Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
В новом сезоне «Дом» проекта «Поле» авторы осмысляют, что такое дом, какие чувства мы испытываем к нему и какие отношения мы с ним выстраиваем. Этой теме посвящены подкаст, документальный фильм, дневники, фотопроект и лекции нового сезона. Участниками проекта выступили социолог Дмитрий Рогозин, австралийский философ Гленн Альбрехт, социолог эмоций Полина Аронсон, фотографы Наталия Платонова, Татьяна Ткачева и Алёна Кардаш, писательница Егана Джаббарова, исследовательница миграции Мария Гунько, антрополог космоса Денис Сивков, музыкальный журналист Денис Бояринов и другие. Мы публикуем колонку исследователя и документалиста Сергея Карпова о жизни в контейнере в лагере для беженцев Bettelpfad, 98.
Двадцатого июля 2023 года мы с женой и нашей дочкой Варей приземлились в аэропорту Франкфурт-Хан в 80 километрах от Майнца. Мы летели из Тбилиси, где жили до этого последние 10 месяцев, уехав из России в сентябре 2022 года.
Мы летели в никуда. У нас не было никакого адреса, куда мы должны добраться. В аэропорту нас встретил мужчина, немец, на минивэне, который загрузил наши чемоданы в машину и отвез нас к администрации Майнца. Охрана проводила нас на третий этаж. Там мы встретили женщину, которая выдала нам первые документы в Германии и сообщила, что до тех пор, пока они ищут более подходящее жилье, мы будем жить в контейнере в лагере для беженцев Battelpfad, 98.
По всей территории Германии в таких контейнерах, оборудованных для жилья, живут десятки тысяч людей со всего мира, которые приезжают сюда, спасаясь от войн, преследований и других бедствий. Буквально за сутки мы из 140-метровой тбилисской квартиры попали в 12-метровый контейнер, в котором нас ждали серый стол, три стула, холодильник, металлические ящички, как на заводах, и две кровати — одно- и двухъярусная, — больше похожие на шконки. Серый линолеум, постеленный на полу, а на нем — ржавый развод от ведра.
Варя в восторге забралась на верхнюю полку и сказала, что это лучшее место на земле, что она на втором этаже мечтала жить и спать. А мы с Наташей несколько дней просто пытались научиться заново друг на друга смотреть.
Человек принял решение уехать из страны происхождения, выбрал страну прибытия, жил в ней, принял решение уехать оттуда, принял решение и получил гуманитарную визу, прилетел в Германию. Принятия решения на каждом этапе этого как будто рационального пути на самом деле не происходило. В состоянии утраты места проживания, растерянности, фонового переопределения ценностей, уязвимости и стресса, связанных с отсутствием перспективы жизни и ответственности за семью, решение не принимается, а случается.
Разумеется, физически, телом я совершаю некоторые действия (нахожу контакты людей, пишу им, заполняю анкеты, покупаю билеты и так далее), но являются ли эти действия обдуманными и осознанными? Кризисные обстоятельства, неподготовленность к ним и, как следствие, непонимание того, как с этим справиться, создают инертное ментальное поле, где физические действия разъединены с аффективным аппаратом. Так образуется разрыв, который не учитывается государственными бюрократами, помогающими организациями и другими системами.
У нас никогда не было собственного дома. Это не трагедия, подавляющее большинство молодых семей так и живет. Моя жена любит обживать места: заводить цветы, покупать подсвечники, вешать шторы. Для меня же всегда было непонятным, зачем тратить деньги, время и силы на то, чтобы обживать то, откуда я уеду. Это же времянка. Жизнь в лагере обострила это чувство.
Первые месяцы я делал все, чтобы ни в коем случае не присвоить контейнер и не почувствовать в нем дом. Мне тогда казалось, что допущение этого чувства окончательно поработит и без того подавленную волю, мы будем обмануты мнимым комфортом и, как следствие, будем предпринимать меньше попыток уехать из лагеря. К такому выводу меня подтолкнуло наблюдение за несколькими семьями беженцев из Сирии, Украины и Судана.
Однажды за завтраком моя жена предложила вынуть из чемодана скатерть. Я бурно отреагировал, сказав, что этого ни в коем случае нельзя делать, чтобы не создавать ложное ощущение уюта здесь. К тому же эта скатерть была не из нашего нового мира. Мы привезли ее из России, где Наташа купила ее незадолго до февраля 2022 года. Я помню это полуавтоматическое машинальное «нет, ни в коем случае» и свой внутренний монолог о том, откуда вообще это «нет, ни в коем случае». Это машинальная практика сопротивления, приобретенная за годы отторжения от себя правил временного мира, когда я пытаюсь использовать переходники и донглы для того, чтобы ни в коем случае не сживаться с этой реальностью.
