Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
В 1960-х в СССР узнали о рок-музыке. В школах появились начинающие музыкальные группы, каждая из которых сначала играла тайком каверы на The Beatles, а потом пыталась сочинять собственные песни. Единицам удавалось добиться признания советской номенклатуры, стать разрешенными музыкантами вокально-инструментального ансамбля и официально продолжить карьеру в одном ряду с «Песнярами», «Машиной времени» и «Землянами».
Для Южной Осетии такой группой стала «Бонварон», культурный феномен, породивший отдельный музыкальный жанр и прочно вошедший в цхинвальский городской фольклор. Чтобы «дать осетинского рока», музыканты совершали налеты на школу, получали английские пластинки из Сирии и возглавляли Верховный Совет.
Корреспонденты Perito отправились в Южную Осетию, чтобы узнать историю одной из самых таинственных советских рок-групп и рассказать, как разбитые гитары и перевернутые стулья утверждали в республике государство, а не боролись с ним и чем это закончилось для рокеров и их осетинских фанатов.
Столицу Южной Осетии мы будем называть Цхинвал, потому что так говорят его жители и все герои этого репортажа. В Грузии город называют Цхинвали, как это было принято с 1961 по 1991 год, когда территория республики входила в состав Грузинской ССР.
В Цхинвале вечер. По старым улочкам города едем в машине Коста Джиоти, молодого хореографа, исполнителя национальных осетинских танцев и местного культурного активиста. А еще одного из основателей цхинвальского арт-пространства «Южный портал»*, где с 2019 года проходят концерты, мастер-классы и творческие вечера. Сейчас это одна из самых атмосферных и живых концертных площадок в Южной Осетии.
В желтом свете фонарей паркуемся в исторической части города у приземистого двухэтажного здания с высокими арочными окнами, украшенными синей мозаикой. По всей ширине дома тянется терраса с резными деревянными перилами. Поднимаемся к ней, на второй этаж по узкой бетонной лестнице.
За металлической дверью просторный зал с высоким потолком и белыми стенами, расписанными осетинскими стихами и строчками из песен от пола до высоты, куда посетители смогли дотянуться. Сбоку от входа черное пианино, которое отделяет общее пространство от импровизированного бара и служит для него стойкой. Свет в помещении выключен, зал освещают только свечи на пианино, вставленные в горлышки бутылок. Вместо одного из подсвечников — мина, уже покрытая толстым слоем воска.
Коста — высокий крепкий блондин с вьющимся каре, аккуратной бородой и татуировками на руках в виде оленя и осетинского символа «три слезы Бога», который олицетворяет три главных дзуара (святилища) Южной и Северной Осетии. Он скрывается за «горящим» пианино и ставит чайник. Пока моет мяту для заварки, рассказывает про «Южный портал»: «Здесь вот помещение, и внизу еще такое же по площади. Там все очень печально, и на ремонт большие деньги нужны. Мы пока только второй этаж в порядок привели, крышу перекрыли, балкон сделали. Пола вообще не было. Вот здесь вот, где бар, дырка была сплошная. Но полтора года уже ничего не строим, потому что деньги кончились. И мы кончились. Но когда начинали, я даже не думал, что и до такого дойдем».
У дальней стены зала сцена, где двое ребят играют на гитаре и барабанах. «Через месяц обещают дать концерт, но я что-то пока не верю, — кивает Коста в их сторону (через месяц ребята провели два концерта). — В какой-то момент мы решили уже не ждать, пока ремонт закончится, и просто начали собираться. Чаи гоняли, кино смотрели. Потом начали местных артистов дергать. Когда они всё уже перепели у нас, из Владикавказа ребят стали тащить. Мы билеты не реализуем, артистам тоже не платим. Все останавливаются у меня дома или по другим ребятам раскидываем. Это все наши друзья, приезжают погудеть, ну, и отыграть».
Когда Коста рассказывает, какая музыка популярна у посетителей и какие местные артисты здесь выступают, он произносит слово «зармон». Так здесь называют современную городскую осетинскую песню, жанр, сложившийся в Цхинвале в 1990-х.
Начался зармон с группы «Бонварон», которую в Южной Осетии знают практически все. Но даже самые преданные фанаты путаются, пытаясь вспомнить, сколько человек играло в группе, спорят из-за жанра их музыки и периода, когда они существовали.
«Трудились ребята и лично я годами. Ездили, учились, делали ансамбли, писали, репетировали. Были приложены огромные труды, мы чего-то достигли. И нам все это — есть такое русское слово — раздолбали в Южной Осетии», — начинает разговор о «Бонвароне» фронтмен группы Хсар Джигкаев, 70-летний гитарист в кожаной куртке и с седой бородой, лицо которого скрыто черной кепкой и солнцезащитными очками. По ним его легко узнать на старых фотографиях и обложках музыкальных альбомов. На снимках он, с темными волосами и пышными усами, как правило, стоит в первом ряду в черных очках.
