Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Товарные цепочки сегодня — основной механизм воспроизводства капитализма. Они связывают производственные зоны глобального Юга (бедных стран Азии, Африки и обеих Америк) и центры мирового потребления на глобальном Севере (богатые страны евро-атлантического мира). Эта связь обеспечивает бесперебойную циркуляцию товаров, капитала и рабочей силы. Аспирант ЕУСПб Степан Петряков рассказывает, как внимание к товарным цепочкам делает видимым глобальное экономическое неравенство.
Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и Instagram.
Термин «товарная цепочка» впервые был введен американскими историческими социологами Иммануилом Валлерстайном и Теренсом Хопкинсом в качестве одного из теоретических инструментов мир-системного анализа. Валлерстайн и Хопкинс определяли товарные цепочки так: «Возьмем конечный товар и проследим за набором затрат, которые привели к созданию этого товара, включая сырье, транспортировку и трудозатраты в каждом производственном процессе. Этот связанный набор процессов мы называем товарной цепочкой. Если бы конечным товаром была, скажем, одежда, то цепочка включала бы производство ткани, пряжи, выращивание хлопка, а также воспроизводство рабочей силы, вовлеченной в производительную деятельность».
Что такое Мир-системная теория? Это влиятельное течение в исторической социологии, сформировавшееся в 1970-е годы. Ключевыми представителями мир-системной школы были Иммануил Валлерстайн, Андре Гундер Франк, Самир Амин и Джованни Арриги. Согласно мир-системному подходу, мировая экономика начиная с XVI века и по сей день представляет единую капиталистическую систему. Глобальный капитализм первичен по отношению к национальным. Мировая капиталистическая экономика делится на центр (глобальный Север), периферию (глобальный Юг) и полупериферию (иногда сюда включают социалистические государства XX века, оказавшиеся на излете столетия на севере глобального Юга). Критерий деления — международное разделение труда: специализация на товарах и услугах, для которых в стране сочетаются дешевые факторы производства и предпочтительные условия. Анализ товарных цепочек — один из способов, с помощью которого мир-системные теоретики изучают взаимоотношения между регионами неравномерной, но связанной капиталистической экономики.
Изучение товарных цепочек показывает, как глубоко в истории расположены истоки нынешних глобальных связей. К XVII веку, как указывают Валлерстайн и Хопкинс, товарные цепочки и производственные процессы в них, с одной стороны, превращали человеческий труд и окружающую среду в товары для рынка, с другой стороны, соединяли разные регионы капиталистической мир-экономики. Рассуждая о товарных цепочках, связывавших аграрную Польшу и торговую Голландию в XVII–XVIII веках, исторический социолог Георгий Дерлугьян описывает, как польский хлеб, балтийские мачтовые сосны для кораблей, французские вина, итальянские ткани и китайский фарфор производились и циркулировали в масштабах всей мир-экономики уже в раннее Новое время.
С помощью товарных цепочек формировалось и цементировалось международное разделение труда и богатства. Наиболее прибыльные производственные процессы стали привилегией стран центра (глобального Севера). За периферией (глобальным Югом) оставалась добыча относительно дешевого сырья, выращивание недорогих сельскохозяйственных культур на экспорт и производство дешевых товаров. Роль товарной цепочки, помимо обеспечения движения сырья и промышленной продукции, состояла в том, чтобы устанавливать и воспроизводить диспропорцию, отношение между мировым разделением труда и глобальной экономической иерархией.
Для критического анализа товарная цепочка — это в первую очередь путеводная нить в запутанном лабиринте прошлого и настоящего мирового капитализма, способ устанавливать концептуальные связи между частями экономически неравномерного пространства земного шара. Критический пафос отделяет идею товарной цепочки от таких понятий, как «цепочка добавленной стоимости» или «цепочка поставок» — они завоевали популярность в последние десятилетия в основном в среде менеджеров, либеральных экономистов и буржуазных экспертов.