В среду Наташа принесла в нашу комнату монстеру, которую нашла на улице. Большой цветок, но с больными листами. Наташа была очень радостной, когда принесла ее. Она любит цветы, и, кажется, ей важно заботиться о них. Я по инерции хотел начать ворчать из-за того, что мы слишком обживаем это пространство, нормализуем нашу жизнь в контейнере, но смирился и не стал. В тот же день Наташа пересадила растение в большой горшок и стала лечить. Наташа решила, что нам нужно ехать в «Икею», чтобы купить органайзеры и упорядочить бардак.
«Ой, смотрите, кроватка как у меня была, когда мы в Марьино жили» — Варя со всей присущей ей нежностью ходит и комментирует симулякры уютной жизни в «Икее». От ее слов у меня ком в горле. Я ощущаю утрату вместе с ней, только она справляется шуткой и быстрым переключением, а я ношу это в себе и делаю вид, что справляюсь.
Глобализация и унификация в этой конкретной висбаденской «Икее» прорвалась во мне тоской и ностальгией. Такие кровати, столы, шкафы есть у миллионов людей. Эти предметы — безликие проводники и наблюдатели строящихся жизней, которые принято время от времени заменять новыми. Эти ничем не выдающиеся предметы быта наделены нами правом отсылать к прошлым жизням, когда они служили нам.
В течение четырех месяцев я стремился к тому, чтобы не допустить сживания с лагерем. А потом я обнаружил себя в «Икее» выбирающим книжный шкаф в контейнер. Я собрал маленький книжный стеллаж Billy, мы наполнили его книгами, а сверху поставили монстеру. Мы поставили на стеллаж не все книги, многие остались лежать в чемодане. Я не вытаскивал их, надеясь, что так храню временность. Я безнадежно продолжал сопротивляться, но уже знал, что проиграю.
Из России мы вывезли робот-пылесос. Его зовут Кракен. Упаковывая вещи в Тбилиси, Кракена мы тоже упаковали в чемодан. И, естественно, не стали доставать его оттуда в лагере. Ну потому что робот-пылесос в лагере — это не та вещь, которую здесь ожидают. Он однозначно привлекал бы к нам дополнительное внимание со стороны соседей, а наше эмоциональное состояние делало из нас людей, живущих тихо.
Спустя 10 месяцев жизни в контейнере мы переехали в квартиру, решили сделать уборку и вытащили Кракена. Он стал хаотично двигаться по комнатам и коридору, показывая, что с ним явно что-то не так. Я подумал, что, возможно, что-то сломалось в электронике и нужно будет сменить прошивку, когда появится интернет. Когда спустя три недели интернет появился и я полез в настройки, то понял, что Кракен продолжает пылесосить тбилисскую квартиру. Это меня уничтожило. Я словно сам отправился в путешествие по тропам предыдущей жизни, с которой никак не удается справится до сих пор. Неспособность принять до конца безвозвратность изменений и начать строить жизнь, отталкиваясь от новых обстоятельств, опыта и переопределяющихся ценностей — все это проявилось для меня в растерянном роботе.
Пятнадцатого мая мы въехали в съемную квартиру в социальном жилье, которую нам чудом удалось найти. Это не самая крупная, но 60-метровая «трешка». В Германии есть нормативы на квадратные метры для проживания. Наша квартира — это минималка на двоих взрослых с ребенком.
Последние три недели в лагере мы жили, зная о переезде. Мы готовились, смотрели бытовую технику, мебель и другую домашнюю утварь: мы должны были въезжать в абсолютно пустую квартиру с белыми стенами, в которой совсем ничего нет. Мы могли забрать с собой матрацы, постельное белье и посуду, которые нам выдали в лагере. Так мы и сделали.
За несколько дней до переезда, вечером за ужином мы посмотрели друг на друга и поняли, что не хотим никуда уезжать. Это не решение снова, скорее ощущение. В контейнере за 10 месяцев жизнь так или иначе улеглась, и в этом была прогнозируемость. Переезд снова выбрасывал нас в пространство случайностей и неопределенностей. Первые полтора месяца мы заново учились и привыкали жить в собственном жилье.
Для меня здесь важно само возникновение этого чувства тоски, связанное с расставанием с контейнером. Это один из самых неожиданных инсайтов, который мы получили в лагере и с которым мне еще предстоит понять, как жить дальше. Очень многие вещи из контейнера выглядят совсем не так, как за его пределами. Очень многому он научил и многое переопределил. Опыт, который никогда не закажешь впрок.