Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Трудно найти хотя бы один товар, который не был бы связан с плантациями капиталистической периферии. Возьмем довольно случайный набор: свечи из соевого воска, стул из «Икеа», арахисовую пасту и кукурузные хлопья. Они скрывают длительную историю плантационной экспансии — превращения человеческой деятельности в труд, а окружающей среды — в землю и сырье в планетарном масштабе. Как происходило превращение планеты в территорию плантаций и какой толчок этот процесс дал западной индустриализации, читайте в материале аспиранта Европейского университета в Санкт-Петербурге Степана Петрякова.
Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и инстаграм.
Согласно определению Мировой организации труда, плантации — это любое сельскохозяйственное предприятие с наемными работниками, расположенное в тропических или субтропических регионах, где выращивают кофе, чай, сахарный тростник, каучук, бананы, какао, кокосы, арахис, хлопок, табак, пальмовое масло и другие культуры. Первой плантационную систему как способ закрепиться в колониях начала использовать Португалия на Мадейре и других территориях Атлантики. В XVI веке этот опыт успешно перенесли на африканское побережье и в Бразилию.
Почти одновременно с португальцами сахарный тростник начали выращивать испанцы на островах Карибского моря. Много веков плантации были рабовладельческими, и, несмотря на все сложности: тяжелый тропический климат, атаки коренного населения, трудности ведения сельского хозяйства на непривычных землях, — прибыль, которую приносили плантации, была очень высокой.
С XVII века наиболее распространенной монокультурой в Бразилии был сахарный тростник. В последние годы популярность набирает соя — для мировой экологии одна из самых вредных в производстве культур. Древесина для производства мебели — результат вырубки тропических лесов под плантации масличной пальмы в Западном Папуа. Леса славились своим биоразнообразием и некогда были населены коренными народами. В состав арахисовой пасты и кукурузных хлопьев входит пальмовое масло. Его получают из собранного работниками — мигрантами с Явы урожая масличной пальмы в Индонезии. Мигрантов нанимают местные фермеры-субподрядчики, которые недавно отказались от выращивания каучука, более стабильной, но менее прибыльной монокультуры.
Как и в колониальные времена, плантации расширяются. С 1960 по 2008 год площади полей сахарного тростника выросли в три раза, сои — в три с половиной раза, масличной пальмы — в четыре раза. Сейчас плантационная экспансия осуществляется не метрополиями, а крупными корпорациями (Chiquita Brands, Palma Tica, Group Numar и др.) при поддержке государственной власти в Индонезии, Бразилии и других странах глобального Юга. Правительства этих стран ищут быстрых капиталовложений, предоставляя дешевую землю и рабочую силу. Плантации представляют угрозу для окружающей среды и местных сообществ. Вырубка лесов, деградация почв и загрязнение вод сопровождается лишением местных жителей доступа к средствам существования.
Промежуточные итоги плантационной экспансии выглядят пугающе. С 1990 по 2015 год в Индонезии в результате расширения плантаций масличной пальмы было уничтожено около 24 миллионов гектаров тропических лесов. Исчезновение леса должно привести к вымиранию 193 видов животных.
Но проблема распространения плантационных хозяйств более фундаментальна. Она напрямую связана с глобальным потеплением климата. Замена пышных тропических лесов плантациями приводит к дальнейшему повышению температуры климатической системы: плантационные монокультуры потребляют мало углекислого газа и выделяют меньше кислорода. Но несмотря на это, способ ведения хозяйства, созданный на заре Нового времени, остается крайне устойчивым и жизнеспособным.
Вероятно, поэтому исследовательница Донна Харауэй называет современную эпоху «плантационоценом». По мнению Харауэй, крупномасштабное экспортоориентированное хозяйство, основанное на экологическом упрощении и тотальной стандартизации формирует нашу жизнь с момента прихода колониальной власти в Новый Свет, Африку и Азию.
Если марксистский феминизм предлагал посмотреть на историю капиталистического развития не с точки зрения наемного пролетариата, а из кухонь и спален, в которых мужская рабочая сила производится женщинами, то интерес современных социальных ученых к плантациям связан с попыткой «провинциализировать» прошлое и настоящее капиталистической современности.
Многие исследователи настаивают на том, что истоки капитализма следует искать не в развитии европейской промышленности и городской торговли, но в плантационных хозяйствах, расположенных на периферии буржуазной мир-системы: в Новом Свете, Африке и Азии. Именно там производство сырьевых товаров по минимально возможной цене невидимым образом стимулировало прогресс в странах капиталистического ядра. Оно же предвосхитило и наиболее ущербные технологии власти на Западе.