В первом томе «Капитала» Карл Маркс отмечал: «Для скрытого рабства наемных рабочих в Европе в качестве фундамента нужно было неприкрытое рабство в Новом Свете». Американский антрополог Сидни Минц в своем новаторском исследовании «Сладость и власть» показал, как формирование промышленного капитализма в Западной Европе уходит корнями в рабство на другом континенте.
Минц исследовал практики производства и потребления сахара, товарная цепочка которого на протяжении XVII–XIX столетий связывала рабов на плантациях в странах Карибского бассейна и городских жителей в Англии, в основном рабочих. Сахар был первым товаром, который начали выращивать и перерабатывать в промышленных масштабах на Карибах. Плантаций становилось больше, плантаторы расширяли рынки сбыта, популярность сахара росла. К XIX веку сахар стал одним из основных элементов рациона жителей западноевропейских городов. Минц подчеркивал, что карибский сахар не только позволил чаепитию стать глубоко укоренившимся ритуалом викторианской эпохи, но и сочетался с индустриальным режимом труда: рабочие нуждались в дешевых калориях, чтобы бесперебойно трудиться на фабриках. Сам рабочий класс, как и бросок Англии в капиталистическую современность, во многом стали возможны благодаря сахару и рабскому труду на другом конце земного шара. Минц неслучайно выводит в заглавие книги противопоставление сладости и власти: если в одной части капиталистического мира люди получают возможность потреблять сладость, то другая его часть неминуемо столкнется с горечью рабского труда и колониального господства.
Другой американский антрополог, Джеффри Манц, выбрал для осмысления постмодернистского момента колтан — ценный минерал, наиболее эффективный из всех существующих проводников электрического тока, важнейший компонент микрочипов, используемых в цифровых устройствах. Около 80 % мировых запасов колтана сосредоточено в Конго. Минерал добывается в кустарных условиях местными жителями в сельских районах страны. В конце 1990-х годов «колтановая лихорадка» в Конго, развернувшаяся в результате высокого спроса на цифровые технологии (например, на игровую приставку PlayStation 2 компании Sony), привела к ожесточенной борьбе за контроль над добычей сырья. Ситуация усугублялась продолжавшейся несколько лет кровопролитной гражданской войной. Боевики и торговцы-посредники изгоняли сельских жителей с земель, где был обнаружен минерал, и заставляли их работать в шахтах. Посредники продавали колтан белым европейским торговцам, которые перепродавали минерал в США, Европу и Японию. Там колтан использовался для изготовления на предприятиях электролитических конденсаторов, которые занимали место в гаджетах на стадии сборки, например в одном из индустриальных центров береговой Восточной Азии.
В отличие от сахара, колтан в телефонах и ноутбуках невидим. В то же время он материальная основа цифровой эпохи. Манц указывает на то, как сама возможность постмодерного мышления с его цифровыми технологиями, идеями сетей, гибкости и текучести, имеет в качестве предварительного условия один минерал, — а также террор, насилие и рабство в Конго, которые делают колтан доступным по низкой цене для высокотехнологичного производства, потребления и цифровых утопий в странах глобального Севера.
Структура мировой геоэкономики в своих фундаментальных основаниях остается неизменной с XVI века. Сформированная институтами неэквивалентного обмена и насильственной экспроприации ресурсов на заре Нового времени мир-экономика связана транслокальными производственными сетями и разделена на тех, кто производит экономическую стоимость, и на тех, кто ее присваивает. В свою очередь, рабство и капитализм не стадии исторического развития — это разные формы контроля труда, соединяемые товарными цепочками. К схожим выводам приходят и современные теоретики империализма.
