Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
После заявлений Трампа о трансперсонах, которые угрожают сокамерницам в тюрьмах, вновь вспыхнула полемика, напоминающая спор вокруг твитов Джоан Роулинг. Почему так высказывается Трамп — понятно. Но почему его точку зрения разделяют и некоторые феминистки? Междисциплинарная исследовательница и создательница лесбийского сообщества Cheers Queers Татьяна Калинина проследила эволюцию радикального феминизма, его столкновение с интерсекциональностью и влияние этого противостояния на феминизм в мире и России.
Высказывания Джоан Роулинг о гендерной идентичности и правах трансженщин стали одним из самых обсуждаемых примеров трансфобии в публичном пространстве. Самый большой резонанс вызвал пост от 6 июня 2020 года, когда Джоан Роулинг раскритиковала фразу «люди, которые менструируют», использованную в новостях. Так звучал ее твит: «„Люди, которые менструируют“. Я уверена, что было какое-то слово для этих людей. Кто-нибудь, помогите. Wumben? Wimpund? Woomud?» [игра со словом women — «женщины». — Прим. и пер. ред.]
В своем эссе «J. K. Rowling Writes about Her Reasons for Speaking out on Sex and Gender Issues» (2020) Роулинг ставила под сомнение медицинскую помощь для транслюдей, называя ее «опасной тенденцией». И хотя авторка несколько раз написала, что «женские права и свободы оказываются под угрозой», как именно это происходит, она не пояснила.
Действия Роулинг вызвали ярость и осуждение со стороны трансинклюзивных радикальных и интерсекциональных феминисток. Они подчеркивали, что трансженщины — одна из наиболее угнетаемых социальных групп. Они сталкиваются с насилием, дискриминацией, отсутствием доступа к медицинской помощи и стигматизацией. Исключение трансженщин из женской повестки было воспринято как подрыв самой основы феминистского движения. Джоан Роулинг не раз называла это травлей, а «Роулинг-гейт» часто приводили как пример «неадекватного воукизма».
Теперь высказывания писательницы, у которой 14,3 миллиона подписчиков, часто используются для легитимации трансфобных взглядов. И в 2025 году именно такую повестку использовал Дональд Трамп: дискриминацию трансперсон он замаскировал под борьбу за женские права (а именно «защиту женщин от экстремизма гендерной идеологии и восстановление биологической истины»). При этом его отношение к феминизму и женщинам не секрет — журналисты составили большой список его сексистских высказываний за последние годы. В частности, вот что он сказал о Камале Харрис: «Они поставили ее, и она каким-то образом — женщина — справляется лучше, чем [президент Джо Байден]».
Запрет на участие трансженщин в женских соревнованиях Трамп подписал в числе первых указов. И Джоан Роулинг открыто поддержала американского президента: «Миллионы женщин в Великобритании и по всему развитому миру крайне возмущены тем, что мужчины участвуют в женском спорте, содержатся в женских тюрьмах и разрушают пространства, предназначенные исключительно для женщин», — написала она в сети X.
Подобные высказывания в 2025 году стали, к сожалению, политической нормой. Президент Аргентины Хавьер Милей заявил на форуме в Давосе, что «гендерная идеология — это, попросту говоря, насилие над детьми. Это педофилы». При этом он также раскритиковал феминизм, заявив, что это «поиск привилегий». Депутатка Бундестага от партии «Альтернатива для Германии» Николь Хехст критиковала решение Федерального конституционного суда о необходимости введения третьей гендерной опции. «Если существует больше двух полов, то я — единорог с радугой и розовыми блестками», — писала она.
Широко используемые для политических дебатов трансперсоны в реальной жизни не только оказываются одной из самых уязвимых групп, они еще и очень малочисленны. Трамп посчитал угрозой трансженщин в американских тюрьмах, а их число составляет всего около 0,1 % от всех заключенных — примерно 1,5 тысячи человек. The Guardian в конце января сообщила о последствиях указа президента о переводе трансженщин в мужские тюрьмы: их помещают в одиночные камеры и прекращают предоставлять гормональную терапию.
