«Руки женщин моей семьи были не для письма»

Книга Еганы Джаббаровой «Руки женщин моей семьи были не для письма» — талантливая автоэтнография, в которой наблюдения за телом через призму тяжелого неврологического заболевания переплетаются с ее женским опытом и опытом других женщин из азербайджанской семьи писательницы. У каждой части тела — своя трагическая история. Женские руки, глаза и волосы как отдельные субъекты из пространства культурной несвободы переходят в пространство тяжелой болезни, которая на контрасте даже производит впечатление эмансипаторной: физические страдания освобождают молодую женщину от предписаний и обязательств перед патриархальной семьей. В шею девушки вживлен электрический стимулятор, от которого зависит, сможет ли она говорить и ходить — и она может включать и выключать свои движения. Но за пределами контроля находится ее прошлое, которое привело к заболеванию. Книга выходит в издательстве No Kidding Press в специальной авторской серии писательницы Оксаны Васякиной.

Самой важной частью женского тела были руки: они готовили еду, качали детей, стирали, гладили мужские сорочки, шили одежду, подметали, мыли пол, вытирали пыль — женские руки всегда должны были быть заняты делом, только мужским рукам полагалась беззаботность. Пока мужские руки лениво лежали на накрытом столе, женские несли блюда, расставляли тарелки, раскатывали тесто для хангяля, накладывали плов, крутили долму, подшивали подолы свадебных платьев. Всякая женщина в нашей семье знала, что руки даны ей не для письма. 

Руки матери моей мамы были покрыты множеством морщин, всегда привыкшие к работе, они двигались быстро и легко, кожа на тыльной стороне ладоней напоминала опаленную бумагу. Ее ловкие руки замечали каждую нить, выбившуюся из платья, и тут же прятали ее с изнаночной стороны. Подтягивали вялые пуговицы, готовые отпасть. Если оказывались рядом с деревом, враз собирали целую корзину тутовых ягод и фундука. Ее руки знали, что всякое дело, выполненное ими, Аллах обернет в райский день. 

Руки матери моего отца тоже не знали покоя: они готовили еду на четверых детей, убирали дом, ухаживали за садом, перебирали ткани, таскали воду, раскатывали тонкое тесто для кутабов, промывали рис для плова, перебирали изюм, но они никогда ничего не писали. Словами были дела: безукоризненно убранный дом представал перед случайным гостем как редкая рукопись — предметы, каждый на своем месте, напоминали запятые и двоеточия, осторожно притаившиеся в теле предложения.

Руки моей матери тоже всегда работали, наши руки похожи: длинные тонкие пальцы с большими овальными ногтями. Материнские руки практически всегда были в воде, они мыли посуду, мыли окна, мыли пол, они беспрестанно омывали мир вокруг, словно только благодаря этому омовению он мог стать приятнее. Именно мама приучила нас с сестрой к чистоте, но не просто чистоте, а к особой въедливой, почти невротической чистоте. Если она замечала пятно на только что вымытой кружке, следовало перемыть ее, грязную посуду нужно было мыть сразу после еды, пол вычищали так, чтобы каждый угол сверкал, даже выключатели чистили спиртовыми салфетками. Чистота успокаивала маму, давала ей чувство контроля, будто она все-таки способна управлять своей жизнью. Дом был ее единственной вотчиной: банки, бутылки, специи, крупы — это было то немногое, за чем она могла всецело следить сама, а потому даже крючок в ванную она выбирала часами. Ее любимым магазином была, конечно, «Икеа»: мама часами бродила по идеальным скандинавским интерьерам, перебирала посуду, рассматривала крючки, размышляла о домашней утвари — это был ее способ медитации, даже выбор наволочки занимал вечность. Сначала она окидывала взглядом все наволочки, представленные в магазине, затем вспоминала, какое у нас постельное белье, потом размышляла, какой цвет лучше впишется в темно-коричневую спальню, потом долго читала состав и выбирала ткань, конечно же, сверяла размер наволочки с размером подушки, и, наконец, брала ту, которую считала достойной. 

Женщины, которых я знала, относились к интерьерам своих квартир серьезнее, чем к собственным лицам или здоровью. Принимая гостей, они всегда были напряжены, потому что знали — это своего рода конкурс, их квартиры обязательно будут оценены: каждый их уголок, от пола до потолка, от кафеля в ванной до балкона, от типа ламината до обоев в детской. Всё обсуждалось: каждая деталь подвергалась критике, потому что дома были их единственной формой самовыражения. Тех, кто жил лучше остальных, легко было отличить, они не только не скрывали своего благополучия, но и стремились его подчеркнуть. Мебель покупалась монструозная с золотыми обрамлениями, шкафы ломились от красиво расставленной посуды, тяжелые занавески шились из дорогих тканей, чаще — ламбрекены с боковыми панелями. Эти дома врали своим гостям: в них не было ни грамма правды, они обставлялись подобно музеям с расчетом на зрителя, все признаки истинной жизни обитателей комнат скрывались и прятались в прикроватные тумбочки и ящики стола. Дома были маленькими островами отдельных женщин: в глубине хозяйской гостиной женщины могли ненадолго позволить своим рукам отдохнуть и держать только армуд-стакан, потягивая из него чай с бергамотом и чабрецом. Изредка эти руки украшали маникюром и смазывали кремом: обычно по праздникам, например, на свадьбу. Без повода мать никогда не красила ногти, но если предстояло торжество — она записывалась к своей знакомой и радостно шла на ногти, это было ее любимое время: редкие часы, которые можно было потратить на собственное тело без угрызений совести. Она несколько дней зачарованно смотрела на свои накрашенные ногти, как ребенок, которому наконец купили игрушку, которую он так давно хотел. 

А вот колец она никогда не снимала. Не снимали колец и женщины семейного круга, они носили обручальные кольца, которые были признаком замужества и принадлежности определенному мужчине, носили золотые кольца с драгоценными камнями. Украшения сопровождали незамужних девушек по пути в мир женщин. Никем и ничем не занятые руки напоминали чистый лист, сначала на нем появлялось первое предложение, а затем и длинный текст, который, как надеялись, будет длиться всю жизнь. Первый раз кольцо надевается на руку еще не ведающей девушки во время помолвки как символ несвободы и скорого брака. 

Родственники будущего мужа не должны скупиться на серьги, браслеты и прочие золотые украшения: ведь им следует показать семье невесты, что они готовы не просто принять ее в свой круг, но и обеспечить всем необходимым. Как правило, факт помолвки неминуемо означал свадьбу: мои двоюродные сестры с гордостью демонстрировали руку с кольцом и, переполненные радостью и счастливым ожиданием, отсчитывали дни до свадьбы. Наличие кольца значило, что они выполнили свой главный дочерний долг, и потому они стремились рассказать об этом всем, кто оказывался рядом. За помолвкой следовала и хна-яхты [Хна-яхты — ночь хны (азерб.). Церемония прощания невесты с отчим домом и невинностью накануне свадьбы, когда руки невесты украшают узорами хной, на одной ладони пишут первую букву имени мужа, а на второй — невесты, — Прим.ред]: невеста, одетая в красное платье, символизирующее невинность, прощалась с прошлой жизнью, ее чистые руки разрисовывали хной, расписывали обещанием. Больше никогда ее руки не будут пустыми — к кольцу прибавится ребенок, первого ребенка сменит второй. Руки женщины не должны пустовать и не должны писать — это первое правило, которое девушка узнает, еще не вступив в брак.