Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Perito продолжает серию колонок об этнической идентичности, в которых наши герои размышляют о принадлежности к определенной культуре и территории. В этом материале читательница Perito Эркелей рассказывает, каково это — быть русскоязычной в алтайской семье и начать возвращение к корням во взрослом возрасте.
Больше материалов можно найти в разделе «Идентичность».
«Откуда ты?» — этот вопрос я начала слышать все чаще, когда уехала из родного города. — «Я алтайка, родом из Республики Алтай», — отвечаю я, а затем объясняю разницу между Республикой Алтай и Алтайским краем. Многие думают, что это одно и то же.
Я родилась и выросла в Горно-Алтайске, единственном городе республики. Мои родители, бабушки и дедушки, все известные нам предки — алтайцы. Родной язык занимает важное место в моей семье, но, несмотря на это, я говорила на русском языке большую часть жизни. Когда я рассказываю о Горном Алтае, то часто ловлю себя на мысли, что не считаю себя полностью алтайкой. Я бы больше описала это как «быть чужой среди своих и своей среди чужих». Еще мне понравилось сравнение с бананом: желтая снаружи и белая внутри.
Однажды в детском саду я попросила передать мне хлеб, но ни дети вокруг, ни взрослые не поняли меня, потому что я говорила на алтайском. Родители, осознав необходимость русского языка, начали меня учить. Мама и папа хорошо помнили времена, когда алтайцы начали активно переезжать из деревень в города, и знание русского давало привилегии и статус.
В моей памяти осталось воспоминание: лето, шумит река, мне лет семь, мы приехали погостить в деревню. Для меня это самое красивое место на Алтае, но я, семилетняя, жутко не любила туда ездить. В одну из предыдущих поездок я сидела в доме и смотрела мультфильмы. В избушку зашел один из моих троюродных братьев. Мы пытались с ним найти общий язык, но он говорил по-алтайски, а я уже только по-русски.
Я показываю ему пальцем на кастрюлю и громко говорю: «Кастрюля!» — «Кастрюля, кастрюля, кастрюля!», — кричит мой брат и выбегает на улицу, чтобы похвастаться новым словом. Я не представляла, что последует дальше. Его бабушка услышала, что внук говорит на русском, отругала его и сказала, что он станет «орусыкалан», как я, то есть обрусевшим.
Я наблюдала за этой сценой издалека, но мой детский мозг решил, что мне в деревне места нет и не будет. Каждый раз, когда мама хотела взять меня летом с собой в поездку, мы ссорились. Для меня было сравнимо с пыткой — ехать в место, где все смотрят, как мне казалось, то ли с издевкой, то ли с насмешкой и осуждением.
Боль в моем сердце росла вместе со мной. Я перестала ездить на семейные праздники. Но когда кто-то из близких родственников женился, отказаться от поездки было невежливо. Я сидела среди толпы знакомых и незнакомых людей, и каждый из гостей считал своей обязанностью после разговора упрекнуть меня: «Уйатту эмес пе бойынын тилин билбезин? Совсем орусыкалан бала» («Тебе не стыдно не знать родного языка? Совсем обрусевший ребенок»).
Родители долго пытались заставить меня говорить на алтайском. Аргументы были разные. «Все же сен алтай бала» («Все же ты алтайский ребенок»). Позже они говорили, что им «уйатту» (стыдно) перед людьми: их собственная дочь не знает языка. Мама и папа даже обещали купить мне гитару, которую я давно хотела, если я начну говорить на алтайском языке.
Наверное, это было самым болезненным — знать, что тебя стыдятся. Очень сложно, когда родные укоряют и не принимают. И очень больно без конца слушать, что ты должен испытывать стыд за язык. В детстве только один родственник высказал мнение, которое я ни от кого не слышала. Однажды мой дядя в общем застольи сказал, что здесь нет вины ребенка, ведь дети говорят на языке, который слышат вокруг.
