«Как путешествия подтолкнули меня к науке»: история антрополога Елены Срапян

Елена Срапян — начинающий антрополог и журналистка. Ее статьи о путешествиях публиковали Meduza, «Афиша», «Батенька, да вы трансформер» и мы в Perito. Елена объездила Южную Америку, жила бок о бок с индейцами и вместе с фотожурналистом Александром Федоровым сделала мультимедийную выставку Amazonas.

Я не помню, в какой момент у меня началась любовь к Южной Америке. В детстве я, конечно, читала книжки про индейцев — и Джека Лондона, и Фенимора Купера. Но кто их не читал? У меня не было особой любви к языку, латиноамериканской культуре и танцам. Таких людей много, но я к ним не относилась.

Я из Воронежа, училась там на журфаке. Путешествовать начала очень рано: первый раз поехала автостопом в тринадцать лет в Санкт-Петербург. Лет до двадцати двух я активно колесила таким способом по всей России и Украине. После Воронежа я жила какое-то время в Череповце, где работала в ежедневной газете. Сложно представить что-то более близкое к реальной жизни людей. Ты все время занимаешься склоками: кто-то развел собак в квартире, а соседу воняет, кто-то кому-то что-то поджег, кто-то какую-то дорожку не так замостил. Как раз там и заложилась моя любовь к человеческой повседневности в широком смысле. Приехав в Москву, я какое-то время стажировалась в Lenta.ru, затем работала в нишевых изданиях про туризм, где начала достаточно зарабатывать и путешествовать.

Первое крупное путешествие за пределы России и СНГ у меня случилось на Бали лет девять назад. Я была в абсолютном шоке, когда вышла из самолета и поняла, что так можно. Можно выйти из дома в снег первого января, сесть в самолет и очутиться во влажных тропиках. До сих пор обожаю этот момент, когда ты прилетел из зимы и на тебя сразу обрушиваются сенсорные впечатления: звук, запах, телесные ощущения. С тех пор все мои деньги уходили на поездки.

Через пару лет путешествий по Юго-Восточной Азии мне захотелось в Амазонию. Я совершенно точно понимала, что самое мое любимое — это влажные тропики. Это желание базировалось на сенсорных ощущениях. Мне очень хотелось в джунгли. Мне сейчас хочется сказать, что я прочитала Леви-Стросса и загорелась, но не было такого. Я тогда еще не понимала, что в джунглях живут люди.

В путешествии мы жили на пятьсот долларов в месяц, которые зарабатывали жалкими фрилансами. Для Латинской Америки это ужасно мало, хватает только на еду. Поэтому мы ездили автостопом, жили в основном по каучсерфингу либо у русских эмигрантов, иногда могли снять паршивый отель за три-пять долларов. Во всех этих условиях мы пытались снимать и писать.

В Колумбии мы жили у семейной пары, где жена — русская, а муж — валенсиец. Он дал нам книгу Уэйда Дэвиса «One river» про амазонскую этноботанику. Мы прочитали и загорелись идеей поехать к амазонцам. На тот момент у меня уже появилось понимание, что в лесу еще живут люди. А люди, как известно, — это самое интересное.

Как-то мы узнали об индейцах яномами, которые живут в верховьях реки Ориноко в Венесуэле. Мы знали, что туда можно уехать так называемым гидростопом, то есть напроситься в какую-то лодку, которая может бесплатно отвезти. В Венесуэле был финансовый кризис, а значит, денег ни у кого нет. Она стала опасной даже по латиноамериканским меркам. Мы купили специальную одежду, чтобы совсем плохо выглядеть. Это все равно не получалось, потому что мы слишком белые, а у Саши еще и голубые глаза.

Мы оставили все вещи в Колумбии, взяли одну камеру, одну читалку, один телефон и долларов триста наличными. Приехали в городок Пуэрто-Аякучо, оттуда шесть дней мы плыли вверх по реке Ориноко, затем поднялись еще выше по притоку, чтобы попасть в места, где сохранились общинные дома шабоно. Добраться туда нам помог миссионер Майкл. Он нас оставил и уехал. Там, в деревне яномами, находясь в семи милях от ближайшего крупного поселка, мы поняли, что встряли: за пределами системы, которую выстроили миссионеры, не было ни бензина, ни еды, ни электричества.

Мы пришли в легкий ужас, потому что нас окружали люди, с которыми наша коммуникативная система просто-напросто не работала. Мы вообще не понимали, как общаться. Ты делаешь что-то, а тебя не понимают. При этом для амазонцев мы очень смешные, глупые и беспомощные. Помести городского человека в джунгли — мы там полные идиоты. Ощущение было, будто ты пришел к пятиклассникам и их главная цель — поржать над тобой.

Я объездила четыре десятка стран, но в Амазонии впервые столкнулась с людьми, которых не понимаю до такой степени. Они думают совершенно по-другому, и при этом дело не в каких-то когнитивных или биологических особенностях. Я тогда еще не знала, насколько сильно культура и язык могут определять человека. Я столкнулась с «черной дырой». Именно с этого ощущения полнейшей дистанцированности и непонимания, почему это происходит, начался мой роман с антропологией.

Как раз тогда, в деревне яномами, мы прочитали «Не спи, кругом змеи» Дэниэла Эверетта про племя пираха в Бразилии, о людях, которые не умеют и не могут научиться считать, не знают португальского языка. Стало понятно, что яномами такие не единственные, что в принципе говоря об амазонцах, мы часто сталкиваемся с вещами, которые сложно понять.