Структурный экономический кризис 1970-х годов положил конец «славному тридцатилетию» в истории капитализма. Послевоенный экономический рост, основанный на государственном вмешательстве в экономику, сменился продолжительной рецессией. В основу рецепта преодоления кризиса легли прежде маргинальные, но быстро ставшие популярными идеи неолиберализма. Дерегулирование экономики, приватизация и уход государства из сферы социального обеспечения в 1980-е годы дополнились политикой глобализации. К началу 1990-х годов, после окончания холодной войны и признания многими капитализма в качестве безальтернативного социально-экономического порядка, принцип глобализированного производства стал образцом для организации экономической деятельности.
Либеральные экономисты в 1990-е годы часто видели ключ к решению проблемы экономического неравенства в глобальных товарных цепочках. С этой точки зрения включение в мировую экономику стран глобального Юга способствует их экономическому развитию: глобальное богатство якобы просачивается таким образом из центра в периферию. Идеологи глобализации рисовали образы «гладкого» мира, в котором потоки идей, людей и вещей беспрепятственно пересекают границы национальных государств, а практика потребления способствует индивидуальному освобождению от репрессивных структур прошлого. Товарные цепочки в подобной перспективе выступали лишь политически нейтральной инфраструктурой, обеспечивающей даже не производство (оно в рамках неолиберального дискурса вообще мало кого интересует), но циркуляцию и потребление товаров и услуг.
Существует и прямо противоположная точка зрения. Согласно ей, товарные цепочки сегодня — это изощренная форма империалистического доминирования, механизм выкачивания богатства из периферии в центр, технология эксплуатации труда бедняков на сборочных предприятиях, а также способ экспроприации дешевых земель для выращивания недорогих сельскохозяйственных культур на экспорт. Аналогично глобализация не позволяет большинству стран преодолеть свои геоэкономические ограничения. Подобных взглядов придерживаются многие радикальные политэкономы, ищущие вдохновение не в постструктуралистских постколониальных исследованиях, но в работах Маркса, Ленина, Розы Люксембург и мир-системных теоретиков. Они задаются вопросом: если интеграция стран глобального Юга в мировую экономику и в самом деле происходит, то на каких (чьих) условиях этот процесс претворяется в жизнь?
Исследовательница капитализма Интан Суванди утверждает, что на фоне систематического подавления профсоюзной борьбы и неолиберальных реформ национальных экономик, проводящихся в соответствии с интересами международных финансовых институтов, число занятых в производственных цепочках людей увеличилось с 296 миллионов человек в 1995 году до 453 миллионов в 2013 году. Кроме того, подавляющее число таких работников и работниц, согласно Суванди, приходится на страны глобального Юга. Почему так происходит?
В основе сегодняшнего глобализированного производства лежит хорошо подходящая для него неравномерность мировой экономики. Стремясь повысить прибыль, корпорации с головными офисами в столицах евро-американского мира пытаются снизить удельные затраты на труд. А систематическая дешевизна рабочей силы в странах глобального Юга при высочайшей производительности труда и «выгодном» социальном законодательстве выступает магнитом, притягивающим звенья товарных цепочек (затраты на рабочую силу в Индии в 2014 году составляли 37 % от уровня США, а в Китае и Мексике — 46 и 43 %, соответственно). В корпоративной аналитике даже существует специальный термин — «глобальный трудовой арбитраж» (global labor arbitrage). Это принцип перемещения рабочих мест в страны с более дешевой рабочей силой, менее строгим регулированием экономики и слабой защитой трудовых прав. Причина вывода промышленности из развитых стран в развивающиеся на протяжении последних 30 лет кроется именно в этом.
Действительно, различия в стоимости рабочей силы были свойственны капиталистической мир-экономике на протяжении всей ее истории. Однако, по мнению критика современного империализма Джона Смита, важна роль, которую это явление играет в процессе неолиберальной глобализации в последние десятилетия.