В городе мы играли с дворовыми ребятами, и некоторые дети могли назвать меня «шоколадкой» из-за смуглой кожи. Это стало моим комплексом. Когда мне было 10 лет, у нас дома появился интернет, и я забивала в поисковую строку запрос «Как отбелить кожу».
Подростком я ревела в своей комнате и думала, что было бы легче, если бы люди вокруг были похожи друг на друга цветом кожи, разрезом глаз и говорили на одном языке. Меня не интересовала родная культура и обычаи, я не любила общаться с родственниками, в толпе других алтайцев говорить на русском языке мне было стыдно.
После школы я уехала учиться в другой город, и мое отношение к корням начало меняться. Я думаю, это произошло из-за того, что большинство студентов приехали из других регионов России, а некоторые из других стран. Я начала замечать, что у большинства из них была внутренняя опора. Так я поняла, что во мне тоже что-то есть. Постепенно пришло осознание, что я не без рода и племени, за моими плечами стоит захватывающая история предков.
В поисках идентичности мне помогает музыка, она давно стала частью меня. Я училась играть на фортепиано, укулеле и гитаре. Но ничто не тронуло мое сердце так сильно, как топшуур — алтайский двухструнный инструмент. Впервые я заметила любовь к алтайской музыке, когда в школе на переменах мой одноклассник, прекрасно владеющий алтайским и горловым пением — кай, пел нам отрывки из сказаний под аккомпанемент топшуура. Я помню чувство, захватывающее такие уголки души, куда, казалось бы, ничто не сможет дотянуться.
В этом году мы с друзьями организовали небольшой алтайский музыкальный ансамбль. Мы выступали на нескольких мероприятиях, и я захватила с собой вещи, чтобы показать их зрителям: старые книги об Алтае, комыс, алтайские жилетки.
Когда я приезжаю домой на каникулы, мама частенько вспоминает, как в детстве я говорила: «Барак, мама, уйуктак!» («Пойдем, мама, спать!»), «Мама, менде чимирик» («Мама, у меня сопли»). Среди людей, говорящих на алтайском языке, я остро ощущаю невидимый барьер, который не позволяет окунуться в беседу целиком. При переводе алтайские фразы теряют свою красоту, остается лишь набор грубых слов. Мелодичность алтайского языка обволакивает и придает им нежность и мягкость.
Раньше от всего, что было связано с алтайским языком, я испытывала стыд и злость от казавшегося собственного бессилия. На Новый год я ездила домой и поняла на празднике, что все пожелания счастливого Нового года в моей семье имеют большую силу, если они сказаны на алтайском. Тогда я почувствовала, что родной язык — это язык искренности. Сложно быть принятым в группу, когда говоришь на чужом языке. Меня все еще не покидает ощущение, что я не свой человек, но, когда я говорю на алтайском, пусть и с акцентом, это чувство постепенно исчезает.
«Овладевший языком овладевает целым миром, выраженным и заключенным в этом языке», — это цитата из книги «Черная кожа. Белые маски» французского философа афро-карибского происхождения Франца Фанона, которая задела меня за живое. Мне мало просто говорить на родном языке. Я хочу, словно губка, впитывать алтайский мир, который для меня все еще не существует.
Я спрашиваю себя вновь и вновь, почему это волнует меня. Было бы проще жить без неудобных вопросов со всех сторон, раствориться и забыться в толпе. Недавно я читала книгу сценаристки Тамары Мукановой-Мендошовой «Алтай золотоспинный с запахом можжевельника», и мне показалось, что я была близка к ответу: «Кто однажды погладил у своих ног зеленую траву, кто вкусил терпкий запах горящей ветки арчына (можжевельника) и выпил глоток студеной воды аржана (священный источник), тот ничего не забудет».
Сейчас меня больше всего волнует баланс. Как быть своим среди своих, но при этом все еще вписываться в общество? Как не перейти черту в разговоре о важности сохранения своей культуры, языка, о значимости традиций?
Рекомендация от авторки текста: