Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Картография как наука всегда была политическим инструментом. С ее помощью империи закрепляли свои границы и делили колонии, а толчком к развитию этой науки были войны. После Второй мировой войны представители левой академической среды предложили пересмотреть картографию, а вместе с ней и классические географические атласы. Что из этого вышло, рассказывает исследовательница Маша Дмитрук.
Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и инстаграм.
Мы воспринимаем карту как инструмент запечатления существующей реальности. Но мир, изображенный на современных картах, — изобретение эпохи модерна. Сейчас сложно представить карты, например, без государственных границ. Но как средневековые государства определяли свои границы, если тогда еще не было точных карт?
Весьма условно. До Нового времени в Европе не было государственных границ. Франция заканчивалась там, где кончались поля и деревни вассалов французского короля. Крестьяне знали сами, где своя пахота, а где соседская. Лежащие между ними леса и реки часто никому не принадлежали и служили естественными преградами, надобности в пунктах погранконтроля и картах не было.
Только в XVII веке национальное государство стало господствующей формой политического устройства в Европе. За формированием государств последовал процесс защиты территорий, начались территориальные споры, связанные даже с ненаселенными землями. У стран стали появляться границы.
Большинство дошедших до нас европейских географических карт вплоть до эпохи Нового времени делятся на mappa mundi (карта мира) и портуланы — навигационные карты для торговцев и мореплавателей.
Торговые карты использовали для ориентации. Они охватывали определенный регион, чаще всего акватории Средиземного моря, и довольно аккуратно изображали береговую линию. Авторы mappa mundi не стремились в точности повторить географические очертания, но давали законченную и гармоничную схему мирового устройства. Карты выглядят так фантастически не потому, что их «нормально» нарисовать не могли, а потому, что у их авторов была другая цель — ответить на вопрос: «Что есть мир?».
В Новое время благодаря географическим и научным открытиям mappa mundi начали более точно отображать пространства. Если в Средневековье mappa mundi была способом охватить загадочный, неизвестный мир, то в Новое время она стала моделью захвата мира реального.
В XVI–XVIII веках карты превратились в один из инструментов планирования колониальных поселений. Сперва территорию исследовали картографы, которые вели учет пригодных для возделывания земель, а затем поверх схем расчерчивались контуры будущих провинций. В это же время власти европейских стран начали разрабатывать земельные кадастры и разметки.
В России этот процесс запустила Екатерина II, и он назывался Генеральным межеванием. Именно в этот период в западном мире закрепляются границы — не только между государствами, но и между регионами. Например, в США в это время была проведена граница между Пенсильванией и Мэрилендом, ставшая век спустя рубежом гражданской войны.
По стопам этого процесса в течение всего XIX века шел колониальный раздел мира: российская и британская армии встречались на границе Афганистана, французские войска захватывали Африку. К концу века европейские империи раскроили бóльшую часть мира. Картографы, следующие за армиями, сразу описывали новые земли, а путешественники вскоре отправлялись их изучать. Так, германцы дошли до истоков Нила и вулкана Килиманджаро, британский журналист и колонизатор Генри Стэнли исследовал акваторию Конго, российский географ Николай Пржевальский — Тянь-Шань и Тибет.
В эту эпоху карты начали распространяться среди широкой публики, появились атласы. Государство, академия и армия, закрепившие в картах мир как свою собственность, спешили передать это знание подданным. Карты стали элементом государственной идеологии.
Критическое значение картография приобрела во время Первой мировой войны: от качества изображения зависел успех операций на земле. Карты должны были фиксировать каждую мелочь в ландшафте, которая может повлиять на ход боевых действий. В конце войны в арсенал военного картирования ввели аэрофотосъемку. С помощью фотографии и воздухоплавания удалось достичь требуемой детальности.
Вскоре перед теоретиками картографирования встал вопрос, в чем заключается сущность картографии и что отличает ее от фотографии или простого черчения. Ответ на него появился лишь в середине XX века. В 1950-х известный географ Артур Г. Робинсон предложил свою концепцию картографии. По его мнению, главной задачей картографа стал поиск способа, который наиболее эффективно донесет до читателя заложенный в карту смысл. Исследователь считал неважным, какую именно информацию несет карта, заботой картографа должна быть ее визуализация, художественная, но вместе с этим инженерно точная.
На 1960–1970-е годы пришелся расцвет критической теории в разных научных областях. Картографическая среда начала переосмыслять концепцию Робинсона.
Критическая теория — это междисциплинарный научный подход. Его цель — обнаружить и раскрыть социальные отношения власти и доминирования. Критическая теория зародилась на стыке марксизма и психоанализа в рамках Франкфуртской школы в 1930-х годах, а затем распространилась на другие дисциплины.
Исследователи начали изучать, как форма картирования влияет на содержание сообщения и как технические возможности и ограничения помогают донести одну информацию и опустить другую. Картографы, вооружившись критической теорией, рассматривали карты как один из инструментов сохранения колониальных режимов.
Историк карт Джон Брайан Харлей применил к дисциплине понятие дискурса (совокупность доступных и недоступных высказываний), а также заявил о возможности его деконструирования. Составление карт, по мнению Харлея, — это не воплощение «абстрактных законов картирования», а реализация политических интересов. «Власть исходит от карт и пронизывает способ их создания», — писал исследователь в статье «Деконструкция карты».
Примеры того, о чем писал Харлей, можно найти в истории колоний. Некоторые границы в Африке проведены как по линейке, а Британия в процессе раздела Индии руководствовалась не географическими, а политическими и религиозными соображениями. Так, после обретения независимости в 1947 году в состав мусульманского Пакистана вошла преимущественно мусульманская Восточная Бенгалия (современный Бангладеш). Она не граничила с «основным» Пакистаном: между ними находилась Индия. Территориальное деление стало не основной, но одной из важных причин войны за независимость Бангладеш. В Европе есть свой пример последствий такой политики: войны на Балканах.
