«Для чего-то построенный город»: зачем люди остаются жить и творить в Мурманске

Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и Instagram.

По всей Мурманской области встречаешь слоган «На севере — жить!»: его печатают на сувенирной продукции, используют в передачах об области, его активно продвигает губернатор Андрей Чибис. Но рекламная растяжка на одном из домов в центре города предлагает мурманчанам «новостройки в Санкт-Петербурге по выгодным ценам». Она занимает восемь этажей и как будто оппонирует официальному слогану.

«Мурманск — дыра, — говорит мне Мария, коренная мурманчанка. Она фотографирует для ресторанов и ночных клубов города. — Все деньги в столицах. Я жила в Петербурге, там совсем другой ритм, люди быстрее. Летом собираюсь переезжать в Москву».

За несколько дней в Мурманске, куда я приехал по заданию редакции Perito освещать фестиваль современного искусства Inversia, мне показалось, что именно вопрос о месте здесь имеет важнейшее значение.

Так получилось, что я второй раз в Мурманске за последние полгода, и если не жалеть ног, то пары дней хватает с лихвой, чтобы обойти главные городские достопримечательности. «Алёша», советский воин-колосс, возвышающийся на Зелёном мысе, виден почти из любой точки города. Атомный ледокол «Ленин», часовня погибшим в мирное время морякам в виде маяка, установленная рядом рубка подлодки «Курск». Заброшенный кинотеатр «Родина» ворвется ярким бирюзовым цветом стен и неожиданным узнаванием: он — точная копия московского. Хочется сбежать от этого повторения. Для этого я спрашиваю Олега Хадарцева, директора Inversia, о его любимом месте в городе.

«Другая сторона залива, — отвечает Олег. — Ты видишь город, как слоеный пирог: уровень воды, уровень порта, уровень заводов, жилой массив (дома „прыгают“ по сопкам), „Гора дураков“. Мне нравится смотреть на Мурманск оттуда. Будто на самого себя смотришь со стороны».

Час спустя я иду через полуторакилометровый Кольский мост. На ограде — бахрома крупной наледи. Зимнее солнце висит низко к земле, его заслоняют тонкие кирпичные трубы коммунальной котельной Первомайского района. Под указателем на норвежский Киркенес спускаюсь вниз. Кажется, не только Олег любит это место: чтобы не упасть на спуске, кто-то заботливо натянул альпинистскую веревку.

По мосту проносятся тяжелые грузовики. Внизу их гуд сливается со звуком ветра. Ветер шумит по стылой воде, взбивая пенные барашки. Кричат чайки. Гаги, напротив, молчат и недовольно смотрят на меня. Переваливаясь с боку на бок, уходят с берега. Через залив — район Северное Нагорное. Монолиты обветренных многоэтажек. Построенные на сопках здания будто продолжают тело скалы.

В отсутствие зимой ярких красок звуки города ощущаются особенно живо. Неудивительно, что и музыкальная программа Inversia — самая насыщенная. Вот уже я стою с Сэми Эль-Энани (Sami El-Enany), британско-египетским саунд-артистом и участником фестиваля, на проспекте Ленина, важнейшей городской артерии, по которой неторопливо едут троллейбусы и автомобили. Сэми протягивает мне устройство, похожее на игрушку-спиннер с тремя микрофонами-цилиндриками, которые реагируют на напряженность электрического поля, и предлагает послушать, как звучит проспект. Слушаю: правая сторона магистрали умиротворяющая, а левая — сплошная суета с шорохами, треском, щелчками. При этом левая сторона выглядела спокойнее: мало пешеходов, мало магазинов.

«Звук — это космос, который может дать много информации. Все постоянно звучит: голоса птиц, биение сердец, наша нервная система, — поясняет Сэми. — Эта [правая. — Прим. ред.] сторона дороги гораздо более спокойная, как дроун [имеется в виду музыкальный стиль дроун. — Прим. ред.]».