В конце мая 1985 года цхинвальские выпускники отмечали последний звонок. Нарядные, они собирались гулять всю ночь, чтобы потом встретить свой первый после окончания школы рассвет. В городе на берегу реки был большой парк, а в нем пруд с несколькими островами, на самом большом из которых играл «Бонварон». Для местных жителей концерты группы были целым событием, и компания выпускников решила, что непременно должна попасть на него. Нужно было только пробраться поближе к сцене. На остров вел деревянный мост, на середине которого, сидя на стуле, кассирша продавала билеты.
«И на нее напирала толпа, спешившая на концерт. Все хотели купить билеты, а она не успевала обменивать их на оплату», — вспоминает журналист Алан Цховребов. В тот вечер он был одним из тех выпускников, которым между людьми удалось протиснуться к билетерше.
Тогдашний вокалист «Бонварона» Валера Сагкаев заметил толпу и во время исполнения одной из песен вышел прямо к ней на мост. Вдруг раздался треск — мост сломался, и все упали в воду. Рубли, билеты и брызги разлетелись в разные стороны. Алан оказался в пруду вместе с тетей-кассиршей и солистом «Бонварона», который не растерялся и продолжил петь из воды.
«Началось все с гаража. Мы были совсем пацанами, нам было по 13–14 лет, — рассказывает участник группы Вадим Харебов. — И у отца нашего друга был гараж, такой добротный, кирпичный. Мы там собирались по вечерам, бренчали, стучали. Начинали репетировать. Тогда же была битломания, но все это было запрещено в Советском Союзе. Естественно, бунтарский дух присутствовал у всех ребят, и у нас он тоже был. Мы слушали „битлов“ и вообще все, до чего могли дотянуться в то время».
Вадима Харебова, клавишника группы «Бонварон», мы встречаем в Цхинвале на концерте его нового государственного ВИА «Мемориал». Пятнадцатого марта, когда в Южной Осетии масштабно проходят выборы президента России, ансамбль выступает в столичном ДК. Перед началом Вадим, возрастной солидный мужчина с аккуратной бородкой и длинными волосами, выходит в деловом костюме на сцену, виновато опустив голову, но ничего не говорит. За него это делает одна из слушательниц в первом ряду, Радмила Дзагоева, министр культуры республики. Ее отлично слышно на весь зал без микрофона. Она, как двоечника, публично отчитывает Вадима за безответственное отношение и попытку сорвать концерт. И объясняет: выступать будет лишь часть «Мемориала», потому что несколько музыкантов не пришли. Кто-то заболел, а кто-то в запое.
«Если вы частный какой-то коллектив, что хотите делайте со своей жизнью! Спивайтесь! Но если вы носите звание государственного, надо как-то по-человечески», — заключает Радмила Дзагоева со всей серьезностью. Вадим, не особо придавая значения ее критике, несколько раз театрально кивает под смешки и шутливые выкрики слушателей. Людей в зале не больше 30 человек, и они не разделяют настроение министра культуры.
Когда Вадим начинает петь под фонограмму осетинскую эстраду, в зале подпевают почти все. Выступление длится не больше часа, и после певец соглашается рассказать нам о своем участии в группе «Бонварон».
Это были 1960-е годы, в Советском Союзе зарождался рок. Сначала были каверы зарубежных хитов, прежде всего The Beatles и Элвиса Пресли. В Цхинвале этим запомнился ансамбль Юго-Осетинского педагогического института, студенты которого на репетициях не только разучивали эстрадные и народные песни, но и пробовали играть неодобряемую партией зарубежную музыку. Среди участников ансамбля был старший брат Вадима Харебова, и Вадим с друзьями часто приходил к ним на занятия: мечтал быть похожими на старших и играть запретную музыку.
Так четверо цхинвальских подростков: осетины Вадим Харебов, Георгий Гучмазов, Валерий Хабалашвили (Хабалов) и грузин Шота Дарбуашвили — создали свою музыкальную группу. Играли на инструментах, часть из которых смастерили сами. Учились разбираться в шнурах, проводах и подключении аппаратуры к электричеству.
Вадим иронизирует, что их главным инструментом оказался паяльник: вместо гитарных штекеров они припаивали обычную «вилку» от электропровода. А однажды ночью ребята пробрались в школьную радиорубку и вынесли оттуда большой металлический колокол, наушники и ламповые усилители. Ударную установку собирали по частям. Снова совершили налет на школу, отвлекли вожатую и стащили из пионерской комнаты барабан вместе с палочками. Одну тарелку для него выменяли в оркестре местной трудовой колонии на китайские кеды, вторую вырезали сами из металлического тазика. Как вспоминают музыканты, из серьезного у них было только желание играть.
