Мусор — это мерзко и вонюче, но интересно. Преодолев отвращение и отправившись туда, где копится большинство отходов нашей жизни, можно многое узнать о человечестве и прийти в ужас от нависшей над ним угрозы. Наш автор Сергей Корнеев побывал на легендарной московской свалке, посмотрел на переработку мусора, пообщался с автором книги «Страна отходов» и вот что понял.
Есть запахи, которые не спутать ни с чем. Больничный «аромат» — рвота с хлоркой. Со скотобоен, когда переменится ветер, веет теплый смрад разложения. У свалки запах сладкий. Миазмы мусорного полигона напоминают мне перебродившие фрукты, которые выкинули в кучу на задах уличного рынка.
Я нахожусь на вершине «Саларьева». Закрытый в 2007 году, этот полигон твердых бытовых отходов на юго-западе Москвы до 2013-го считался самой крупной свалкой на территории Европы (59 гектаров). На первый взгляд, он выглядит как умиротворяющий зеленый холм с заставки Windows. Лучший вид на него — с севера, где расположены три еще действующих свалки. Придется вскарабкаться по обломкам бетонных панелей, так как здесь до сих пор работает несколько станций по утилизации отходов. Одна — разбор коммунального мусора из бесконечных синих мешков. Вторая — снесенные по программе реновации дома, которые дробят на щебенку. Третья — курган из деревянных поддонов-паллет, которые измельчают в труху.
Пробраться сюда было несложно. Я дождался ухода охранника, патрулирующего полигон по периметру, подтянулся на двухметровом заборе, проворчал про «надо худеть» и свалился на другую сторону. Пригнувшись и стараясь не попадать под камеры видеонаблюдения, взбежал по крутому склону. Чтобы забраться на самый верх, мне понадобилось семь минут, и вот теперь я лежу на спине, жадно глотаю воздух открытым ртом, так как ноздри мне закупоривает сладковатая вонь. Еще 15 минут, и у меня начинает болеть голова.
С 2018 года «Саларьево» рекультивируют: гору мусора присыпали землей, высадили траву и чахлые кустарники, воткнули газоотводные шахты, будто бы прикрытые китайскими шляпами-доули. По нижней части холма идет бетонный желоб, куда собирается вода, вымывающая из свалки фильтрат. У подножия, в разрытом грунте, можно обнаружить его лужицы, черные, словно дыры в породе. Глубиной оттенка они спорят с vantablac, материалом, поглощающим почти 100 % падающего на него света.
Это лишь начало многолетней работы, цель которой — переоборудование свалки в территорию для нового использования. В идиллических мечтах под парк или горнолыжный склон, в прагматических — в место под застройку. В реальности пройдет от 10 до 20 лет, пока местность не будет достаточно очищена от ядовитых выделений: свалочного газа и чернильного фильтрата, которые образуются в процессе брожения отходов и относятся к высшей категории опасности.
На вершине «Саларьева» очень спокойно. Ветер лениво колышет невысокую траву. От нагретого солнцем суглинка поднимается знакомый с детства, успокаивающий запах пыли. Мне не хватает только коврика для йоги, чтобы устроить медитацию в тибетской традиции чод, предполагающей созерцание гниющей плоти мертвеца. Непостоянство всего сущего ясно осознается, когда сидишь на горе отходов, которая хранит гигалитры отравляющих веществ. Думаю, где-то внутри есть и несколько моих стаканчиков из-под йогурта. Приятно думать, что и ты внес лепту в наступление Апокалипсиса.
Отсюда, с вершины, я гляжу на соседние панельные новостройки. Они сами как аляповатая пластиковая упаковка, которую скоро отправят в мусорный бак. Количество мусора, производимое человечеством, невозможно объять разумом. Счет давно перевалил за два миллиарда тонн ежегодно — и это только привычные каждому бытовые отходы. Вместе с промышленными, к которым относятся и отвалы горных пород, и остатки снесенных зданий, счет идет на десятки миллиардов.