Мы решили попробовать попасть к пираха. Это ужасно сложно, потому что в Бразилии для доступа в общины, нужна куча разрешений. Мы два оборванца, которые автостопом ездят по Латинской Америке, ну какие бумаги, откуда их взять? Обычно это коммерциализировано: ты платишь деньги лидеру общины, и он тебе пишет бумажку: «Я разрешаю этому человеку приехать к нам и провести у нас столько-то дней», это прокатывает. Но в случае с пираха это невозможно, потому что они не знают португальского и не умеют писать. Это такое деление на ноль.

Тогда мы написали самому Эверетту. Он сказал главную вещь, которая все определила: «Где-то там на мосту живет моя бывшая жена». Мы нашли Керен Мадору, бывшую жену Эверетта, и у нее мы встретили пираха.

К тому моменту мы были почти уверены, что Эверетт наврал в книге «Не спи, кругом змеи». Мы думали: «Ну, конечно, считать они не умеют! Всем нужны деньги, все давно считать научились». Эверетт действительно местами весьма вольно обошелся с эмпирическими лингвистическими данными, но в том, что касается повседневности пираха, он не врал.

Мы приехали, застали Керен и семью пираха, которая специально приезжает к ней из резервации учиться. Керен учит их считать до десяти уже несколько десятков лет. На этом моменте стало понятно, что вообще ничего не понятно. Почему люди, которые нисколько не глупы, не могут научиться считать, хотя им это нужно? Почему они не говорят на португальском языке, который им тоже нужен?

Я учусь в Европейском университете уже год. Университет берет в магистратуру людей без этнографического бэкграунда, поэтому за год ты должен полностью освоить основы дисциплины. Как сказал наш декан, первый курс магистратуры в Европейском университете — это монастырь. Это год не-вставания из-за компьютера с редким выходом на небольшие полевые исследования.

Меня интересует тема конструирования self, самости человека. Я ищу способы поговорить об этом в рамках магистерской работы.

В фильме я хочу показать мироустройство амазонцев. Мне ближе всего концепция перспективизма бразильского антрополога Вивейруша де Кастро: мир меняется в зависимости от того, кто на него смотрит. То, что для европейца является местом, где живет какая-то семья свинок пекари, для амазонцев — общинный дом со своими ритуалами. Для многих коренных народов Амазонии действующими субъектами в социальном пространстве оказываются не только люди, но в общем-то все: животные, растения, не-люди — non human по-английски, то есть разные духи, первопредки, что-то связанное с нематериальным, которое при этом может иметь материальные проявления.

В философии есть понятие «онтология» — это представление о том, как все устроено, какие в мире есть элементы, как они взаимодействуют, какими свойствами обладают. В конце девяностых в антропологии произошел онтологический поворот, он стал альтернативой евро-американскому взгляду. Если раньше коллективные представления амазонцев рассматривались как возможная совокупность некоторых примитивных анимистских предубеждений и это противопоставлялось условной научной картине мира, то сейчас научная картина мира меняется (и это то, о чем я собираюсь снимать кино) и растет признание возможности другого взгляда на мир. Это связано и с наукой, и с ростом уважения к коренным народам и их культурам.

Вся эта история про амазонский перспективизм страшно увлекательная, поскольку дает возможность взглянуть на то, что нас окружает в повседневности, по-другому. У амазонцев все находятся в постоянном движении, то есть человек и его телесное проявление — это не стабильная ситуация. В случае евро-американской модели мы имеем дело с душой, которая постоянно меняется, и с телом, которое является данностью. Там с точностью до наоборот: разделение на душу и тело отсутствует, но что-то внутреннее всегда с тобой и с трудом подлежит изменению, а физическое, то, что касается тела, меняется постоянно. Чтобы поддерживать себя в состоянии человека, у тебя должны быть человеческие практики, ты должен есть человеческую еду, общаться с другими людьми и так далее. Если ты перестаешь это делать, ты перестаешь быть человеком. Смерть в какой-то мере воспринимается как метаморфоза из человеческого. Тело и личность часто оказываются распределенными, и, значит, какое-то твое действие может нанести вред здоровью других, поскольку ваше здоровье не разделено на каждого по отдельности, а это общая зона, на благо которой вам нужно работать.

Этот взгляд на человеческую самость как на что-то неразделимое и динамичное вполне годится и для нас. Как эти онтологии могут работать в городе? Что будет, если мы в нашем индивидуалистическом мире подумаем коллективными категориями?

За рубежом популяризация науки развита, а у нас пока не очень, научные статьи не переводятся, не упрощаются, не публикуются в журналах. По сути, наши обывательские знания о мире отстают от научных на несколько сотен лет. Все двигается, есть разные точки зрения, постоянно происходят трансформации, но мы об этом ничего не знаем. Мне, конечно, кажется, что так не должно быть. Современная наука — это ужасно важно. Это очень помогает и нам самим жить интереснее, и с большей любовью относиться к другим, и больше понимать про равенство. Вражда, рознь, которые нас окружают, построены на каких-то социальных конструктах. Мне всегда хотелось показать, что люди вокруг разные, что наша точка зрения не единственно верная, это нормально, не надо этого бояться. Жить в таком мире намного интереснее и совсем не так страшно, как в кольце врагов.