Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и Instagram.
В Индии много бедных. Но насколько много? В абсолютных значениях больше, чем где-либо в мире сегодня: более 300 миллионов человек. Несмотря на то, что индийское государство демонстрирует серьезные усилия по поддержке беднейших слоев своего населения, спонсируя десятки масштабных программ помощи, его обещания регулярно не выполняются. Миллионы человек продолжают страдать от голода, отсутствия жилья и достойной медицинской помощи. Почему их бедственное положение не улучшается, несмотря на госпрограммы и экономический рост? Чтобы выявить некоторые важные причины ситуации, американский антрополог индийского происхождения Ахил Гупта в своей книге «Red Tape: Bureaucracy, Structural Violence and Poverty in India» показывает, как наиболее уязвимые жители Индии пытаются получить государственную помощь, как рациональные механизмы современной бюрократии порождают произвол и хаос и что об этом могут сказать ведущие социальные ученые.
Действительно 310 миллионов? Есть разные способы определения и подсчета бедных и сверхбедных. Официальная индийская статистика говорит о существенной позитивной динамике — относительное количество бедных сократилось более чем в два раза за последние полвека — одновременно с колоссальными темпами роста населения. Процент бедных упал с 52 % от общей численности жителей Индии (в 1971 году это было 280 из 555 миллионов) до 22 % в 2018-м, 310 миллионов человек на сегодня при численности населения в более чем 1,3 миллиарда человек. При этом национальная статистика использует очень низкую планку бедности, которая для жителей сельской местности, где проживает почти 70 % населения Индии, составляет около 50 центов в день. Планка, установленная Всемирным банком, в разы выше. Бедностью для стран с уровнем дохода ниже среднего считается потребление на 3,1 доллара в день, а если этот показатель составляет менее 1,9 доллара, такое положение квалифицируется как крайняя нищета. В докладах ООН Human Development Report используются эти же критерии. Согласно последнему сообщению, уровень бедности в Индии составляет около 58 % (более 700 миллионов), а сверхбедности — 21,2 % (более 250 миллионов человек).
Как и в других странах юга и востока Азии, в Индии уровень бедности несколько десятилетий снижался вслед за ростом экономики. Сегодня она третья по величине в мире. После тяжелых неолиберальных реформ 1991 года, пришедших на смену социалистическому курсу, средний рост годового ВВП составлял 6,8 % — один из лучших показателей в мире. Но этот рост неравномерен, в разной степени касается отдельных социальных групп и географических регионов, едва успевает покрывать огромный прирост населения и по-разному отражается на жизни городских и сельских жителей. Поэтому до сих пор, несмотря на высокие темпы экономического развития, в Индии сохраняется значительное число нищих, высокий уровень неграмотности в деревнях (около 60 %) и чудовищная детская смертность: в среде беднейших 20 % умирает 101 ребенок из 1000. Жизнь людей в трущобах стала настоящим проклятьем индийских городов. В одном только 13-миллионном Мумбаи без канализации и полноценного водопровода, по соседству со скотом и опасными вирусами живет более восьми миллионов человек.
Для миллионов человек единственная надежда хоть как-то улучшить условия своей жизни — государственные программы. Некоторые были запущены еще при социалистическом правительстве и существуют до сих пор, например Integrated Child Development Services (ICDS), направленная на обеспечение детей питанием и медицинскими услугами. Некоторые программы были свернуты после реформ 1991 года для сокращения дефицита бюджета, но появились и новые. Часть из них были старого образца и напрямую давали людям жилье и еду, обеспечивали поддержку материнства. Другие создавались в русле неолиберального подхода самопомощи и предполагали содействие в трудоустройстве или распространение знаний о государственных программах и повышение правовой грамотности. Однако реализация таких проектов на местах и распределение ограниченных ресурсов неизбежно осложняются бюрократической неразберихой, из-за которой социальная помощь не всегда достигает тех, кому она нужна. Ахил Гупта в своей книге описывает, как функционирует один из лагерей на северо-западе Индии, куда пожилые сельские обитатели приходят за пенсионными выплатами.
Округ Манди штата Уттар-Прадеш. Полдень. Отвечающие за работу с населением чиновники, доктор и техсилдар (сотрудник налоговой службы в Индии), опоздали на два часа. Несколько сот человек ждут на улице, когда их впустят, чтобы рассмотреть их запросы на получение пенсии. Национальная программа включает выплаты для пожилых людей, не имеющих средств к существованию и способов себя обеспечить. Выплаты варьируются в зависимости от штата и составляют в среднем две тысячи рупий (около 24 долларов США). Кандидаты должны удовлетворять нескольким установленным критериям. Чиновники спрашивают людей о возрасте, количестве детей и размере земельного надела. Пожилые сельские жители часто неграмотны, и многие из них не знают дату своего рождения. Из-за этого подтвердить какие-либо данные почти невозможно без обращения в другие органы, и чиновники всегда ожидают обмана. Например, что люди будут отрицать наличие детей, чтобы получить выплаты. «Наше население растет так быстро, — иронично замечает техсилдар. — И все эти люди утверждают, что у них нет детей. В это довольно трудно поверить, не так ли?»