Я представляю береговую линию Читтагонга в Бангладеш. Это отравленная пустыня, покрытая коростой ржавого металла. Здесь вручную распиливают сотни списанных кораблей. Зарабатывающие на этом гроши местные жители месят пропитанную мазутом глину самодельными сандалиями из покрышек, и все равно их ноги покрыты загрубевшими коростами и свежими язвами. А в Кувейте полыхает «Сулабия» — самая большая свалка автомобильных шин. Здесь свалено более 50 миллионов покрышек, а хвост черного удушающего дыма заволакивает спутниковые снимки.
Среднестатистический россиянин в год производит порядка 400 килограммов мусора, которые отправляются на одну из 15 тысяч зарегистрированных свалок и бог знает сколько нигде не учтенных помоек. Когда-то мусор отправлялся и на полигон «Саларьево». Посетить этот «памятник цивилизации» меня вдохновил журналист Андрей Яковлев. Однажды, ради эксперимента, он решил ничего не выбрасывать и насчитал за собой по 10 килограммов отходов ежемесячно. Очень быстро «пакеты с пакетами» и прочими неорганическими отходами заполонили балкон и приготовились вторгнуться в квартиру.
В детстве Андрей Яковлев мечтал залезть на свалку, которая росла рядом с кладбищем, где была похоронена его бабушка. Потом он стал журналистом и мусорная тема увлекла его: Андрей посещал свалки и сортировочные станции, говорил с экологами, чиновниками, предпринимателями и жителями свалок, разбирался в большой политике, которая стоит за переработкой отходов.
В 2017 году Андрей прожил две недели рядом с ныне закрытым московским полигоном «Кучино» и написал об этом репортаж, а уже в 2021 году у журналиста вышла книга «Страна отходов. Как мусор захватил Россию и можно ли ее спасти».
Теперь Андрей знает о мусоре все. «Каждый год площадь свалок в России увеличивается на площадь Москвы и Петербурга вместе взятых [это примерно 395 тысяч гектаров. — Прим. авт.], — объясняет он мне. — Представьте себе Москву, наполненную мусором. И такой участок появляется на карте. Пока он рассредоточен, его не видно, страдают только люди, которые рядом живут, поэтому я бы не преуменьшал проблему».
Свалку иногда сравнивают с раковой опухолью, которая дает метастазы, поражая все вокруг. Но Яковлеву такое сравнение кажется неполным. «Мы не всегда знаем, что спровоцировало опухоль. С мусором — знаем точно, — говорит журналист. — Лучше представьте: жители дачного поселка сваливают свой мусор на участок одного соседа, а он терпит. И всем кажется, что это нормально».
Действительно, заместитель генпрокурора Александр Буксман отмечал, что вещества, захороненные на российских полигонах, угрожают жизни и здоровью 17 миллионов человек. При этом коммунальные отходы, на которые в теории может повлиять каждый из нас, приходится только 1 %. Еще 97 % — это отходы предприятий. Но кажется, что и одного процента достаточно, чтобы похоронить нас всех.
С Екатериной Балабан, которая делала фотографии для книги, Андрей придумал экскурсию по полигону «Кучино», который успел хорошо изучить. Сейчас полигон закрыт, но вокруг много сильно замусоренных территорий. Они образовались по разным причинам. Например, кто-то не доезжал и незаконно сбрасывал мусор заранее, ведь навстречу расползалась свалка.
Во время экскурсии Яковлев с коллегой водили посетителей на пять-шесть объектов: мусорные холмы, мусорные поляны, мусорные разрезы, озеро фильтрата, останки поселения бездомных. В конце все подходили к горе, которая находится на рекультивации, и там журналисты рассказывали все, что знают о полигоне, о том, как должны быть устроены свалки, как делать рекультивацию по всем нормам, как все устроено на самом деле, о жителях соседней деревни. Там же, как описано на сайте экскурсии, можно было найти себе «свалочный сувенир».
«На мой взгляд, это прикольная антропологическая история. Свалки — это памятники… подставьте, что угодно: капитализма ли, антропоцена. По ним будут изучать нашу эпоху», — говорит Яковлев.