Французский географ Ив Лакост считал, что карта всегда была фундаментальным инструментом власти: «Карта — это абстракция конкретного положения вещей, которая была задумана и мотивирована практическими (политическими и военными) целями. Это способ репрезентации пространства, который облегчает доминирование и контроль над ним. Картировать — значит служить интересам государственной машины».
Один из примеров критического анализа карты — дискуссия вокруг проекции Меркатора. При переносе объектов со сферы на плоскость приходится использовать одну из проекций. В зависимости от выбранного метода искажается либо форма фигур, либо их масштаб. Цилиндрическая проекция Меркатора позволяет сохранить очертания континентов, поэтому она оказалась удобной для навигации, а к началу XIX века превратилась в самую популярную проекцию на учебных картах. Но территории, близкие к полюсам (Европа, Северная Америка), на этой проекции кажутся в разы крупнее территорий возле линии экватора. Как следствие, Африка и Южная Америка выглядят непропорционально маленькими по сравнению с Европой и Северной Америкой.
С 1970-х годов проекцию критиковали за закрепление идеи западного превосходства. В качестве альтернативы активисты предлагают использовать проекцию Галла-Петерса — она сохраняет масштаб территорий, но деформирует их очертания. Несмотря на свой потенциал, проекция Галла так и не стала общепризнанной: на ней континенты выглядят слишком неузнаваемо.
Другой силой, выступающей против монопольной государственной картографии, были ситуационисты и французский философ Ги Дебор, который предложил понятие психогеографии. С точки зрения ситуационистов, географические условия в современном городе влияют на эмоции и поведение индивидов (в первую очередь негативно). Способом к пониманию этого процесса для Ги Дебора был дрейф — состояние, в котором человек стремится полностью отдаться влиянию среды и ее случайности. Участники дрейфа использовали карты как инструмент запечатления своих эмоций. Идея создавать карты вне институций, чтобы исследовать свои отношения с пространством, начала становиться все популярнее.
За последние 30 лет появилось множество активистских и художественных проектов, которые работают на стыке критической традиции и низового картирования. Они деколонизируют понятие атласа, дают трибуну дискриминируемым голосам, выстраивают через карту собственные отношения с пространством и доказывают, что карты могут рассказывать истории.
Например, в Калифорнии действует коллектив исследователей и художников Guerilla Cartography, в своем названии они подчеркивают протестный характер объединения (guerilla — «партизанская война» по-испански). Коллектив выпустил трилогию атласов об основных человеческих потребностях: воде, еде, убежище. На карте Holy and Unholy spirits along the Ganga («Святые и нечистые духи на Ганге») создатели отметили священные объекты для индуистов, мусульман, сикхов и джайнов и индустриальные объекты, которые загрязняют окружающую среду. Точки пересекаются, святые места оказываются в центрах индустриального загрязнения.
Пример другой возможности контркартографии — проект Queering the map. По пространству гугл-карты расставлены черные указатели. Нажимая на них, читатель видит послания квир-людей по всему миру: «Здесь я вырос и осознал свою идентичность» или «Здесь я встретила свою первую любовь». «Средняя школа для девочек Шахида Маншая, где любовь была для меня привлекательнее, чем любая книга», — так отмечен иранский город Исфахан. Указатели есть в других квирфобных местах мира: в Судане, Узбекистане, Омане, России. С помощью карты люди делают свои истории видимыми, это объединяющий проект, который не дает репрессивным режимам стереть квир-историю.
Французы Atlas of places не создают новые карты, но придумывают, что делать с колониальным картографическим наследием. Коллектив предлагает относиться к картам прошлого как к эстетическим объектам. Для них картография — это в первую очередь визуальное искусство, переплетенное с архитектурой, живописью и кино.
Политическим картам посвящен сборник Not an Atlas («Это не атлас») берлинского объединения orangotango. Инициатива охватывает много тем: постколониализм, миграцию, сексуализированное насилие, сквоттинг, образование и так далее. Один из самых масштабных проектов в сборнике посвящен картированию слепых зон.
Кажется, что современные средства позволяют запечатлеть каждую тропинку, не говоря о городах. Тем не менее на картах остается немало белых пятен. Чаще всего это места, которые сложно картографируются из-за географических или политических причин: спорные территории, нелегальные поселения, трущобы. Одно из таких мест — лагерь палестинских беженцев Бурдж Аль-Шемали в Ливане. По состоянию на 2015 год, в лагере было зарегистрировано 20 тысяч человек, но надежных карт самого поселения не было. Это осложняло попытки городского планирования в лагере и мешало его организации. Глава лагеря и международные исследователи стали думать, как этично провести фотосъемку (дроны и аэрофотография ассоциируются у жителей лагеря со слежкой и шпионажем). В итоге картирование было выполнено при помощи воздушного шара. Над созданием аппарата работали молодые люди из поселения.
Сегодня open-source-практики доступны многим, поэтому картографии, какой ее знали в XX веке, больше не существует. Ей на смену пришла развернутая дисциплина, балансирующая между наукой, искусством и активизмом. Картирование до сих пор меняется, и мы наблюдаем далеко не последнее его состояние. Как однажды написал американский картограф и художник Денис Вуд: «Картография мертва (слава богу!). Давайте признаем это. Картография мертва. И давайте поблагодарим нашу удачу, что после большей части столетия картирование, наконец, освобождается от мертвой руки академии».