В большом зале столы расставлены буквой L. Доктор занимает меньшую часть, а техсилдар — середину длинной. Люди сидят на полу, забив собой душное помещение. Многие пожилые, ожидающие своей очереди, пришли в сопровождении младших родственников или деревенских старост. Начинается рассмотрение заявлений. Техсилдар громким голосом объявляет, что старосты деревень должны подтвердить количество детей и земли у каждого претендента. На основании предполагаемого возраста и ответов на вопросы про землю и детей техсилдар принимает решение о назначении выплат тому или иному человеку, сообщая при этому ему или ей результат. В комнате царит хаос, люди с трудом продираются сквозь толпу, когда их вызывают для расспросов. Решения выносятся также хаотично как в одну, так и в другую сторону. Один мужчина подал заявление без фотографии, и доктор говорит ему вернуться в следующий раз, дополнив заявление. Когда человек жалуется, что в его деревне трудно сделать фотографию, вмешивается техсилдар и принимает заявку, позволив донести фотографию позже.
За первый час работы вокруг техсилдара собирается шумная толпа. В это время доктор на глаз определяет возраст заявителей и делает записи на поданных ими документах на английском языке, чтобы они не смогли прочитать и оспорить его заключение. Но его вердикт может оспорить техсилдар, подробно расспрашивая человека. Одному пожилому мужчине доктор ставит 60 лет — достаточный для получения пенсии возраст. Но на прямой вопрос техсилдара: «Сколько вам лет?» мужчина отвечает: «Мне, должно быть, пятьдесят пять или около того». После этого чиновник возвращает заявление мужчины доктору для внесения правок. Такая ситуация возможна по двум причинам. Первая — элемент случайности в одновременной работе двух низовых чиновников, где один может исправить или не исправить решение другого. Вторая — отсутствие у заявителей достоверных знаний о программе и используемых в ней критериях, что и объясняет ответ пожилого мужчины.
В какой-то момент толпа людей нависает вокруг стола техсилдара, и он громким криком просит всех разойтись. Один человек не двигается с места. Чиновник резко и громко задает вопросы: «Ты кто? Почему стоишь здесь?» — «Я мужчина (admi)», — говорит человек, что явно выбивает техсилдара из колеи: он не привык к таким ответам. «Я вижу, что ты мужчина. Но ты должностное лицо, староста или кто?» — «Я староста». — «Так и сказал бы! Что тебе нужно?» Староста протягивает ему заявление, техсилдар быстро смотрит на бумаги и направляет его к доктору за подписью. Любопытно, что человек, обладающий определенной привилегией, по крайней мере по отношению к обычным заявителям, на первоначальный резкий вопрос: «Ты кто?» не стал сразу же заявлять о своем статусе старосты. Чтобы осадить резкость чиновника, он говорит, что он человек (admi означает как «мужчина», так и общую категорию «человек»), и уже на этом основании может требовать соблюдения своих прав и вежливого обращения со стороны представителя государства.
В работе государственных органов велика роль непредвиденных обстоятельств и конфликтов. Глобальные программы и их принципы серьезно преобразуются в повседневной бюрократической практике. Роль низовых чиновников здесь — постоянно согласовывать жесткие правила и критерии с жизнями людей, которые к ним обращаются. Одно это определяет во многом случайный характер распределения социальных благ, а не только черствость или, напротив, отзывчивость конкретного госслужащего. Однако последствия этой случайности — не полученная нуждающимися помощь, которая может спасти им жизнь. При этом многие бедные люди не знают о существовании или правилах работы государственных программ, а старики часто не имеют не только знаний, но и физических сил, чтобы добраться до лагеря и подать заявление. Так, несмотря на стремление государства помочь бедным, принципы и механизмы организации этой помощи во многом поддерживают плачевное состояние сотен миллионов людей.
Почему так происходит? Многие социологи и философы предлагали свой ответ. Обратимся к некоторым из них.