Сэми приехал, чтобы выступить на фестивале современного искусства Inversia. В один из вечеров ему отдали зал ДК им. Кирова. За спиной музыканта — непременная полиэстеровая драпировка под золотую парчу. Перед ним — звуковой пульт, переплетенные кабели и старый кассетный проигрыватель. Меняя кассеты, он воспроизводит птичьи голоса, записанные в Англии, и в какой-то момент от этих звуков срывает крышу здания и обнажает высокое северное небо.

В один из дней я сажусь на маршрутку и продолжаю изучать город по советам Олега Хадарцева и изучаю город с одного края до другого.

В районе Кольского моста — ворох непривычных мест притяжения. Здание областного Росприроднадзора (Кольский просп., 24А) похоже на сказочный терем. А  Церковь евангельских христиан-баптистов (ул. Пархоменко, 5) — на ангар. 

Соскочив с хребта проспекта Кольский—Ленина в сторону, можно добраться до «Горы дураков». Это самый верхний район города, заселенный в 1980-х. Он вздымается над центром Мурманска почти на 100 метров. Долгое время с районом была плохая транспортная связь, а название он получил из-за неудобной нумерации домов. Здесь, на поросшем чахлыми садами склоне, словно переносишься в  брейгелевских «Охотников на снегу». Все это сбивает «стандартные настройки» путешественника, спешащего от одной достопримечательности к другой.

«Настройки» тут вообще придется проверять на прочность. Несколько лет назад уличные художники придумали расписать муралами «панельки» знакового рабочего района «Роста». Он в 15 минутах на такси на север от «Горы дураков». Маршрутку туда вы легко поймаете у вокзала, пять букв не перепутать. В 2021 году те же художники организовали фестиваль «Рост». Красить приехали художники из России и Европы, карту муралов теперь можно использовать как путеводитель. Другие знаковые места: под X-Fit (ул. Гвардейская, 1а) и на стене по адресу ул. Папанина, 1.

«В „Росте“ совершенно потрясающие граффити, — рассказывает мне айтишница Ира, переехавшая из Мурманска в Москву. — В девяностые мы постоянно дрались с ними [район на район. — Прим. ред.], наш микрорайон и „Роста“ были вражины. А теперь я приезжаю сюда, как на выставку!».

Опрос 4024 студентов Арктической зоны России в 2016 году показал «высокий уровень миграционных настроений», 52 % молодых людей из Мурманска и Архангельска заявили, что рассматривают переезд из региона после окончания учебы. Намерения не расходятся с делом. За последние 30 лет из Мурманска уехали больше 190 тысяч человек — почти половина жителей. Пропорция универсальная для области в целом. Территория уподобилась собственным недрам: из нее вырабатывают и вывозят не только полезные ископаемые, но и людей.

Мурманск — последний город Российской империи. Николай II подписал декрет об основании Романова-на-Мурмане 4 октября 1916 года. Однако освоение севера шло с 1870-х годов, а главные надежды были на прокладку Северо-Восточного прохода. Маршрут по морям Северного Ледовитого океана в теории ускорил бы обмен грузами с Востоком и позволил бы исключить значение Суэцкого канала.

Сегодня, как и 150 лет назад, на Северный морской путь все возлагают и возлагают экономические надежды. Минвостокразвития России ежегодно рапортует о перспективах грузоперевозок и рассчитывает объемы перевезенных грузов через несколько лет. Но большинство планов постоянно корректируется.

Мечта о покорении Севера была популярной в XIX веке — Россия следовала европейскому тренду. Достаточно вспомнить сэра Джона Франклина, несчастная экспедиция которого красочно описана в романе «Террор» Дэна Симмонса. Покорение Севера видится экономически обоснованным, но движимо уверенностью человечества в способности обуздать любое пространство своей волей. Тем необычнее была тема фестиваля Inversia в 2022 году: «Северный цифровой путь».

Есть концепция Северного морского пути, к которой отчасти и обращается Inversia в этом году. В медиапространстве муссируется много подобных геополитических и экономических тем, все пытаются упрочить свое влияние на этой территории, борются за звание „столицы Арктики“, иногда доходит до смешного. Мы и решили перевернуть мир с ног на голову, представить альтернативную реальность».