Другая особенность современного состояния заключается в том, что на сегодняшней глобальной фабрике производство одного товара часто охватывает десятки стран. Так, Джон Смит предпочитает говорить о «глобальных товарах»: плеерах iPod, футболках H&M или стаканчиках кофе, создание которых стало осуществимо лишь благодаря дешевому труду работников («независимых поставщиков» на жаргоне либеральных экспертов и менеджеров) на нескольких континентах. Важно, что вследствие этого ни один сотрудник той или иной транснациональной корпорации не имеет полной карты товарных цепочек. Вполне вероятно, менеджеры компаний знают, кто их поставщики первого уровня, но не второго (то есть поставщики поставщиков), тем более никто не знает о поставщиках третьего или четвертого уровня. Джон Фостер и Интан Суванди утверждают, что, когда в начале 2020 года в китайском городе Ухань произошла вспышка коронавируса, не сразу стало понятно, что у 51 тысячи компаний по всему миру был прямой поставщик в Ухане, а у около пяти миллионов компаний были там один поставщик второго уровня.
Распределяя процесс производства по всему миру, компании не несут никакой ответственности за труд и здоровье работников. Более того, человеческий труд, в силу пространственной запутанности производства, становится невидимым. В самом деле, сколько посетителей торгового центра знают, в каких условиях создается пряжа для свитера или добывается колтан для микрочипов в смартфоне?
Политика глобализации коснулась не только пролетарского труда, но и репродуктивного, перестраивая тем самым как производство товаров, так и воспроизводство рабочей силы. Анализируя противоречия между неолиберальным экономическим порядком и общественным воспроизводством, феминистская исследовательница Нэнси Фрейзер, наряду с товарным цепочками, упоминает и глобальные цепочки заботы: «Как правило, воспроизводительный и эмоциональный труд, которым раньше занимались более привилегированные женщины, берут на себя представительницы расовых меньшинств, часто из сельского населения бедных регионов. Но для этого мигрантам приходится передать свои семейные и общинные обязательства другим, еще более бедным людям, а тем приходится делать то же самое, и так далее по длинным „глобальным цепочкам заботы“. В результате недостаток заботы не устраняется, а перемещается от богатых семей к бедным, с глобального Севера на глобальный Юг». В другом месте Фрейзер называет такую конфигурацию отношений «каннибалистическим капитализмом» — капитализмом, который пожирает саму жизнь, то есть ставит под угрозу воспроизводство дешевой рабочей на глобальном Юге и в конечном счете воспроизводство самого себя.
Критика капитализма всегда осуществлялась через его многочисленных протагонистов. Если для Маркса в XIX веке таким протагонистом стала ткацкая фабрика в Манчестере, то для феминистского антрополога Анны Цзин ключевой фигурой для понимания сегодняшнего положения выступает цепочка поставок, модная среди энтузиастов глобального бизнеса концепция. Основанная на субподряде и дерегулировании труда, цепочка поставок позволяет связывать весь земной шар и деполитизировать логику экономических процессов. Цзин предпочитает говорить о капитализме цепочки поставок, системе всепроникающего аутсорсинга, где даже государства отдают в субподряд все — от социальных пособий до тюрем и войн.
Согласно исследованию Суванди, в 2012 г. около 80 % всего объема торговли приходилось на долю глобальных товарных цепочек. Их основной элемент — субподряд. Корпорации отказываются от своих менее прибыльных секторов и выводят их на аутсорс в целях экономии и повышения эффективности. Вице-президент Nike, компании-лидера по сотрудничеству с фабриками, нарушающими законы о минимальной заработной плате, однажды заявил: «Мы ничего не знаем о производстве. Мы маркетологи и дизайнеры». Кол-центры в Индии, «традиционные» фермеры, выращивающие экологичное питание для потребителей из городского среднего класса, «каждый день низкие цены» в WalMart, уйгуры на потогонных фабриках Китая, кенийцы, «воспитывающие» чат-бот за один доллар в час — все эти невидимые формы труда появляются «благодаря» цепочкам поставок.
