Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Мы продолжаем публиковать на Perito серию статей об этнической идентичности и вместе с героями размышляем над тем, что значит принадлежность к той или иной культурной общности. В новой колонке о проблемах осмысления двойной идентичности россиянина и украинца нам рассказал Дмитрий Денисенко.
В 2017 году я получил свой украинский паспорт — модную пластиковую карточку, как в Европе, — и обнаружил, что в графе «Имя» стоит «Дмитро» (на русском читается как «Дмытро»). Мое раздвоение личности было признано на официальном уровне, а процесс самоукраинизации можно было считать практически завершенным.
В моей русскоязычной семье в конце восьмидесятых в маленьком городе — спутнике Москвы немногое напоминало о нашем украинском происхождении: редкие реплики на украинском между бабушкой и дедушкой по материнской линии да заунывные непонятные мне песни за праздничным столом.
Другой дедушка тоже был украинцем, но это никак не проявлялось. Единственная русская в семье, бабушка со стороны отца, периодически посмеивалась над остальными, называя «хохлами». Другую бабушку это сильно бесило, но до межнациональных конфликтов дело не доходило.
В семье царило образцовое советское представление о «братских народах», которых «навеки сплотила великая Русь». На книжной полке на торжественном месте стоял двухтомник «Переяславская рада» о «воссоединении» России и Украины, бабушка ругала зверства бандеровцев, о которых слышала в школе, а дед ненавидел поляков за их злодеяния времен Речи Посполитой.
За пределами семьи представления об Украине были, по моим ощущениям, более однозначными. В открытую, как Бродский в своем известном произведении, презрение и ненависть к Украине мало кто высказывал. Думаю, прежде всего потому, что новую страну в России не принимали всерьез. Общая тональность СМИ и утрированные изображения украинцев в фильмах типа «Брат — 2» или «72 метра» демонстрировали пренебрежительное отношение к украинцам и Украине.
После «оранжевой революции» 2004 года отношение сменилось на настороженное: что это «хохлы» там удумали? Куда это они собираются, в какую Европу? В прессе слова-маркеры типа «незалежная», «самостийная», «свидомый» и «мова» стали появляться значительно чаще. Они использовались с пренебрежительным оттенком: ну какая независимость, не смешите. Украину не считали заграницей. Но при звучащей снисходительности отношение к украинцам оставалось положительным.
Я в то время разделял эти стереотипы и ощущал себя россиянином. В 1999 году я искренне расстроился после знаменитого гола Шевченко в ворота Филимонова в футбольном матче Россия — Украина в «Лужниках». А когда весной 2004 года я впервые самостоятельно посетил Киев, то первым делом спросил у таксиста, не хотят ли они обратно в Россию. И очень удивился, когда услышал ответ: нет, не хотят. Я вообще себя вел, как сейчас принято говорить, колониально, как самозваный барчук, который решил навестить родовое поместье, в котором никогда до этого не бывал. При этом во время переписи населения и в заявлении о заключении брака я именовал себя украинцем. Про свою «номинальную» национальность я вспоминал, только когда надо было немного повыделываться.
Так получилось, что я обратился к своим украинским корням благодаря политическим симпатиям. Евромайдан 2013–2014 года («революция достоинства») стал переломным моментом. Три зимних месяца я, не отрываясь, смотрел трансляции с Майдана. Происходящее полностью изменило мое отношение к Украине и украинцам. Путинская политика к тому моменту уже давно вызывала у меня неприятие, поэтому восстание украинцев против своего ограниченного и вороватого wannabe-тирана воодушевило, а политический успех нации заставил меня наконец-то заинтересоваться ее культурой и языком.
Начиная с мая 2014 года я побывал в Украине десятки раз, объездив ее почти всю от венгерских сел Закарпатья до прифронтовых городков Донбасса. Страна оказалась очень разнообразной, но при этом везде ощущался уровень свободы, которого уже давно нет в России. При мне «угнетенный» житель Славянска громко и с выражением на чистом русском языке ругал в хвост и в гриву украинского президента. Этого же президента на украинском языке ругали в закарпатской глуши. Было ощущение, что люди абсолютно в своем праве, они даже не думали, что о власти стоило бы выражаться помягче.
В том же году я начал учить украинский язык в Библиотеке украинской литературы в Москве (уничтожена властями в 2018 году) и одновременно смотреть и читать украинские СМИ. В нашей семье на украинском говорили только бабушка и дедушка по маме. Мама и ее брат язык знали, но говорить стеснялись, так что практики у меня не было никакой. Я считал украинский язык смешным, потешаясь над словосочетаниями «Чахлик Невмирущий» («Кощей Бессмертный») и «злыдень писюкатый» (якобы «сексуальный маньяк», на самом деле в украинском такого выражения нет). Но украинский язык оказался сложнее и разнообразнее, чем на первый взгляд, а его «забавность» скорее указывает на ограниченность и ксенофобию насмешников.
