Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Мы продолжаем публиковать на Perito серию материалов об этнической идентичности и вместе с героями размышляем о том, что значит принадлежность к той или иной культурной общности. Больше колонок — в разделе «Идентичность».
После начала войны в Украине художница Анастасия Крайнюк выпустила проект «Шрамы»: шесть историй из жизни одной семьи. Для Perito Анастасия рассказала о своей жизни и взрослении в Ростове-на-Дону, эмиграции и о том, как появился ее проект.
«Мне стало интересно, какие события стоят за моим появлением. Хотелось узнать, понять и отследить всю эту цепочку случайностей и трагедий, чтобы взять ее с собой. О том, почему бабушка так злилась, когда я не хотела доедать обед, или почему мне говорили „Будь тише воды, ниже травы“. В этом проекте собрано шесть ключевых историй моей семьи от поколения к поколению начиная с XX века. Подобные истории есть во многих семьях, и я хочу показать, как важно их помнить и говорить о них».
Анастасия Крайнюк о «Шрамах»
Вы можете посмотреть проект «Шрамы» в Твиттере либо ниже в гифках.
Мамина семья жила в Ростовской области, а папина — в Украине. В моем свидетельстве о рождении так и написано: мама — русская, отец — украинец. С советских времен в Ростове-на-Дону работает два крупных предприятия: вертолетный завод «Роствертол» и завод сельскохозяйственной техники «Ростсельмаш». Дед по отцовской линии устроился работать на первый, а дед по материнской — на второй. Так моя семья оказалась в Ростове.
Я жила в этом городе 26 лет, пока в марте 2022 года не уехала из России. Наш город южный и торговый, он расположен близко и к Украине, и к Кавказу. У четверти детей в школе были украинские фамилии, у части — армянские, и на это почти не обращали внимания. Я жила с мамой, папой, дедушкой и бабушкой, поэтому дома часто разговаривали на суржике. В ростовском диалекте русского тоже звучала фрикативная г, характерная для южного говора.
Мне всегда казалось, что ростовчане меньше сфокусированы на национальности и больше — на своей принадлежности городу. Даже спустя полтора года эмиграции я продолжаю удивляться, насколько сильно мы объединяемся по этому принципу. Я всегда с теплом вспоминаю Ростов и людей, которые были рядом.
После отъезда из России меня постоянно мучали кошмары. Я долго не могла осознать, что война и эмиграция происходят здесь и сейчас, и не верила, что этот плохой сон может продолжаться так долго.
Почти сразу я начала работать над проектом «Сны во время войны». В нем я собрала сны людей из России, Украины и Беларуси после 24 февраля 2022 года. Проект помогал мне справляться с происходящим, я нашла что-то общее с другими людьми, пусть даже бессознательное. Обрывками помню, как впадала в короткие истерики, когда общалась с родственниками из Украины. Тогда казалось, что я не имею права на эти истерики, ведь я никогда не жила в Украине, я уехала из России, я в безопасности.
Когда началась мобилизация, у меня совсем закончились силы. Мне не давала покоя мысль, что на войне гибнут украинцы, среди которых могут оказаться члены моей семьи. Понимание, что близких мне людей из России могут отправить на эту войну или в тюрьму за отказ воевать, оказалось таким же невыносимым.
Не у всех есть деньги, чтобы уехать, или силы, чтобы говорить о войне. Но это боль совершенно другого порядка, ее нельзя сравнить с тем, что переживают украинцы. Я знала одно: я не собираюсь отказываться ни от каких своих корней, ни от русских, ни от украинских.
Эти мысли привели к тяжелому депрессивному эпизоду. Именно тогда я захотела узнать больше о прошлом своей семьи, чтобы с его помощью разобраться в себе. Процесс был одновременно и поиском идентичности, и способом сохранить себя. Мне стало интересно, какие события стоят за моим появлением. Хотелось узнать, понять и отследить всю эту цепочку случайностей и трагедий.
Отправной точкой стали воспоминания о моем прапрадеде Иване, которыми делился со мной дедушка по отцовской линии, его внук. Я попросила дедушку повторить рассказ и только тогда поняла, что эта история — о репрессиях.
Мой прапрадед Иван Крайнюк жил с семьей в селе Даниловка Луганской области почти 100 лет назад. В детстве он пас лошадей, и одна из низ как-то раз наступила ему на ногу. Шрам от подковы на ступне остался на всю жизнь.
У семьи было собственное хозяйство, которого она лишилась, когда большевики пришли к власти. Кроме семьи прапрадеда, в селе раскулачили еще четверых. Большевики забрали у моей семьи корову и выкопали спрятанную в снегу картошку. Забрали даже топор. Ивану приказали вступить в колхоз, и он согласился, но потом его вызвали в сельсовет. Сосед уговаривал прапрадеда сбежать, но тот отказался: не мог бросить семью.