Сейчас туры на полигон «Кучино» приостановлены и запись на них не ведется, но идея Яковлева неуникальна. В странах, где развит промышленный туризм, экскурсии на объекты мусорной инфраструктуры уже не редкость. Например, в Калифорнии туры на очистные сооружения с лекцией по переработке организовывает правительственный департамент. В Вене с мая по октябрь по пятницам и субботам можно попасть на бесплатную экскурсию по полигону Rautenweg. После экскурсии участников приглашают прогуляться по зеленому холму, с которого открывается захватывающий вид на Дунай, в то время как под ногами — рекультивированная свалка. Тут же расположена ферма с игривыми козочками. Эта часть тура называется Beag aus Mist, то есть «Выбрались из дерьма». Однако в России посещение свалки — опыт, скорее, хардкорный.
На первые, тестовые, экскурсии Андрея ходили в основном знакомые. Журналист старался сделать мероприятие развлекательным, не грузить гостей кучей статистики (ее им отправляли уже после). «Свалка — это государство в государстве. Мы рассказываем в мифологизированном виде, через легенду о Мусорном монстре, который всех поработил. Второй раз водили студентов школы Родченко. Им в мусоре было интересно увидеть предмет для творчества», — объясняет Андрей.
Коллективный разум долго вытеснял проблему мусора в подсознание, и вот теперь она вернулась и заявила о себе с новой силой, проявилась в виде протестов в Шиесе, новостей о Тихоокеанском мусорном пятне, общей тревожности по поводу микропластика в воде. Мне кажется, по характеру мусора можно составить наш коллективный портрет.
«В конце экскурсии мы просим рассказать, какой мусор участники замечали чаще, — говорит Яковлев, — и ответы всегда разнятся. Например, последняя группа видела детские игрушки. А я раньше их не замечал. Конечно, очень много пластиковых пакетов. Если разрезать любой полигон бытовых отходов, как делают геологи, то везде будут торчать красивые разноцветные пакеты. В Московской области сейчас очень много строительных отходов: в столице постоянно перекладывают бордюры, асфальт, сносят дома по программе реновации — все это дает миллионы тонн отходов. По сути, сейчас целые микрорайоны и города выезжают лежать в поля». — «Кого вы хотели бы видеть на ваших экскурсиях?» — спрашиваю я. «Больше всего хотелось бы привести мою бабушку — человека, которому до мусорной проблемы совсем нет дела. Думаю, ее реакция была бы в разы гипертрофированная».
Эволюция приучила нас безошибочно узнавать запах гниющей органики, потому что она может представлять угрозу. Мусор кажется нам отвратительным. Мы спешим его спрятать в непрозрачный пластиковый мешок и молим, чтобы запыленный мусоровоз выполнял свою работу по графику. Хотя, кажется, так было не всегда. У каждого найдется воспоминание из детства о газетке, которой выстилали дно мусорного ведра, или о компостной куче за уличной душевой на даче.
Мне кажется, что мусор витально телесен. Каждый раз, когда я заглядываю в кузов мусоровоза, где из-под запирающего пресса сочатся мутные потеки, мне кажется, что сама машина живая, а я гляжу во влажное чрево. В России перерабатывают не больше 8 % отходов. Остальное отправляется на захоронение, и хорошо, если это будет «почетное» захоронение по всем правилам и с вероятностью, что мусор когда-нибудь естественным образом сгниет. На один из таких полигонов я решил взглянуть.
Небо над комплексом по переработке отходов «Север» напоминает о море: десятки чаек галдят, дерутся, пикируют на мусорные кучи за остатками еды. Чтобы нарисовать местный пейзаж, понадобился бы Хокусай, которого бы вдохновила мусорная волна.
Здесь мне даже не пришлось бегать от охраны. Перед пандемией на экскурсию по комплексу приглашали всех желающих, в том числе чтобы успокоить местных жителей, протестовавших против строительства мусорного полигона — КПО лишь малая часть всего проекта, расположенного в получасе езды от Сергиева Посада. Для ростеховской «дочки» «РТ-Инвест» это — показательный проект о том, что с отходами можно обращаться эффективно.
Оборудование комплекса состоит из трех производственных линий. На одной мусор сортируют, добывая вторичные ресурсы, на другой компостируют мелкую фракцию с большим содержанием органики. Наконец, мусорные остатки, которые нельзя переработать, так называемые «хвосты», размещают на специальных участках на территории КПО.