По разным подсчетам, нищета в Индии становится причиной от одного до двух миллионов преждевременных смертей в год. Этих людей никто не убивает, но из-за отсутствия должной медицинской помощи, голода или скудного питания и вызванных трущобной антисанитарией болезней срок их жизни сильно сокращается, не говоря о качестве. При всем этом бедность в Индии считается обычным делом, естественным положением вещей. Вызванные ею смерти не порождают общественного беспокойства, как стихийные бедствия или разрушения зданий. Антрополог Майкл Херцфельд, рассуждая о современной государственной бюрократии, называет ее машиной «социального производства безразличия». И безразличие в данном случае не вопрос отношения конкретных черствых чиновников к людям, но принцип работы государственного аппарата и создаваемых им программ. Из катастрофы бедность становится нормой, вопросом управления, рутиной чиновников разных уровней. О ней беспокоятся, но с ней не спешат.
Отсутствие срочности и производство безразличия при этом характеризует работу не только государств, но и транснациональных институтов, на принципах которых часто и основываются государственные программы. Антрополог Джаретт Зигон определяет деятельность организаций и программ, руководствующихся идеологией прав человека, как «повторение отличительного сходства»: они улучшают жизнь немногочисленных бенефициаров, но формой своей деятельности поддерживают ситуацию, в которой эти люди становятся нуждающимися. Для получения помощи людям приходится соответствовать ряду критериев, воспроизводя тем самым свое уязвимое положение. Самим фондам и организациям для продолжения деятельности тоже необходимо демонстрировать общественности и меценатам уязвимость своих подопечных.
Одно из наиболее часто используемых в академической и активистской литературе понятий — «структурное насилие». Понятие описывает ситуацию, когда жизни людей подвергаются постоянной угрозе от самих условий их существования в современном обществе. Предложивший термин социолог Йохан Галтунг определяет его как ситуацию, в которой существует различие между потенциальными и реальными физическими и умственными достижениями людей, то есть когда реализация нормального хода жизни находится под угрозой, когда люди вынужденно оказываются не в состоянии реализовать свои способности.
Структурное насилие— создание социальными институтами условий, в которых люди не могут удовлетворять свои основные потребности. Впервые понятие было использовано норвежским социологом Йоханом Галтунгом в статье «Violence, Peace and Peace Research» (1969).
Такое насилие всегда безлично, встроено в структуру общественных отношений и власти. В ситуации структурного насилия невозможно идентифицировать конкретный субъект, который его совершает, и поэтому ответственность почти никогда не наступает, а положение жертв нормализуется в общественном сознании. При этом насилие всегда связано с вопросами неравенства, так как по-разному затрагивает людей, имеющих разное социальное положение. В случае с Индией положение бедных усугубляется кастовой системой, в которой многие из них занимают низшие ступени иерархии.
Хотя термин «структурное насилие» прочно укоренился в современных дискуссиях о проблемах разных социальных групп, он не безосновательно подвергается критике рядом исследователей. Эти ученые указывают на опасность смешения понятий структурного неравенства и структурного насилия и путаницу и манипулятивность, которые оно порождает. Это происходит из-за размывания ответственности и отсутствия понятного определения полноты реализации человеческого потенциала. Однако даже с учетом этой критики понятие структурного насилия важно, так как позволяет удерживать внимание на страданиях и смертях, порожденные общественными институтами.
Другим концептом, помогающим понять связь контроля над бедными, осуществляемого в том числе в виде помощи, с центральными принципами работы государства, является биополитика. Французский философ Мишель Фуко предложил этот термин для описания процессов распространения государственной власти на физические тела граждан и их биологическую жизнь. Биополитика, по Фуко, включает здравоохранение, контроль над рождаемостью и смертностью, воспроизводство населения и общественную гигиену.
Мишель Фуко — французский философ, один из основных представителей постструктурализма. Ключевые понятия его теории: власть, биополитика, дискурс, эпистема. Позднее концепция биополитики Фуко получила развитие в других философских и социологических проектах, например концепте «голой жизни» Джорджо Агамбена и теории некрополитики Ашиля Мбембе.
Для Фуко важно, каким образом государство контролирует и применяет рационализацию биологических процессов населения вместе с механизмами включения и исключения. Одна из основных стратегий власти — изоляция «ненормальных» (больных, безумцев, преступников), исключение их из жизни «здорового» общества. Но парадокс бедных в Индии заключается в том, что многие из них оказываются жертвами своего социального положения, несмотря на покровительственное отношение государства и многочисленные программы помощи. В реализации этих программ рационализация и контроль неизменно оборачиваются произволом. Возможно, для лучшего понимания, почему так происходит, стоит посмотреть на работу отдельных частей государственного механизма (служащих) и правила и условия их работы.