В одной школе с басистом Георгием Гучмазовым учился Хсар Джигкаев, который, по слухам, уже тогда играл на гитаре лучше всех в городе. Парни только подошли к его дому, чтобы позвать в группу, и сразу же увидели его в окне с музыкальным инструментом в руках. Так в коллективе появился еще один участник.
Репетиционную базу устроили в цхинвальской школе номер шесть. Директор был продвинутым человеком и поддерживал увлечения учеников. Даже купил для школы, а фактически для «Бонварона», два усилителя «Электрон» — маленькие желтенькие ящички на ножках, к которым можно было подключать гитары. Пацаны приделали к ним мембраны от наушников так, что все это можно было подключать к усилителю и получать хоть какой-то звук. Подростки были в восторге, хотя и признаются, что иногда их било током во время игры.
«Бонварон» пытался повторять все новинки зарубежной музыки того времени, о которых его участники узнавали через соседа. Одна его тетка жила в Лондоне, а другая — в Сирии. Как только какая-нибудь группа издавала новый альбом, запускалась почтовая цепочка: лондонская тетя покупала пластинку и отправляла в Сирию, оттуда запись ехала в Москву, а потом уже в Цхинвал, где сосед выходил во двор и многозначительно говорил ребятам: «Есть». И те бежали слушать.
«Он тоже был наш большой болельщик. Ну, и мы его всегда задабривали или коробкой конфет, или вином, или еще чем-нибудь, ведь у нас была возможность слушать музыку в хорошем качестве», — рассказывает Вадим.
С перепевками The Beatles «Бонварон» выступал на школьных мероприятиях, «обыгрывал» праздники и вечера. Иногда парни пробовали исполнять что-то свое, и довольно скоро по Цхинвалу пошел слух, что в городе появилась новая музыкальная группа.
О музыкантах узнал и директор цхинвальского Парка культуры и отдыха, того самого, с прудом, островами и мостиками. Сразу после школьного выпускного «Бонварон» пригласили там играть. «У нас даже была зарплата, вроде бы 70 рублей. Они нас оформили какими-то мастерами. Это было большое достижение — в 17 лет мы уже получали зарплату!» — рассказывает музыкант Вадим Харебов.
Директор парка договорился с министром культуры Южной Осетии о покупке музыкального оборудования. Комплекты венгерской аппаратуры Beag, дорогой и престижной, в 1960-х привезли из Тбилиси. И тогда участники группы задумались о своем внешнем виде, придумали сценический образ — форму.
«Был такой вельвет, похожий на шкуру леопарда, из него и пошили. Даже обувь на платформе заказали в Тбилиси. Тогда была очень популярна платформа, на больших каблуках. И еще клеш сантиметров 40, наверное, — смеется Вадим. — Ну, и, естественно, у нас были длинные волосы. Вообще, мы смотрелись фирменно очень. Следили за этим. Потом даже стали поставщиками моды в Южную Осетию».
Первый официальный концерт «Бонварона» состоялся в городском парке 9 сентября 1971 года в зале на тысячу мест. Полный аншлаг, публика стояла на ушах. Пацанов распирала гордость. «Этот опыт был первым и потому интересным. Он показал, чего мы стоим. Это выступление было историческим, настоящим явлением, потому что впервые звучал осетинский рок. Мы были первые, все остальное уже не имеет значения», — вспоминает участник группы Хсар Джигкаев.
Программу выступления участники «Бонварона» должны были согласовывать. Чтобы пройти цензуру, музыку The Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple, Uriah Heep, Chicago они «шифровали», вместо названий вписывали: «Песня английских шахтеров», «Песня партизан», «Гимн рабочих», «Протест против капитализма». Взрослые организаторы английский не знали, поэтому, когда песни звучали на сцене, подвоха не замечали. Потом «Бонварон» уже осознанно добавил в свой репертуар осетинские народные песни в современной для 1970-х аранжировке. Брали фольклор и накладывали его тексты, близкие и понятные слушателям, на западную музыку. Все это очень хорошо сочеталось между собой, и получались модные рок-баллады. Публика «Бонварон» обожала.
После нескольких концертов в разных районах Южной Осетии, которые прошли с оглушительным успехом, к «Бонварону» из министерства культуры прислали администратора. Музыканты считают, что так чиновники хотели помочь им с гастролями, но у назначения могли быть и более корыстные цели: организаторы брали на себя все финансовые вопросы. Осенью 1971 года начался тур, вошедший в историю как «12 концертов — 12 сломанных залов». «Поехали они во Владикавказ выступить в каком-то доме культуры и завели публику так, что там весь ДК разнесли, стулья сломали. А это же все тогда нельзя было, надо было просто неподвижно стоять играть на сцене», — вспоминает журналист Алан Цховребов.
О сломанной мебели в администрации узнавали уже постфактум, когда в Цхинвальское управление культуры приходили гневные письма с мест с вопросами, кого им вообще прислали и кто это все теперь будет чинить. Ребята приезжали домой, выслушивали нотации, но получали деньги, которые приходили в таких же конвертах, что и жалобы. Второй раз на одну и ту же площадку «Бонварона» уже никто не пускал, но всегда приходили приглашения выступить от новых.
«В основном ломали во Владикавказе, там все залы институтские были раздолбаны. Снимали двери аудиторий с петель и пробивались внутрь, потому что залы были небольшие, а послушать хотелось всем, — вспоминает Вадим Харебов. — Стулья ломали, потому что на них прыгали и скакали. Усидеть невозможно было. В 1970-х этих песен не было ни в эфире, ни на телевидении, ни на радио — нигде. А вот вживую были, да. „Бонварон“ их играл».
После первого осеннего тура выездные концерты продолжались еще несколько лет. Группа объездила весь Северный и Южный Кавказ, постоянно выступала во Владикавказе и Тбилиси. Гастроли превратились в настоящий молодежный фестиваль. За время поездки «Бонварон» обрастал друзьями и фанатами из разных городов. Они от концерта к концерту двигались вместе с музыкантами. «За нами обычно ехали на автобусах наши болельщицы, девушки в основном, но и ребята тоже. И подарки нам носили, и в гостиницу приходили… Путешествие вообще было веселое. Состояние гастролей — это, конечно, постоянная гулянка. Утро было, вечер нет», — с ностальгией вспоминает Вадим.
Концерт плавно переходил в банкет. Каждый город, куда приезжал «Бонварон», так выражал группе свою благодарность. «Накрывались шикарные столы, приглашались все главные лица этого населенного пункта, начиная с председателя колхоза, или кто там. Мы только под утро попадали в гостиницу и нам оставалось три-четыре часа, чтобы отдохнуть, прийти в себя — и опять на следующий концерт», — говорит Вадим.
Во время одного из таких выступлений во Владикавказе организаторы накрыли стол прямо за кулисами. В репертуаре «Бонварона» была рок-композиция с небольшим перформансом. Она начиналась как осетинская народная песня, и во время ее исполнения каждый из музыкантов солировал на своем инструменте. Басист отыграл сольную партию — ушел за кулисы. Клавишник, барабанщик — все по одному покинули сцену. Наконец, остался только Хсар Джигкаев с гитарой.
Он играл минут 15, гневно поглядывал за кулисы, ждал, когда друзья вернутся на сцену. Но никто не возвращался. На гитаре уже порвалась струна и проткнула Хсару палец, но он продолжал играть. Потом по городу рассказывали: «Там гитарист выступал. Он так играл, что у него пальцы порвались и кровь шла, струны у него летали». А Хсар всего лишь тянул время, пока остальная группа выпивала за кулисами.
«Гонялся потом за нами с воплями „Сволочи!“, — смеется Харебов. — Это было очень хорошее время, несмотря на то что все было под запретом. „Бонварон“ был отдушиной для молодежи. Бунтарский дух свободы витал на концертах. Молодежь могла себя идентифицировать как тех, кто слушает достойную музыку, и эту музыку играли их друзья».
Веселье закончилось в 1974 году после совещания в отделе культуры облисполкома Южной Осетии. Чиновники решили сделать из независимой рок-группы «Бонварон» государственный вокально-инструментальный ансамбль.
Советские независимые рок-группы (например, «Сокол», «Скифы», «Славяне») в то время просто закрывались под давлением сверху или распадались, когда их участники становились старше, устраивались на работу и заводили семьи. Поэтому в «Бонвароне» даже обрадовались, что есть третий вариант.
«„Бонварон“ был третьим по счету ВИА во всем Советском Союзе, который получил звание государственного, после грузинского „Орэра“ и белорусских „Песняров“. Двадцатилетним нам это очень льстило. Это была хорошая зарплата, можно было семью содержать, тем более что к тому времени некоторые из нас женились. Но идеологически было немного придавлено, ведь у государственного ансамбля есть обязательная программа», — объясняет участник группы Вадим Харебов.
Первая настоятельная просьба сверху была о смене названия. Точнее об исправлении орфографической ошибки, которая все это время якобы присутствовала. «Включились всякие литературные организации и добавили н —„БонварНон“. Но смысла это в принципе не изменило. БонварНон — это утренняя звезда из нартского эпоса, а „бонварон“ в переводе означает „основание дня“. „Бон“ — это „день“. Строительство дня, в общем», — объясняет Вадим.
Поменялась и музыка «Бонварона». Рока стало совсем мало, теперь на концертах играли по официально утвержденной программе, состоявшей из популярной эстрадной музыки 1970-х — осетинской, грузинской, русской и мировых хитов, которые в Советском Союзе разрешалось исполнять.
«Конечно, на правительственных концертах мы пели „17 мгновений весны“ и все такое. Но на гастролях мы играли все что надо, никто у нас ничего не отнял, — утверждает Вадим. — Как-то на концерте в одном из районных центров Грузии, когда первое отделение закончилось, зал начал скандировать: „Дзапа! Дзапа!“ Был такой гитарист — Фрэнк Заппа. Мы подумали: „Какие они продвинутые здесь, хотят Фрэнка Заппу слушать…“ Оказывается, это означало „запад, запад“. Типа играйте рок».
И хотя с деньгами у «Бонварона», действительно, все стало в порядке, давление на репертуар со временем становилось все сильнее, что влияло на настроение в группе. «Государство нас стало эксплуатировать на всяких дежурных мероприятиях. Теперь мы должны были выполнять план по доходам и выступлениям, подгонять репертуар под стандарты местного отдела культуры. То есть мы уже сами себе не принадлежали. Поэтому охладели, и я ушел. Никаких разногласий не было, мы не скандалили. Так-то мы дружные ребята», — рассказывает гитарист и участник группы Хсар Джигкаев.
«Это было невесело, группа распадалась, — вспоминает клавишник Вадим Харебов. — Но, с другой стороны, я понимал, что в какой-то степени Хсар прав [в том, что отказался играть в условиях строгого цензурирования репертуара группы], потому что я себя тоже так ощущал. Конечно, это было очень неприятно. Но мы все понимали, что выхода нет».
В штате государственного ВИА могло быть до 16 человек, так что у группы из четырех — а после ухода Хсара из трех — музыкантов появилась возможность приглашать артистов на «фиты». Старались экспериментировать: добавляли духовые инструменты, еще гитары, бэк-вокал. За все время существования группы через нее прошло около 40 исполнителей, певиц и музыкантов Южной Осетии. Во второй половине 1970-х и в 1980-х «Бонварон» работал как музыкальная школа для начинающих артистов из республики, после которой они или уезжали покорять другие столицы, или уходили в сольную карьеру. Но сама легендарная группа продолжала превращаться в чисто формальное государственное творческое объединение.
Последним действительно ярким воспоминанием о «Бонвароне» для его фанатов в Южной Осетии и за ее пределами стал всесоюзный рок-фестиваль 1978 года в Тбилиси, на котором группа заняла второе место, уступив только «Машине времени» Андрея Макаревича*. Проблема лишь в том, что на поверку эта история оказывается одним из многочисленных мифов, которыми обросла любимая осетинами группа. «Это вообще-то байка, — смеется Вадим над нашей просьбой рассказать, как прошло то выступление. — Никакого второго места не было. К тому времени мы уже даже и не совсем „Бонварон“ были. Мне вообще очень интересно, кто запустил эту утку. Наверное, даже кто-то из наших. Но я вам заявляю, что не было такого. Если бы мы поехали, мы бы первое место взяли! Какое второе?!»
После ухода из «Бонварона» гитарист Хсар Джигкаев создал группу «Мемориал», но вскоре уехал в Грузию, где восемь лет «работал в кабаках». В 1987 году он вернулся в Цхинвал и собрал джаз-рок-группу «Пиковая дама». «Мы стали петь песни, которые носили национальный характер. Протестные песни. Это был конец 1980-х, и голос уже поднялся», — рассказывает Вадим Харебов, который поддержал друга и тоже стал участником «Пиковой дамы».
Тогда Южная Осетия официально была Юго-Осетинской автономной областью в составе Грузинской ССР и напрямую подчинялась партийным властям в Тбилиси. У осетин это вызывало недовольство, они проводили митинги, из-за национальных и территориальных споров с грузинами постоянно происходили стычки, что вызывало повышенное внимание грузинских властей. Особо болезненно они реагировали на любое проявление осетинского национального самосознания. Цхинвальская номенклатура прекрасно это понимала и пыталась гасить конфликт, в том числе с помощью цензуры местных культурных проектов.
У музыкантов были свои, советские, представления о том, как должен выглядеть крутой концерт. Так что площадкой для первого выступления новой рок-группы с протестными песнями Хсар выбрал Государственный драматический театр имени Коста Хетагурова в центре Цхинвала. Это было столь же абсурдное решение, как если бы Андрей Макаревич* в 2024 году организовал концерт в Центральном академическом театре Российской Армии.
