Как и зачем работали красные чумы — образовательные центры для советских кочевников

Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и Instagram.

Когда в 1922 году закончилась Гражданская война, в Советском Союзе приступили к масштабным культурным преобразованиям. Нужно было донести светлые идеи Ленина до всех граждан новой страны, искоренить неравенство, помочь нуждающимся. Но многие регионы огромного государства оставались недоступными: добраться до коренных народов Сибири и Севера не позволяли ни транспортные сети, ни погодные условия. Кроме того, было непонятно, как общаться, ведь многие не знали русского языка.

Положение их с точки зрения партии было бедственным. Местные чиновники и торговцы обирали коренных, на земли претендовали бежавшие из других регионов страны от голода крестьяне, а условия жизни описывались не иначе, как дикие.

Исследователь Юрий Слёзкин в книге «Арктические зеркала» так объясняет идеи созданного в 1924 году Комитета Севера: «Культурный прогресс означал преодоление отсталости, а отсталость, согласно весьма традиционным воззрениям членов комитета, означала грязь, невежество, алкоголизм и угнетение женщины».

Первыми миссионерами новой власти стали студенты новых советских этнографов, некогда царских ссыльных, Владимира Богораза и Льва Штернберга. Судьба многих оказалась трагичной: люди гибли в тайге и тундре от голода, холода, тифа и насилия. Но постепенно на территориях коренных сибирских и северных жителей, ранее почти недоступных русским, создавались работающие отделения советской власти — социалистические поселки со школами, больницами и чайными.

В 1930 году был провозглашен переход коренных малочисленных народов Севера к социализму. Тогда же и появились красные чумы — образовательные центры для взрослого населения. В них учили, лечили, показывали фильмы, читали газеты. По форме красный чум мог быть стационарным, но встречались и кочующие на собственных оленьих упряжках.

Вот как описывает внутреннее убранство Амалия Хазанович, заведующая красным чумом в хатангской тундре с 1936 года: «Внешне красный чум почти ничем не отличался от чумов саха [долган, по Хазанович. — Прим. авт.]. Только красный флаг гордо реял над ним. Внутри мой чум был похож на красный уголок. На стенах висели портреты и плакаты, на столе были разложены альбомы, на полках разместилась библиотечка. Против входа нашла себе место грифельная доска».

С собой в тундру Амалия Хазанович взяла мелкокалиберную винтовку, патефон с пластинками, альбомы о Красной армии, челюскинцах, физкультурниках, комплекты журналов «СССР на стройке» и «МТС» [«Машинно-тракторные станции». — Прим. авт.], карту, глобус, разрезную азбуку, буквари, грифельную тетрадку и мелки, цветные карандаши и тетради, домино и две партии шашек, волейбольный мяч, сетку. В библиотечку молодой учительницы вошли учебники по истории ВКП(б), «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса, «Государство и революция» Ленина, «Вопросы ленинизма» Сталина, «Остров пингвинов» Анатоля Франса.

Книга учительницы Амалии Хазанович «Друзья мои нганасаны» сделала красные чумы знаменитыми. Именно на ее записи опирались сотрудники Таймырского краеведческого музея при воссоздании красного чума для экспозиции.

Народы Севера сопротивлялись образованию комитетов и других органов власти, не понимали культурных мероприятий домов туземца и красных чумов. «Коренные северяне отказывались помогать строить культбазы, отказывались предоставлять красным чумам оленей, не впускали красные чумы на свои стойбища, а иногда оставляли особенно упорных культработников замерзать в тундре. Были и исключения — один активист привлек туземцев в красный чум игрой на балалайке и демонстрацией картинок, другие чинили ловушки или приносили радиоприемники, — но общая картина складывалась не в пользу культурной революции», — пишет Юрий Слёзкин в «Арктических зеркалах».

Реализованные на базе красных чумов медицинские и образовательные программы совпали по времени с созданием колхозов и кабальными пятилетними планами, выявлением кулаков среди кочевников, отбиранием оленей и частного имущества в пользу государства. Уровень отчаяния коренного населения был настолько высоким, что в качестве акций протеста люди совершали самоубийства.

Во второй половине XX века на смену красным чумам постепенно пришли поселковые школы-интернаты для детей коренных народов.

Еще в 1920-х годах параллельно с ликбезами в красных чумах советское государство приступило к созданию системы школьного образования для коренного населения. Формой такого образования стали школы-интернаты, в которых дети учились и жили. Со второй половины 1950-х годов обучение в интернатах стало всеобщим и обязательным для детей коренных национальностей вне зависимости от воли их родителей. «В интернатах школьникам приходилось носить непривычную одежду, переходить на иной тип питания, большинство взрослых разговаривало с детьми во время обучения по-русски. В некоторые периоды времени детям запрещалось общаться на родном языке и между собой», — пишет антропологиня Елена Лярская в своей диссертации «Северные интернаты и трансформация традиционной культуры». Многие родители сопротивлялись учебной повинности, отправляли детей-сирот, а своих оставляли в чумах, уходили с ними в тундру. Советская власть боролась: детей забирали силой, для родителей вводили санкции.

Интернаты для северных детей работают и сейчас. В них стало меньше политики, больше коренного, в некоторых интернатах детям дают знания, которые потом пригодятся в чуме и на кочевке. Советская власть оставила кочевников Сибири и Севера в сложном положении: смешав оседлый и кочевой образ жизни, она породила множество неоднозначных моральных систем, повседневных и производственных процессов, которые невозможно привести к единому знаменателю.

При этом, отмечают исследователи, советский проект не вызвал полную ассимиляцию. Представители коренных народов не начали считать себя русскими, национальные культуры не исчезли с лица земли и продолжают существовать.

В следующих материалах Perito мы еще вернемся к теме покорения советской Арктики и расскажем, как проходил этот сложный процесс.