Задолго до европейской промышленной революции XVIII века производство сахара в португальских колониях осуществлялось на индустриальных началах. Историк Джейсон Мур утверждает, что прообраз капиталистической организации труда, способов мышления и социальных отношений зарождался на отдаленных землях плантаций сахарного тростника.
Производство сахара в Средиземноморье развивалось уже в Средневековье. Во времена португальской морской экспансии XV века центр производства сахара, который в ту пору из-за своей редкости считался приправой, переместился на острова Атлантического океана. В конце XV века на острове Мадейра европейцы вырубили густой лес Монтеверде, засадили землю экзотической монокультурой сахарного тростника, доставили африканских рабов для работы на полях и мельницах и заручились фламандскими и генуэзскими инвестициями.
Именно на Мадейре плантационное хозяйство начало приобретать очертания фабрики. Чтобы достичь необходимых темпов переработки сырья (тростник должен быть переработан в течение 48 часов, иначе растение начинает гнить), а труд рабов сделать более эффективным, плантаторам пришлось совершенствовать процесс производства. По этой причине уже к началу XVI века на атлантических плантациях стала практиковаться специализация труда по навыкам и должностям, формирование бригад и смен, а также дисциплина и пунктуальность в отношении рабочего времени. За производительный труд были ответственны рабы, технической организацией труда занимались белые менеджеры.
В XVI веке плантации на Мадейре способствовали насыщению мирового рынка сахара. Дальнейшее выращивание на острове монокультуры закономерно привело к усилению эрозии почв, что резко снизило урожайность. Древесина была топливом для варки тростникового сока — леса вырубили. Во второй половине XVI века это привело к переносу центра производства сахара в Бразилию, а в следующем столетии — на острова Карибского моря. Плантационное хозяйство одним из первых полагалось на расширение посредством того, что географ Дэвид Харви называет «пространственным исправлением»: капитал преодолевает собственные кризисы с помощью географической экспансии.
Плантационные комплексы сахарного тростника, распространившиеся к XVIII веку по всему Новому Свету, стали образцом для европейских капиталистов. На плантациях использовался дешевый труд завезенных африканских рабов. Окружающая среда была сведена к товарной монокультуре, лишенной отношений с местной экосистемой. Дисциплинированные люди и растения были буквально «посажены» в ландшафт, предварительно очищенный от коренных жителей, растений и животных. В связи с этим антропологиня Анна Цзин рассуждает о плантациях как о «машинах репликации». В самом деле, плантация как синтез дисциплинированной рабочей силы и экзотической монокультуры успешно воспроизводилась, создавая отчужденные ресурсы для продажи на рынке. Этим и был обусловлен высокий коммерческий потенциал плантационных систем.
Характерные для рабского труда дисциплина и отчуждение породили и промышленный наемный труд. Нет ничего удивительного в том, что африканские рабы XVI века, выполняющие рабочие операции на небольших перерабатывающих заводах вблизи плантаций, оказались похожи на взаимозаменяемых рабочих, которые собирают детали на фабрике или гамбургеры в ресторане быстрого питания. Антрополог Дэвид Грэбер полагал, что разовое отчуждение путем продажи в рамках института рабства в капиталистическом наемном труде просто повторяется вновь и вновь. Порабощение и утренняя поездка на работу, по мысли Грэбера, обладают структурным сходством. То, что в первом случае происходит единожды, во втором случае повторяется в виде бесконечной отупляющей рутины.
Что связывает плантации, трансатлантическую работорговлю и богатство колониальных империй? Рассуждая на эту тему в одном из писем, Маркс отмечал: «Прямое рабство является такой же основой нашей современной промышленности, как машины, кредит и т. д. Без рабства нет хлопка, без хлопка нет современной промышленности. Рабство придало ценность колониям, колонии создали мировую торговлю, а мировая торговля — необходимое условие крупной машинной промышленности».
Так называемая треугольная торговля конца XVI — начала XIX века стала символом эксплуататорских отношений метрополий и колоний. Европейские суда подходили к берегам Гвинейского залива для приобретения рабов, которых доставляли для продажи в Новый Свет. Далее корабли вывозили оттуда произведенные рабами сахар, табак, кофе и хлопок в Европу. Огромные плантационные прибыли перемещались в европейские банки для реинвестиций в западную промышленность. Плантационные хозяйства, напротив, создавали спрос на промышленные товары метрополий. Помимо одежды и машинного оборудования популярностью пользовались орудия пыток.
Как утверждал антрополог Сидни Минц, в Европе, благодаря рабскому труду на плантациях сахарного тростника, сформировался подходящий для воспроизводства рабочего класса запас высококалорийной пищи. А дешевые удовольствия в виде выращенных на плантациях табака и кофе сделали повседневную жизнь в эпоху индустриальной революции терпимой. Тем самым труд колониальных рабов, наравне с домашним трудом женщин, непризнанным образом участвовал в производстве жизни европейских наемных рабочих, их способности к труду, а значит, и способности быть эксплуатируемыми.
Индустриализация Европы в целом зависела от контроля над экспроприированными землями и порабощенным трудом в колониях. Историк Свен Беккерт полагает, что Запад смог избежать ограничений в ресурсах (в конце концов, в Европе нельзя вырастить ни сахарный тростник, ни хлопок, ни каучук) лишь благодаря насильственному доминированию и контролю над огромными территориями. Впоследствии дешевое сырье способствовало увеличению производства промышленных товаров. Это позволяло захватывать рынки в других частях мира, приводя там к волне деиндустриализации.
Благосостояние Запада росло, в то время как на обширных территориях Нового Света, Африки и Азии укреплялась социально-экономическая отсталость. Выращиваемая там продукция и прибыль от ее продажи быстро перемещались за рубеж. Стоимость утекала на другой берег Атлантического или Тихого океана, не оставаясь под контролем тех, кто создавал ее своим трудом.
Европейская колониальная экспансия выявила огромный потенциал практик контроля над человеческой жизнью. Историк Ашиль Мбембе утверждает, что колониальные плантации выступили полигоном для создания и совершенствования механизмов подчинения. На обширных территориях Нового Света проектирование геометрически правильного ландшафта плантаций и составление плантационных карт делало пространство прозрачным, иерархическим и контролируемым.
Там же разработка методов выращивания товарных культур и разделения труда, не говоря уже о строгом учете рабской рабочей силы, предвосхитили паноптизм модерной власти. Наиболее одиозные идеи и практики западной модерности оказались лишь распространением на «цивилизованные» народы методов власти, которые изначально были изобретены для подчинения «дикарей». По этому поводу, например, философиня Ханна Арендт подчеркивала устойчивую связь между национал-социализмом и колониализмом. Расовая сегрегация, запрещение смешанных браков, принудительная стерилизация и даже истребление целых народов уже существовали в колониальном мире.
Согласно Мбембе, социальные отношения плантационного комплекса отразились в фигуре чрезвычайного положения. Это ситуация, при которой нормы права приостанавливаются и власть приобретает неограниченные полномочия. Колонии были территорией постоянного чрезвычайного положения. Насилие там осуществлялось во имя «цивилизации», рабы же считались, скорее, частью дикой природы. Колониальные плантации в этом отношении не составляли исключения.
Так называемые «черные кодексы», регламентирующие положение плантационных рабов, подразумевали, что убийство раба во время экзекуции не квалифицировалось как преступление. Так плантации становились пространством, в котором можно совершить убийство, не совершая при этом ничего противозаконного. В этом они предшествовали концлагерям, тюрьмам «Абу-Грейб» и «Гуантанамо» или сегодняшним полям боевых действий по всему миру.
Своего рода плантационная логика формирует и способом, которым западная наука представляет мир с помощью своих теорий. Язык социальных наук наполнен плантационными метафорами наблюдения, сбора и обработки неких материалов. «Полевая работа» в социальной и культурной антропологии нередко велась вблизи полей с табаком, кофе и хлопком.
Антрополог Джон Комарофф отмечает, что философская мысль эпохи Просвещения позиционировала себя как источник универсального способа познания. Незападный же мир рассматривался как «древний», «восточный» и «слаборазвитый». Колониальные владения представлялись местом сосредоточения экзотических знаний. Иными словами, это был источник необработанных материалов. Подобное мышление, конечно, было укоренено в политической экономии. Капитализм полагался на дешевое сырье плантаций, из которого создавались промышленные товары с более высокой стоимостью. Схожим образом западная наука подходила к колониям как к хранилищам этнографических фактов, из которых можно было бы создавать трансцендентные истины и проверяемые теории.
Что происходит на плантациях глобального Юга сегодня? В своем недавно опубликованном исследовании антропологи Таньи Ли и Пуджо Семеди пытаются ответить на этот вопрос. Ученых интересует превращение сельской местности в зоны плантаций масличной пальмы в Индонезии. Половина всех продуктов в супермаркетах глобального Севера содержит в себе пальмовое масло: это удешевляет их производство. Для постколониальной современности пальмовое масло является тем же, чем сахар был для колониализма.
Индонезия производит больше половины всего пальмового масла в мире. Примерно 60 % производства осуществляется на плантациях площадью от 5 до до 50 тысяч гектаров, которые принадлежат крупным иностранным корпорациям. В стране высокий уровень неравенства, что на фоне отсутствия организованных левых сил и профсоюзов создает «благоприятный инвестиционный климат». Все это приводит к невозможности коллективного действия и сужению горизонта борьбы. Сопротивление рабочих превращается в набор практик по защите своих частных интересов.
Как показывают Ли и Семеди, в основе современных форм плантационной экспансии в Индонезии лежит миф об эффективности крупномасштабного сельского хозяйства. Считается, что только корпорации способны рационально и прибыльно выращивать товарную монокультуру. Напротив, сельскохозяйственные практики местных жителей (даяков) признаются недостаточно эффективными. Их обычное земельное право не квалифицируется как право собственности, вследствие этого даяков на «законных» основаниях вытесняют плантационные корпорации.
С точки зрения корпоративных менеджеров, неспособность даяков рационально вести хозяйство кроется в их патологической лени, поэтому их заменяют мигрантами. Приглашенным яванским мигрантам предоставляют жилье, медицинское обслуживание и школы для детей. Даяки в деревнях остаются изолированы от всех этих благ. Из-за посадок масличной пальмы они также лишены доступа к земле, на которой можно было бы выращивать каучук на продажу. И работники плантаций, и их руководители считают даяков иррациональными и «дикими». Так плантация создает «культурные различия».
Оставляя даяков без рабочих мест и инфраструктурных благ, плантационная система разрушает окружающую среду. Будучи чрезвычайно экспансивным видом, масличная пальма проникает в каждый клочок земли, разрастаясь до масштабов экосистемы. Поиск пропитания в условиях плантационной оккупации Ли и Семеди описывают так: «Жители деревень едят летучих мышей, сов и папоротники, верхушки молодых масличных пальм, грибок, растущий на гниющих плодах пальмы, и тилапию, которая выживает в токсичных водах пруда, где плавают отходы с мельниц, перерабатывающих плоды пальмы. В деревнях в меню входят крысы, которые питаются пальмовыми плодами, и питоны, которые питаются крысами. В большинстве рек и ручьев очень мало рыбы, а крыс так много, что они пожирают любые овощи, которые жители деревни пытаются посадить».
В последние годы корпорации в Индонезии переводят рабочих-мигрантов на краткосрочные контракты без предоставления социальных гарантий. В стране высокая безработица, поэтому руководство плантаций ясно дает понять рабочим-мигрантам: если они не захотят трудиться на таких условиях, их легко можно будет заменить. После массовых убийств коммунистов в 1965–1966 годах в Индонезии так и не сложилось рабочее движение, способное противостоять кланово-корпоративной власти. Сопротивление становится невозможным. Как следствие, менеджеры разворовывают заработную плату рабочих. Рабочие расхищают собственность плантаций. Повседневная жизнь превращается в хищническую систему, в которой каждый обязан участвовать для того, чтобы выжить.
Немногочисленные индонезийские фермеры, которые выращивают масличную пальму для своих частных бизнесов, все сильнее ощущают собственную уязвимость. Фермерские хозяйства не тратят деньги на содержание менеджерско-бюрократического класса и сборища охранников. Они чрезвычайно эффективны как в отношении использования земли, так и рабочей силы. Гибкость в выборе выращиваемой культуры снижает зависимость от мировых цен на монокультуры и других факторов. Но сращивание интересов государства и корпораций приводит к вытеснению мелких фермерских хозяйств.
Плантационные корпорации в Индонезии наделены множеством привилегий, которые парадоксальным образом освобождают их от необходимости быть конкурентоспособными в рыночных условиях. Захват земли, вырубка леса и снос деревень бульдозерами осуществляется при поддержке полиции и вооруженной охраны. Плантационную жизнь поддерживают низкие налоги и финансовая помощь от государства.
Корпоративный капитализм в Индонезии напоминает нам о ключевом атрибуте плантационной экономики. Когда-то на Суматре плантаторы выступали за запрет на выращивание табака местными жителями. На Яве плантаторы настаивали на том, чтобы местных фермеров отговаривали от выращивания чая. В 1920-х годах на Калимантане выращивание каучука предприимчивыми фермерами привело к упадку плантаций. Привилегии и монополии, предоставленные современным корпорациям по производству масличной пальмы, продолжают этот колониальный мотив.
Неутешительный урок истории плантационных хозяйств состоит в том, что при определенных условиях капитализму не нужны демократия, защищенный наемный труд и даже предпринимательская рыночная стихия. Более того, они становятся для него препятствием. Напротив, насилие и выстраивание монополий лежат в основании капиталистической власти. Собственно, либеральные демократии Запада являлись в этом отношении скорее исключением, чем правилом. И по мере того, как они становятся частью истории, закономерно встает вопрос о будущем. Ведь уже сейчас плантационное хозяйство и возведенное в правило чрезвычайное положение мобилизуются для защиты капитализма.