Ивана посадили в повозку и отвезли в тюрьму в Бахмут, который тогда переименовали в Артёмовск. Остальные четверо раскулаченных в сельсовет не явились, сбежали и устроились в шахты в Луганске. Жена Ивана осталась одна с шестью детьми. Вскоре у них забрали дом, и они ушли в Луганск работать в совхоз. Оттуда их тоже выгнали. Кто-то настучал, что они куркули́ — раскулаченные крестьяне. Прапрабабушка вернулась в Даниловку, где добрый человек из управления совхоза разрешил семье жить в сарае. Там они сделали печку и обжились.
В письмах Иван Крайнюк рассказывал своей жене, что в тюрьме совсем нечего есть, и просил привезти ему борщевую свеклу бурак. Как-то раз прапрабабушка прошла пешком 200 километров до Артёмовска с передачей. У входа была огромная очередь, и охранники спросили ее, кому привезла, забрали передачу. В это время из тюрьмы выносили мертвых. На носилках из-под простыни торчала нога, а на ней был тот самый шрам от подковы. Эту историю мне рассказал внук Ивана Крайнюка, мой дедушка Пётр. Дед рассказывал и плакал. Я решила превратить историю в картину. Так появились «Шрамы».
Так я начала звонить родственникам и задавать вопросы о семейной истории. Мы говорили часами, и я узнавала все новые и новые подробности. Работа над этим проектом помогла мне с другой стороны посмотреть на свою идентичность, справиться с семейными обидами и, самое главное, сохранить память. Ее у нас, как ни старайся, не отберешь.
Этого текста могло бы не быть, разорвись снаряд, который прилетел во двор к моему прадеду Василию во время Великой Отечественной войны. Дед жил в Батайске и никогда не прятался от бомбардировок в подвал. Когда падали снаряды, прадед спокойно сидел на крыльце и курил, несмотря на мучивший его туберкулез. Во время очередной атаки перед ним упал снаряд — и не разорвался.
У Василия было пятеро детей. Двое умерли в младенчестве, остались мальчик и две девочки. Старшая, Лидия, родилась в 1928 году. С войной она столкнулась в 13 лет, когда нашла на берегу Дона трупы солдат. Однажды Лидия влюбилась и собралась замуж, но родители ей запретили и выбрали другого жениха, более богатого. Так она вышла замуж за Виктора Стрельченко, сапожника, который выпивал и регулярно бил жену. В итоге они разошлись. Виктор остался один, а Лидия дослужилась до заведующей магазином и смогла обеспечить четырех детей, в том числе мою бабушку.
Ключевая история «Шрамов» — о Евдокии, моей прабабушке по линии отца. Ей с ее мужем Иваном было чуть больше 20 лет, когда началось раскулачивание. Они с трехлетним ребенком на руках бежали из родного села Ефимова в Макеевку. Отец Евдокии отказался спрятать их, потому что боялся, что это погубит остальную семью. Они пошли к родителям мужа, и в итоге построили дом в Макеевке. Зимой семья собирала уголь в шахте, чтобы растопить печь, и однажды ночью на глазах Евдокии вагонетка разрезала ее свекровь на две части. Забота о доме полностью легла на плечи моей прабабушки.
У Евдокии и Ивана родились три дочери: Валя, Галя и Вера. В 1944 году Ивана забрали на войну. Вскоре пришла похоронка. Прабабушка со свекром и тремя детьми отправилась обратно в Ефимово. Она работала портнихой, и вся семья ходила в красивых нарядах. Но Евдокии хотелось перевезти детей из села в город, а для этого нужно было продать дом в Макеевке. Его успели занять сотрудники обкома, но Евдокия твердо решила: отсужу или спалю. В итоге она добилась справедливости в суде.
Вместе с детьми Евдокия переехала в Знаменку. Вскоре старшая дочь уехала учиться в Харьков, а средняя вышла замуж. В 1955 году у Евдокии обнаружили рак, а еще через год она умерла. Младшей из ее детей, моей бабушке Вере, было на тот момент всего 13 лет. Она оказалась в приюте.
Работа шла тяжело, но мне удалось закончить проект и связать эти истории в единое повествование. Я поняла, как российские власти и их решения влияли на историю страны, моей семьи и мою собственную. Я считаю, что нельзя идти в будущее, не усвоив уроки прошлого и не признав ошибки. И понять эти ошибки я решила с помощью истории своей семьи, пропустив их через себя. У меня получилось собрать эти хаотичные нити семейной истории, и, если их подергать, можно понять, кто я. Необязательно иметь одну идентичность (и, кажется, это невозможно).
Привет, я Настя, художница, ростовчанка, гражданка России, наполовину украинка, наполовину русская.