«У нашего великого Коста [осетинского поэта Коста Хетагурова. — Прим. ред.] есть слова: „Весь мир мой храм, любовь — моя святыня, вселенная — отечество мое“. Вот кредо „Бонварона“, вот кредо „Пиковой дамы“. Мы не пели такого, что всех расстрелять, всех убить, да здравствуют осетины. Нет! Речь шла о мировом добре и зле, о нации, о языке. Наши песни были созвучны тому, что происходило в сердцах людей», — Вадим объясняет, в чем заключалась протестность песен «Пиковой дамы».
Пришедшая на концерт номенклатура расселась в партере театра, а на задних рядах собрались фанаты бывшего «Бонварона». По воспоминаниям музыкантов, они совмещались, как вода с жиром. Молодые люди хотели свободно реагировать на происходящее, а в первых рядах явно не понимали ту музыку, которую играли со сцены. Атмосфера царила тяжелая, музыкантам никак не удавалось завладеть залом.
После концерта «Пиковую даму» обсудили на партсобрании и решили с ней покончить. Закрыли группу не грузины, до них эти песни даже не дошли, а свои. Музыкантов вызвали на ковер в компартию и обвинили в том, что они не спели на концерте ни одной грузинской песни, на что Хсар спросил: «А почему тогда грузины не поют осетинские песни?»
По мнению Вадима, это была лишь формальная причина. На самом деле чиновников напугало содержание песен «Пиковой дамы», в которых речь шла об осознании достоинства осетинского народа. «Партийным просто не понравилось, — по-своему интерпретирует решение властей Хсар. — Тогда никто не говорил о качестве музыки. У них было две характеристики: громко, тихо. Вот и все. Они пришли, послушали и сказали, что это было громко, так играть нельзя».
Музыканты использовали оборудование, которое взял в кредит их концертный директор. Они планировали заработать на гастролях и быстро выплатить долги, но не успели. К директору пришли следователи по экономическим преступлениям с проверкой, откуда взялись средства на обеспечение музыкантов. Реальных оснований для обвинений не было — так партия показывала свою силу и давила на участников группы. В итоге их заставили распродать все купленное оборудование и вернуть кредиты. Хсар объявил о закрытии проекта.
Решив, что систему нужно менять изнутри, Джигкаев ушел в политику. Гитарист стал частью движения «Адӕмон Ныхас»: активисты критиковали действия Грузии в отношении Южной Осетии и выступали за создание автономной осетинской республики в составе СССР.
«Адӕмон Ныхас» набрали популярность среди жителей и попали в Верховный Совет Южной Осетии. Хсару поручили работу с культурой, образованием, информацией и религией. Но полноценно заняться парламентской работой ему помешали боевые действия в 1991 и 1992 году, когда грузинские и российские войска вошли на территорию Цхинвала.
И во время войны творчество бывших участников «Бонварона» вновь оказалась востребованным. «Когда ребята приезжали после боя, уставшие, они говорили: „Нам нужна песня. Сделай нам песню“, — рассказывает клавишник Вадим Харебов. — И вот появилась такая военная песня — „Ирæттæ Размæ!“ [«Вперед, осетины!» — Прим. ред.], а потом и другие. Эта была о том, что надо идти вперед, защищать родину, не бояться ничего и быть победителем. Если перевести подстрочно: „Город спал, ворвались ночью, хотели истребить, но у них не получилось“».
Тем временем в городе шли бои. Не было электричества, играть на барабанах и электрогитарах стало невозможно и попросту опасно. Музыканты перешли на акустические гитары и сочиняли песни на стихи осетинских поэтов. «Хорошая поэзия была своеобразной терапией, — вспоминает Хсар Джигкаев. — У нас был один поэт, с моей точки зрения очень актуальный, талантливый, Исидор Козаты. Стройный горец такой, на высоких понятиях. Его стихи были как терапия после бардака, который мы кругом видели. Я сначала их читал, потом стал наигрывать. Тогда политические формулы были тяжелыми: фашизм, геноцид, статистика убийств. Все эти подсчеты, протесты, международные организации, Москва. Потом садились и пели нормальные, человеческие песни для разрядки. Пели о человеке, о горе, небе, Боге, борьбе, о слабостях, недостатках, достоинствах».
Строки Исидора помогли Хсару понять, что он не просто осетин, а горец, для которого моральные ориентиры — это не коммунистические идеи, а горы. Во время той войны гитарист записал дома на магнитофон свой первый акустический альбом. На пластинке, которую назвали «Зармон Цхинвала. Осаде вопреки», слышен свист пуль.