За богатые месторождения Мурманскую область называют Полуостровом сокровищ. На гербе города изображен геологический молоток, на гербе Оленегорска — железорудная гора, на гербе Мончегорска — литейный ковш с яркими искрами расплавленного металла. Название города Апатиты говорит само за себя. Богатый фосфором минерал используется для производства удобрений.

Изначально Мурманск — это порт, который должен был стать базой для выхода в Северный Ледовитый океан. Затем область стала кладовой полезных ископаемых, где каждый житель моногорода чувствует дрожь земли от взрывов залежей руды.

Команда Fridaymilk осмысляет такие населенные пункты в проекте Nolanders — «размышления о вероятном будущем российских северных моногородов, исходя из уникальной истории их создания». Никель, Мончегорск и Ковдор [он пока недоступен на сайте. — Прим. ред.]. Художники и исследователи отправляются в путешествие, разговаривают с жителями городов и «пытаются создать альтернативную, субъективную версию развития этих мест, фокусируясь на реальной картине места и его людях».

В XX веке богатство недр было ответом на вопрос о существовании здешних моногородов. Трудящимся платили надбавки и создавали «все условия для нормальной жизни и полноценного отдыха», как писали в 1980 году в «Горном журнале».

Для быстрого знакомства с моногородами я выбираю Оленегорск. Трясусь в маршрутке в надежде посмотреть одноименный железорудный карьер: это единственное место из известных мне, где можно посмотреть на адскую дыру в земле (165 метров глубиной) официально. Оказалось, что нет: в 2021 году при расширении карьера смотровую снесли. Обещают восстановить.

Информацию о снесенной площадке я получаю в музее «У оленьей горы». Смотрительница Ольга рассказывает, что «в пять лет заболела камнем, как академик Ферсман, который в семь лет нашел на даче кварц. Я выросла в Ленинграде, после геологического с мужем переехала сюда». На основанный в 1957 году ГОК [горно-обогатительный комбинат, — Прим. ред] распределяли со всего СССР.

«Для всех туристов северное сияние — красота и чудо, а для нас — магнитные бури. Поживите здесь лет пятьдесят — поймете. Муж на карьере заработал вибрационную болезнь. Каждую неделю у нас дрожат окна, когда взрывают на карьере. Но город построен специально сейсмоустойчивым. Севернее железные руды не добывают! Руды древние, 2–3,5 миллиарда лет!»

На пике, в начале 1990-х, в Оленегорске жило 35 тысяч человек. Но с того момента из города уехали 16 тысяч — почти половина всех жителей. Дети смотрительницы Ольги здесь тоже не живут.

«Мурманчанин, он кто? — риторически спрашивает у меня Олег Хадарцев. — А северянин — это кто? Есть целое поле симулякров, связанных с Мурманском: „столица Арктики“, форпост, город-порт, рыбный город. Но что они значат лично для тебя? Какие традиции дают?

Я здесь живу, но не могу врать самому себе. Куда мне смотреть? В прошлое? Мне говорят, что природа красивая. Но в Ковдоре, откуда я родом, все было покрыто слюдой из выработок. Может, оглядываться на соседей — Финляндию, Норвегию? В своих проектах я размышляю над маленькими моногородами. Ведь здесь у всех городов четкое утилитарное значение. По карте тыкали — где минералы, там и будут жить люди.

Мурманск сильно отличается от других городов Севера. Есть традиционное понимание Архангельска, Кеми и Беломорска. А Мурманск? Для меня он тотально советский, с очень понятными образами советского прошлого. Город, для чего-то построенный в масштабах, которые несоизмеримы людям, его населяющим. Четкое, каменное, бетонное пространство посреди тундры. Никто, кроме Союза, не догадался построить самый большой город за полярным кругом.

В Мурманске невозможен Киркенес [город в Норвегии в 15 километрах от границы с Россией. — Прим. ред.]. Мурманск никогда не будет норвежским, он памятник советской попытке построить город лишь по той причине, что надо. Киркенес всего в 200 километрах, но приезжаешь туда — и будто телепортировался в иное пространство.