В том же округе штата Уттар-Прадеш работает Малик — пожилой мужчина с хриплым голосом и седыми волосами. В его обязанности входит курирование около 30 программ государственной помощи, каждая со своими установленными критериями и целевыми показателями. Они утверждались без учета мнения низовых чиновников, таких как Малик, и особенностей отдельных округов, к которым они с трудом могут быть применимы. Даже если требуемые цифры плохо согласуются с реальностью, Малик не жалуется, так как считает жалобы бессмысленными: «Обычно я ничего не говорю. Я просто выполняю работу и показываю свои результаты. Даже если проект невыполним, я стараюсь сделать как можно больше. Даже если я выполню только 50 %, это лучше, чем ничего. Хотя часто в жертву приносится качество: я не могу поддерживать уровень наших программ в погоне за цифрами».
Малик жалуется, что с такими, как он, не консультируются при составлении программ и что их придумывают люди, имеющие мало опыта работы в сельских районах Индии. Из-за этого цели программ часто остаются невыполненными, даже если достигнуты показатели. В итоге выполнение плана не всегда означает улучшение положения людей. Низовые чиновники уделяют основное внимание хорошей отчетности (или, точнее, созданию ее видимости), а не благосостоянию нуждающихся. При этом жалобы со стороны тех, для кого программы предназначены, грозят чиновникам проверками руководства, которые могут выявить нарушения и факты коррупции. Поэтому бюрократы, в том числе Малик, всеми силами стараются их избежать.
Жарким апрельским днем в офис Малика пришел сутулый близорукий старик в грязной одежде и протянул ему лист с текстом жалобы. Малик сказал, что разберется, и передал бумагу своим помощникам. Когда старик собрался уходить, его позвали назад, так как он забыл подписать жалобу, и спросили, на кого оформлен дом. Оказалось, что на его сына, который слишком занят, чтобы приехать сам. Мужчину попросили вернуться с бумагами, подписанными его сыном, и стали подробно расспрашивать о жилище, на строительство которого были выделены деньги: сколько кирпичей было использовано, какая часть была получена по программе, какого размера помещение они строили. В жалобе чиновники обвинялись в том, что выделенных на строительство жилья кирпичей не хватило, равно как и денег на другие стройматериалы. Малика разозлили претензии этого мужчины, и он резким тоном его допрашивал: «Почему вы так долго тянули с жалобой? Если дом стоит недостроенный уже больше года, почему не пришли раньше?» Старик отвечал, что живет далеко, и каждый раз, когда он приезжал, чиновников не было в офисе. Малик заподозрил старика во лжи, ведь, как оказалось, сидевший рядом государственный инженер был в деревне несколько раз, и ему тоже никто не жаловался. Инженер сказал мужчине, что для начала расследования ситуации нужно будет дождаться запроса в контролирующую инстанцию, но в первую очередь — принести жалобу с подписью сына. Оба, и Малик и инженер, разговаривали со стариком грубо, ругали его и агрессивно допрашивали. Мужчина был беден, принадлежал к низшей касте и ничего не понимал в бюрократии. Если бы к ним пришел деревенский староста или образованный человек, чиновники вряд ли позволили бы себе такой тон.
После этого разговора старик ушел глубоко расстроенным: его поездка прошла зря. Чиновникам на этот раз удалось избежать жалобы. На самом деле ни Малик, ни инженер не знали никаких достоверных фактов о ситуации этого мужчины, но угроза поданной жалобы создавала для них большие риски. Они боялись проверок вышестоящих чиновников и вероятного внимания со стороны политиков и прессы: программа жилищного субсидирования глубоко политизирована и активно обсуждается публично.
Подобно тому, как государство не является монолитной и хорошо согласованной сущностью, бедные не являются однородной группой. Каждый из сотен миллионов бедняков в Индии уязвим не только в силу низкого дохода, но и из-за отсутствия образования или знаний о возможной помощи, болезней и старости или тяжелой беременности, низшей касты или отдаленности сельского поселения. Помощь им, равно как и бедным людям в других странах, возможна только, когда универсальные принципы, лежащие в основе государственных программ, согласуются на низовом уровне с особенностями отдельных районов и поселений и потребностями живущих в них людей. Но узнать об этих потребностях и трудностях, с которыми сталкиваются бедняки, можно лишь при отсутствии барьеров для обратной связи. А такие барьеры, как видно в случае Малика, возникают регулярно, и они только усиливают системную слепоту.
Статья написана по материалам книги индо-американского антрополога и профессора Калифорнийского университета Ахила Гупты «Red Tape: Bureaucracy, Structural Violence and Poverty in India». Его книга стала результатом многолетней работы в сельских районах Индии.