковых кодах коммуникации живых и умерших. В начале войны тема из исследовательской плоскости перешла в реальность: коллективные причитания стали пространством солидарности. Например, на уличных антивоенных акциях «Женщины в черном», которые проходили в разных городах России с весны по осень 2022 года.

Летом 2022 года наш альбом вышел. Внутри я определила его жанр как «музыку, которую не стыдно издавать во время войны». Черных пустырей с пеплом я больше не видела.

Звуковая антропология

Одновременно с работой над причитаниями и плачами я участвовала как саунд-антропологиня в мультидисциплинарном исследовании «Пляж». Наша рабочая группа изучала городское сообщество «моржей» Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге. В мои задачи входило иногда приходить к реке, по возможности пробовать загорать и делать полевые записи, раскрывающие специфику места.

Рекордер не всегда справлялся, поэтому впечатления от места я фиксировала в рукописный дневник наблюдений за звуком. Благодаря ему удавалось описать и собственные состояния. Той весной я не могла закрывать глаза во время слушания и записи среды: когда я теряла визуальную связь с окружающим миром, то соскальзывала в тотальный ужас и не могла с ним справиться.

Со временем я научилась находить на пляже уютные и странные звуковые пространства. Вот в радиоприемнике одного из загорающих играет задорная эстрада, чуть позже добавляются слои аудиогидов и колокольного звона, шум ветра и грохот трамваев на Троицком мосту. Это было похоже на передышку от окружающего мрака, звуки захватывали меня в своих непредсказуемых сочетаниях и динамике. В такие моменты мир мне казался чуть-чуть другим, главное, не закрывать глаза. Когда звуковое поле перенасыщалось, я всегда могла спуститься к реке и переключиться на лед. К маю проект закончился, я перестала слушать город и совсем забыла, что так умею.

Способность слушать среду вернулась неожиданно. Зимой 2023 года я стала часто ходить в алматинскую общественную баню — фантастическое советское здание с огромными пространствами, бассейнами и куполами. Мне понравился такой тип звуковой социализации. Он состоял из звуков казахского языка в разных уголках бани и невербальных, телесных практик. В один из походов перед самым закрытием бани я присела у бассейна и услышала немыслимую акустику помещения. Она помогла мне ощутить место и как мое тело в нем расположено. Я слушала голоса и шум потоков воды.

Шум как безопасное пространство

До войны я участвовала в звуковой лаборатории Sound Relief. Мы исследовали, как через звук, шумы, речь, молчание конструируется политическое поле и звуковая история протеста и сопротивления женщин и квир-персон.

Я готовила работу «Нойз-шелтер». Мне хотелось передать свои впечатления в простом образе: в домиках, похожих на те, что я строила в детстве из подушек, одеял и стульев. По моей задумке, они вырастали из бетонных плит и луж заброшенного здания, в котором должен был пройти наш выпускной. Мое представление о безопасном пространстве дополнялось звуковым рядом. Внутри каждого домика раздавался шум разного рода (полевые записи, синтезаторный треск и скрежет, белый шум) — своеобразное приглашение к тому, чтобы выключиться из среды, поставить ее на паузу и отдохнуть.

Экспериментальная и нойз-сцена часто оказываются во власти ультрамаскулинной и ультраправой эстетики. Музыканты используют нацистскую символику и униформу в качестве сценических образов и работают со звуком так, будто хотят не просто встряхнуть слушателя, но и сделать ему немного больно. Мне хотелось переприсвоить нойз, чтобы шумовые звуковые практики воспринимались как safe space, в котором можно выдохнуть и закрыть глаза.

Для меня безопасное звуковое пространство — это место, где я могу побыть «никем» или вовсе «не побыть». Это ощущение идет из прогулок в перенасыщенной звуковой среде: тебя настолько захватывает разнообразие и противоречия сигналов, что ты перестаешь слышать в них собственные шаги и речь.

Домики из одеял так и не были реализованы. За несколько дней до финала лаборатории в бассейне на территории заброшенного здания нашли тело девушки, убитой сожителем. Безопасные пространства разрушились, но идея шума как укрытия остается со мной до сих пор.

Литература и материалы по теме, которые советует Лиля

Подкаст «Антропология звука»

Книга «The Tuning of the World» («Настройка мира») основоположника sound studies Рэймонда Мюррея Шафера

Серия «История звука» издательства «Новое литературное обозрение»

Лекторий «НИИ Шума»

Фильм «Электросестры»

Больше материалов можно найти в разделе «Идентичность».

Идентичность
Дата публикации 26.01

Личные письма от редакции и подборки материалов. Мы не спамим.