Подобная конфигурация капитализма противоречива. Согласно Цзин, цепочки поставок, с одной стороны, глобально интегрируют мир, с другой — опираются на культурное разнообразие, широкий спектр гендерных, расовых и этнических идентичностей. Так, компания WalMart, управляя крупнейшей сетью оптовой и розничной торговли в США, контролирует цены, маркетинг и логистику. Вместе с тем компания отказывается регулировать трудовые отношения. WalMart сознательно игнорирует универсалистские представления о труде, за которые выступают профсоюзные организации (институциональная защита труда, равные права женщин и мужчин, минимальный размер оплаты, фиксированное рабочее время). Вместо этого работникам предлагается особая идентичность «независимого предпринимателя» и рабочего коллектива как «семьи». Это важная черта капитализма цепочки поставок. Работники и работницы в нем зачастую не трудятся, но занимаются разного рода «бизнесами», а также считают себя потенциально богатыми предпринимателями и вдохновенно мечтают о скорой прибыли. Формулы карьеры, креативности, пути, свободы и предпринимательства становятся ключевыми для интерпретации труда в цепочке поставок.
Труд в цепочке поставок контролируется при помощи эссенциализированных идентичностей, которые одновременно деполитизируют трудовые отношения и натурализуют (делают частью обывательского здравого смысла) различные формы эксплуатации. Антрополог Айва Онг продемонстрировала, как мобилизация труда на транснациональных фабриках в Малайзии в конце XX века осуществлялась при помощи категорий Британской колониальной империи, в частности малайских крестьянок, руки которых якобы хорошо приспособлены для мелкой работы по сборке бытовой техники.
Социолог Роберт Росс показывает, как американские корпорации переносили сборочные предприятия в Мексику, мотивируя это тем, что только там есть женщины-домохозяйки с традиционными навыками шитья. Гендерные идеологии позволили корпорациям экономить на рабочей силе. Компании классифицировали труд работниц в индустрии макиладора (мелкие ориентированные на экспорт предприятия в Мексике) как дополнительный в отношении дохода мужчины-кормильца заработок женщины-домохозяйки, не обязывающий предоставлять гарантии оплаты и институциональную защиту занятости.
Наконец, социолог Мартин Харт-Ландсберг рассказывает о том, как молодые мужчины — мигранты из сельской местности в Китае получают право на проживание в городе Шэньчжэнь лишь по факту трудоустройства. Мигранты из деревень, не имеющие доступа к образованию и медицине, пополняют ряды дешевой рабочей силы на заводах Foxconn, где по субподряду собирают технику Apple. При минимальной заработной плате им приходится перерабатывать в среднем по 130 часов в месяц, чтобы заработать на пропитание.
Идеи защищенного труда и организованного рабочего класса предаются забвению, а трудящиеся оказываются в серых зонах — фронтирах капитализма, где границы между законным и незаконным стираются, а профсоюзная борьба отсутствует. Благодаря этому капитал способен эксплуатировать некапиталистические формы производства: рабский и домашний труд, принудительный и неоплачиваемый труд, различные виды неформальной занятости. Таким образом, первоначальное накопление, определяемое Марксом как насильственная экспроприация общественной собственности и внеэкономическое принуждение к труду, не является стадией в развитии капитализма. Напротив, как писал марксистский географ Дэвид Харви, это постоянный процесс, от которого капитализм не перестает зависеть и сегодня. Рабство на плантациях сахарного тростника в XVIII веке или колтановых шахтах в XXI веке, захват общинных земель аграрными корпорациями в Индонезии или принудительный труд в потогонной мастерской в течение 16 часов с запретом на выход в туалет в Китае — это не эксцессы капитализма, но его основание.
Едва ли теоретики глобализации, размышляя об экономической интеграции мира, ошибались. Мир действительно оказался интегрирован. Однако интеграция становится возможной лишь благодаря глобальной драматичной неравномерности. Во всяком случае, пока.