«Хсар — это живой классик. Бывает же такое, что ты слушаешь музыку и прямо видишь, о чем она, даже если слов нет. Так с классической музыкой бывает, — говорит исполнительница из Цхинвала Алла Кокион, одна из главных звезд „Южного портала“. Она приглашает нас поговорить к себе в квартиру в Жилмассив, редкий район Цхинвала с панельными многоэтажками, а не частными домами. В комнатах у нее развешено много афиш с выступлений, открыток, сувениров от учеников и слушателей. — Я недавно поймала себя на мысли, когда слушала песню Хсара, что когда в словах говорится о лучах солнца, то его музыка говорит тебе именно об этом».
«Благодаря этим песням люди знакомятся с осетинской поэзией и литературой. Вот у Хсара Джигкаева его сольные акустические произведения для гитары. Самая большая коллекция его записей сделана на кассетный магнитофон во время блокады в 1990-х на простреленную гитару. Это легендарная вещь! И большая, неотъемлемая часть современной городской культуры, — рассказывает Коста Джиоти, один из основателей «Южного портала».
Во время беседы с Хсаром мы спрашиваем у него:
— Как ваша гитара заработала дыры от пуль?
— Не от пуль. Она просто потрепалась, потому что находилась в активной фазе работы, — развеивает он еще один красивый миф. Но как бы то ни было именно тогда в Цхинвале на «простреленной» гитаре Хсара Джигкаева и родился зармон — новый жанр современной городской осетинской песни.
«Зармон» — это распространенное осетинское словосочетание, которое можно перевести как «поющий дух» («зар» — «песня», «мон» — «дух»). Сначала так говорили только про песни Хсара Джигкаева, но по мере того как появлялись другие музыканты с похожей манерой исполнения и репертуаром, зармон превратился в локальный музыкальный жанр, к которому относят и ранние песни «Бонварона».
Зармон похож на бардовскую песню: человек исполняет собственные стихи или произведения осетинских поэтов и аккомпанирует себе на акустической гитаре. Но самим зармоновцам такая аналогия очень не нравится, они предпочитают считать свое творчество современной городской осетинской песней. Исполнительница зармона Инна Гучмазова объясняет, что бардовская песня — это про ум и советскую злободневность, а зармон — про душу и вечное, не про сейчас, хотя песни и стали прямой реакцией на происходящее в Южной Осетии в 1990-х и 2000-х.
Три составляющих зармона — осетинский язык, лирика осетинских поэтов и акустическая гитара. Музыканты редко сочиняют тексты сами, обычно берут произведения осетинских классиков XIX века, поэтов советских времен или более современных авторов — участников национально-освободительного движения последних лет ХХ века.
Инне Гучмазовой было 16 лет, когда в начале 1990-х на занятиях по гитаре она впервые познакомилась с музыкой «Бонварона» и более поздним творчеством Хсара Джигкаева. «Меня в одинаковой степени поразили и слова, и музыка. До этого я в таком исполнении и в такой обработке осетинские песни никогда не слышала, — рассказывает Инна. — Я была абсолютно советским, спокойным, уверенным в своем будущем ребенком. В списке осетинской литературы в учебной программе у нас, кроме колхоза Ленина и каких-то больших целей партии, не было лирики. Поэтому для меня, как для ученицы средней школы, кроме Коста Хетагурова, не было поэтов. Других я вообще не признавала.
Вот на это все — про колосилась рожь и все дружно идут к светлому будущему — мне было наплевать. Потом я услышала стихи Исидора Козаты в исполнении Хсара, и для меня это стало потрясением. Узнав, что собой представляет осетинская поэзия, если из нее убрать эту колхозную и идеологическую шелуху, я влюбилась в нее.
Зармон — это про боль. Но в ней нет обреченности, в ней есть какая-то мистика, особенно если взять песни, написанные на стихи Алихана Токаты. Там просто один сплошной космос. „Стремясь к раю, я люблю ад. А живя в аду, сгораю дотла“».
Алихан Токата родился в 1893 году и прожил всего 27 лет. На его стихи Хсар Джигкаев написал песню «Саутар». Алла Кокион говорит, что в каждой строчке чувствует любовь поэта к своей земле и вместе с тем всю боль этой земли: революцию, гражданскую войну, ожесточенные территориальные споры и этнические конфликты между Грузией и Южной Осетией. «Когда я после войны 2008 года в октябре ехала на автобусе в город, у меня крутились мысли о том, как я ребенком здесь жила. Промелькнуло все перед глазами и сформировалось в песню. Это была моя первая песня на родном осетинском языке».
В сентябре 2010 года Алла впервые выступила со своим репертуаром в цхинвальском клубе «Аполлон», основательница которого в благодарность подарила ей книгу осетинского поэта Таймураза Хаджеты. Когда-то он был ее студентом, его поэзию женщина очень любила. После того как в 1996 году Таймураза не стало, она всем стала дарить сборник его стихов.