Изучение языка, постоянные поездки в Украину, погружение в тему истории, культуры Украины, дружба со многими, прежде незнакомыми мне родственниками перевернули мои пещерные представления о стране и ее людях. Корни украинофобии или даже тотального отрицания самого существования украинцев кроются в банальном невежестве. Люди, однажды натрескавшиеся украинской черешни, постоянно несут по телевизору дикие вещи об Украине.
Сам же я пережил тотальное переосмысление своего понимания Украины (которого, по сути, у меня и не было). Украина сильно отличается от России. Считать ее какой-то взбрыкнувшей провинцией России могут только те люди, которые Украину не понимают от слова «совсем». Для меня «независимость» — одно из главных слов для понимания Украины. Украинцы не любят государство и не доверяют ему, всегда готовы отстаивать свои права, иногда даже в ущерб собственной выгоде.
Я никогда не отказывался от своей русской идентичности, но и не гордился ею. Чаще всего мои чувства были похожи на испанский стыд. Например, когда за границей кто-то из местных узнавал, что я из России, и начинал вещать хвалебное про Путина. Мне же большая часть того, что происходило во внутренней и внешней политике России, не нравилась. Ассоциироваться с такой страной не очень хотелось.
С началом полномасштабной войны самым логичным шагом для меня было бы полностью отказаться от всего русского. Я безусловно поддерживаю Украину в ее войне за независимость и воспринимаю эту войну как борьбу поехавшей от безнаказанности блатной бензоколонки со страной, медленно, но верно избавляющейся от вороха советского и колониального наследия.
В такой ситуации проще всего сказать, что русские безнадежны. Психологически это вполне понятно, а в условиях войны даже необходимо: в окопе не стоит разбираться, хороший перед тобой русский или плохой. И все же я так не думаю.
Я верю, что на месте нынешней агонизирующей империи через 50 лет будет заурядное демократическое государство или несколько государств. Русские, по моему глубокому убеждению, ничем не отличаются от любого другого народа, как не отличались в свое время немцы. Естественно, у такого превращения есть необходимые условия: Россия должна уйти со всех оккупированных территорий, оставить в покое Украину и другие постсоветские государства и понести ответственность за свои действия.
Украинцем сейчас быть почетно. Для многих это в новинку. Мой преподаватель этнополитологии рассказывал, что во времена его юности в Киеве говорить по-украински значило обрекать себя на низкий социальный статус: по-украински говорили только «селюки». Времена меняются, и сейчас даже у многих россиян украинское в тренде. Теперь Украина для многих символ того, что в стране может быть адекватный президент, сильное гражданское общество и устойчивый вектор на Запад.
Гордиться своей русскостью я так и не стал (гордиться своей национальностью мне кажется таким же глупым, как родинкой на губе или цветом волос), но только после начала войны и моей эмиграции из России я окончательно принял вторую половину своего «я». Русской крови во мне только четверть, но я всю свою жизнь прожил в России и волей-неволей впитал все хорошее и плохое, что в ней есть.
Обычно соотечественников родом из других стран называют по стране рождения и проживания с указанием на страну происхождения. Например, немцы турецкого происхождения или французы — марокканского. По этой схеме я должен именоваться россиянином украинского происхождения.
Но чего мне точно не хочется, так это именоваться россиянином. Поэтому я по-волюнтаристски решил именоваться русским украинцем, потому что свою украинскую составляющую считаю определяющей. Ведь постройка этой идентичности — мой выбор, своеобразная ментальная репатриация как результат внутреннего развития, а не данность. При этом есть вещи, которые я изменить не в состоянии, например жизненный опыт и культурный бэкграунд. Вопрос в принятии, и нужно сказать, что и вторую, русскую часть себя я ценю и избавляться от нее не пытаюсь.
Разобраться с собственной национальной идентичностью оказалось делом сложным, долгим и требующим рефлексии, но оно того стоило. В результате мне не приходится искусственно игнорировать ту или иную часть моего «я». Я понес определенные издержки: несколько знакомых из Украины перестали со мной общаться, а с несколькими приятелями из России перестал общаться я. Остается надеяться, что мне все же удастся дожить до времени, когда самоидентификация «русский украинец» не будет вызывать отторжение и недоумение.