Органику складируют в специальном ангаре, и это самое вонючее место комплекса. К остальным запахам привыкаешь быстро. Мои провожатые преподносят это с гордостью: «И даже ничего не пахнет!» Я же с непривычки делаю глубокий вдох ртом и киваю, чтобы никого не обидеть. С тоской вспоминаю местного рабочего, который курил «Золотую Яву» на КПП, и потрясающий аромат его табака, выращенного на лучших плантациях преисподней. Но чем дольше находишься внутри комплекса, тем легче дышится.
Сложнее с непривычки воспринимать постоянный шум: сердце просторного ангара — трехлинейный конвейер, по ленте которого путешествует мусор, который вы на днях выкинули в бак у дома. Сначала пакеты разрывает специальная машина, затем вся масса сортируется — часть вручную, часть автоматически. Время от времени с трясущейся ленты падает стеклянная бутылка и разбивается с резким звоном. Под ногами много хрустящих осколков. Бумага, картон, алюминиевые банки — все они прессуются в кубы в половину моего роста. Их проворно складируют шустрые вилочные погрузчики. Пластиковые бутылки, самый ходовой товар для переработки, сортируются на несколько категорий в зависимости от цвета и типа пластика.
То, что здесь делают с органическими отходами, больше похоже на сцену из фильма ужасов. Под потолком протянуты тонкие трубки, и с заданной периодичностью из них разбрызгивается смесь с бактериями. Они пожирают отходы и перерабатывают их в гумус. Через ряды мусора с грохотом проезжает ворошитель. От куч поднимается едкий пар, и меня просят не приближаться слишком близко: в процессе разложения отходы разогреваются до 50–70 °С.
«Сейчас 50–60 % отходов отправляются для захоронения на полигон, — объясняет мне заместитель генерального директора по производству Павел Сушенцов. — Причем, процентов тридцать из них — в виде технического грунта, то есть переработанной, неядовитой органики. Мы хотим довести этот показатель до 50/50: половину на вторичное сырье, а половину утилизировать в энергию, чтобы полностью отказаться от свалок».
«РТ-Инвест» обещает возобновить экскурсии на свои КПО. Следить за новостями можно по ссылке rtinvest-excursion.ru.
Пехотная каска. Навершие от древка советского знамени. Сабельные ножны. Радиотелефон. Фотоаппарат «Ломо». Утюг. Полицейские наручники. Эти предметы подобрали с ленты мусорного конвейера на КПО «Север». В невысоком административном здании при входе расположен комнатный музей. Здесь показывают артефакты, которые люди отправили в мусорный бак. Рядом в прозрачных кубах — гранулы, их получают из переработанных пластиковых бутылок и продают для нового производства. Пересыпать их пальцами, слушая мягкое шуршание, очень успокаивает.
«Мы получаем 1200 тонн мусора в сутки. Большинство процессов идет в автоматическом режиме, — продолжает Павел. — Машина подъезжает к воротам, и только если она есть в базе и прошла радиационный контроль — в кузове нет опасных отходов, — ее пропустят».
Весь процесс разгрузки занимает несколько минут. Люди производят все больше отходов, и задача КПО «Север» — нарастить эффективность. В идеале избавиться от «хвостов» — отходов, которые не подлежат вторичной переработке: подгузники, прокладки, загрязненный пластик.
Устройство КПО «Север» впечатляет. Даже сотрудники, которые не первый год работают в отрасли, поражаются, что такое количество мусора можно эффективно перерабатывать. Мусор — это деньги. Но меня все же не покидает ощущение, что мусорную реформу можно организовать на более эффективных началах. Возвращаюсь с этим вопросом к Андрею Яковлеву.
«В теме мусора намешано многое: и поиск выгоды, и некомпетентность, — рассуждает Яковлев. — Те, кто на нем зарабатывают, лоббируют мусоросжигательные заводы, КПО в нужных местах. Тот же Шиес появился потому, что там у РЖД ветка простаивала. Но у ответственных чиновников часто не хватает знаний, как делать правильно. Кто-то из активистов сказал мне, будто стоит принять, что никто еще не научился обращаться с отходами правильно. Но я не понимаю, как можно этого не уметь в XXI веке! Вы можете пригласить экспертов из-за рубежа, сами почитать отчеты. Было бы желание. Я, когда начинал писать книгу, тоже ничего не знал про технологии».
Андрей считает, что в России плохо функционируют даже правильные инструменты. Например, расширенная ответственность производителя (РОП), когда предприятие платит сбор, покрывающий будущую утилизацию своих отходов. Но РОП особо не контролируется. Если бы сделали строго, как в Германии (не можешь производить, пока не отчитаешься, что делаешь с отходами), было бы логично.
Даже раздельный сбор, который государство делает для людей, выглядит гринвошингом. Это форма пиара, когда экологические инициативы вводятся больше для видимости и создания позитивного имиджа. Ведь государство не заботится об отходах компаний, где совсем другие масштабы, а все сертификаты можно купить или заплатить небольшой экологический сбор.
«Почему мне, простому обывателю, нужно вообще думать о мусоре?» — задаю я провокационный вопрос. «Нам же не нравится, когда мы приходим на шашлыки в парк, а там все загажено? Это модель в миниатюре. Но когда человек не задумывается о своем мусоре, выкидывает все в одно ведро, он, по сути, поступает так же. Все это поедет в какой-то бывший карьер, к кому-то под окно. Можно говорить, что это влияет и на планету, и на наше будущее, на глобальное потепление… Но такие речи не всегда работают. Ведь каждый хочет, чтобы ему было комфортно. Надо дать понять, что не так уж и сложно не выбрасывать мусор, и хотя бы сортировать на два бака».
«Эмоционально я почти полностью принял непростую ситуацию с мусором в России. Меня, конечно, раздражает, когда вижу, что в бак для переработки выкинули обычный мусор. Но сейчас верх взяло ощущение, что в России есть более важные проблемы, чем мусор, и это печально. Ту же сортировку можно было бы наладить очень просто: рассказать о ней по федеральным каналам! Мусор — это политика. Всё политика. И работает это в обе стороны. От политиков зависит, что будет с мусором в глобальном плане. Но когда ты сам становишься более осознанным, начинаешь правильнее обращаться с отходами, то через это становишься более ответственным гражданином».
Андрей ЯковлевАвтор книги «Страна отходов»
Координаты — 55.706200, 37.909762.
Свалка строительных отходов, находится в 10 метрах от жилых домов. У многих людей, живущих на седьмом-восьмом этаже, горизонт — это свалка. Сейчас там ведется вялотекущая рекультивация (засыпали сверху землей), но это огромная гора, внутри которой отходы. Она окружена новостройками. Я поднимался наверх, когда писал репортаж о худших районах Москвы.
Координаты — 55.756241, 38.284822.
Еще недавно самый большой полигон в Европе. Свалка впечатляет своими размерами, она действительно гигантская. Я пытался на нее подняться, но не получилось. Она уже поросла деревьями, вокруг поселения бездомных, которые ездят на велосипедах. Мне кажется, сюда можно приезжать, чтобы рисовать пейзажи.
Координаты — 55.611633, 37.429713.
Именно здесь Ханна Поллак сняла документальный фильм «Человек живет для лучшего». Это двухчасовая история 13-летней Юли, которая с 2000 года жила на свалке. Дети каждый день пьют водку, нюхают клей. Спустя 14 лет Поллак вернулась и нашла Юлю. Она выбралась со свалки, в отличие от подруг, вышла замуж и живет в новостройке, кажется, прямо рядом со свалкой. Сейчас «Саларьево» закрыт, но нормально не рекультивирован. В 2013-м власти обещали сделать здесь горнолыжный склон. Пока же это зеленая гора, которая источает вонь.
Координаты — 55.696222, 38.048086.
Когда жители Кучина обратились к Путину, чтобы закрыли их полигон, в Торбееве тоже начали протестовать. Они тоже записали видеообращение. Но повезло жителям Кучина: московский мусор повезли в Торбеево. Приехать сюда, сделать своеобразный взгляд в прошлое.