«Пришла я с этой книгой Таймураза домой. Сидела, читала, читала, — рассказывает певица Алла Кокион. — И когда узнала, что на моем языке такие вещи есть, у меня прям жажда немного успокоилась. Потому что если эти осетинские строки действительно понять, то и себя понять можно, кто ты вообще такой».
Негласной хранительницей зармона считают поэтессу Азау Хачирову. Азау — дочь поэта Сергея Хацырты, так что она фактически выросла среди осетинских лириков и музыкантов. Много лет она собирала воедино не только весь музыкальный архив городской осетинской песни, но и записывала на обычный кассетный магнитофон беседы отца и его легендарных для Южной Осетии друзей.
«Многие приходили к Сергею как к мудрецу, который даст совет. Например, я в архивной записи слышала диалог Таймураза Хаджеты с Сергеем Хачировым [русифицированный вариант фамилии Хацырты. — Прим. ред.] об одиночестве. Это был не спор, Таймураз спрашивал совета, — рассказывает Инна Гучмазова об услышанном на одной из тех записей, что сделала Азау. — Таймураз спрашивает у Сергея: „Почему человек одинок?“ А Сергей ему отвечает, что человек никогда не может быть одиноким, потому что мы живем в обществе, у нас есть семьи, мы любим своих родителей. Но все это Таймуразу было очень сложно понять, потому что он по своей сути был абсолютно одиноким человеком».
«До 2008-го никак не могли успокоиться, мы жили в военном бреду, — вздыхает Алла Кокион. — А эти стихи и песни помогли людям пережить трудные времена».
Зармон до сих пор популярен в Южной Осетии среди старших. Молодежь пытается искать новое звучание, экспериментировать с осетинскими инструментами. Мария Кодалаева, молодая гитаристка и певица из Цхинвала, которую в самом начале разговора о «Южном портале» упоминает его основатель Коста Джиоти, тоже начинала с исполнения песен, близких к зармону. Но уже больше года девушка не выступает — ищет новый музыкальный язык.
«Стараюсь писать более аутентичные песни, которые будут ближе к народу. Мы с подругой, которая играет на 12-струнной арфе дуадастанон-фандыр [дыууадæстæнон фæндыр. — Прим. ред.], вместе разучиваем осетинскую песню. Хотим создать народное, но актуальное, — рассказывает Мария. — И я считаю, что так у нас происходит самоидентификация. Мне кажется, все молодые сейчас ощущают потребность в этом».
Молодой цхинвальский музыкант Алан Гаглоев играет на дала-фандыре (осетинский струнный инструмент, напоминающий домру) и поет в южноосетинском ансамбле «Симд», учит детей играть на народных инструментах, а еще в свободное время изготавливает эти инструменты: дала-фандыр (дала фæндыр) и киссын-фандыр (хъисын фæндыр), смычковый инструмент вроде скрипки.
«В старых осетинских песнях меня цепляют смыслы, то, о чем поется, какие качества возвеличиваются. В сегодняшних песнях такого нет, в их основе ритмичность, чтобы двигаться, — рассказывает Алан. — Наверное, в этих старинных осетинских песнях есть что-то схожее и соразмерное с воспоминаниями, с детством. Все это как-то перекликается. У меня в деревнях много родственников, мы к ним очень часто ездили, например в Знаурском районе есть село Корнис. И там все играют на дала-фандыре!»
Результаты творческих поисков молодые музыканты и исполнительницы показывают в «Южном портале». Для многих он становится первой сценой, пространством для высказывания.
Выступают там и бывшие участники «Бонварона». Организаторов «Южного портала» и новое поколение музыкантов история их падения не смущает. Они верят, что могут существовать вне политики, хотя «Южный портал» не ведет никакой коммерческой деятельности и во многом продолжает рассчитывать на государство.
— Мы на казенном отоплении сидим, не платим. За свет тоже. Наоборот, всевозможная поддержка и оказание посильной помощи со всех сторон, — говорит Коста, сдирая ногтем засохший воск, который накапал со свечей на крышку пианино-барной стойки.
— Ты говорил, здесь могут выступать все. Не переживаете, что будут какие-то политические высказывания, из-за которых арт-пространство закроют? — спрашиваем мы.
— Да у нас и нет такого. Тут в целом настолько политизированное общество, что люди устали от этого. Так что здесь у нас только творчество. Тогда, в 1990-е, вообще было не до этого. Как говорят, хуже войны только последствия войны. Миграция, вот это все. Но интерес [к творчеству на осетинском] был всегда, и вот сейчас он как будто бы перерос во что-то большее. Хочется свое! Хочется!