Трансгендерные люди во всем мире сталкиваются с серьезными проблемами, включая дискриминацию, насилие и ограниченный доступ к необходимым медицинским и юридическим услугам. Исследование, опубликованное Американской академией педиатрии, выявило тревожно высокий уровень попыток самоубийства среди трансгендерной молодежи. По данным UNAIDS, от 47 до 73 % трансгендерных людей избегают тестирования на ВИЧ из-за страха перед дискриминацией. Те, кто сталкивается со стигмой в медицинских учреждениях, в три раза чаще отказываются от медицинской помощи. Трансперсонам не сдают жилье, их не берут на работу, их нередко исключают из семьи.
Как же получилось, что радикальная феминистка одобряет действия правых политиков?
Европейский радикальный феминизм возник в так называемую вторую волну, в 1960–1970-х годах. Активистки выступали против насилия, боролись за репродуктивные права и гражданские свободы. Пионерка второй волны Кейт Миллет в своей книге «Sexual Politics» («Политика пола», 1970) назвала патриархат основой всех форм угнетения в обществе. И для многих радикальных феминисток того времени биологический пол был ключевым фактором, связывающим женщин воедино как угнетаемую группу. Активистки утверждали, что угнетение женщин связано с их биологической способностью рожать детей. Эта способность всегда использовалась патриархатом для контроля: через запрет на аборты, насильственную стерилизацию, ограничение доступа к контрацепции и принуждение к материнству.
При этом уже в 1960-х были радикальные феминистки, близкие к социальному конструктивизму (например, Дана Денсмор и Cell 16). Другая представительница второй волны, Андреа Дворкин, в своей работе «Woman Hating» («Ненависть к женщинам», 1974) расширила этот подход, называя инструментом угнетения уже не пол, а гендер, направленный против всех, кто выходит за рамки патриархальных норм, в том числе трансперсон.
Из этой дискуссии позднее появилось два современных направления радикального феминизма: трансэксклюзивный (TERF) и трансинклюзивный.
Пол (sex) — это спектр биологических характеристик, включающих анатомию, гормоны и хромосомы. Хотя традиционно он разделяется на мужской и женский, существуют интерсекс-вариации и хромосомные особенности, которые показывают, что биологический пол гораздо сложнее, чем бинарное представление о нем.
Гендер (gender) — социальная и культурная конструкция, определяющая роли, ожидания и идентичность людей. Гендер не обязательно совпадает с назначенным при рождении полом, например у трансгендерных людей. Современные исследования подтверждают, что гендер — это спектр, а не бинарная категория и включает разнообразные идентичности, такие как небинарные и квир.
Радикальный трансэксклюзивный феминизм (TERF) придерживается биологического детерминизма. Женский опыт и угнетение, с точки зрения активисток этого направления, основаны исключительно на биологическом поле. И для них гендер — это инструмент патриархата, который следует полностью разрушить, а гендерные идентичности воспринимаются как укрепление патриархальных норм. Женщины подвергаются угнетению не из-за гендерной идентичности, а из-за биологии: беременности, менструаций, сексуализированного насилия. В такой логике трансгендерность не разрушает гендерную систему, а закрепляет ее, поскольку основана на идее, что человек может «перейти» из одной гендерной категории в другую, вместо того чтобы отменить эти категории вовсе. Они считают, что фокус на трансфеминизме делает невидимыми специфические проблемы цисгендерных женщин.
Трансженщины в этой логике не могут быть частью феминистской борьбы и должны быть исключены из женских пространств, так как не имеют «подлинного женского опыта». Так высказывались Мэри Дэйли («Gyn/Ecology», 1978) и Дженис Реймонд. Согласно Реймонд («The Transsexual Empire», 1979) трансженщины не могут быть частью феминистского движения, потому что, по ее мнению, они не пережили те социальные и биологические ограничения, с которыми сталкиваются цис-женщины.
Среди современных трансэксклюзивных феминисток можно отметить позицию лесбийской исследовательницы Шейлы Джеффрис («Gender Hurts: A Feminist Analysis of the Politics of Transgenderism», 2014): «Трансгендерная теория и практика противоречат самой основе феминизма, поскольку феминизм — это политическое движение, основанное на опыте людей, которые являются женщинами, рождены с женским биологическим полом и воспитаны в рамках женской половой касты».
Трансинклюзивные радикальные феминистки вслед за Андреа Дворкин считают, что биология не объясняет, почему патриархат угнетает людей. Гендерные социальные нормы и стереотипы — вот ключевые инструменты патриархального контроля. Трансженщины и небинарные люди нарушают эти гендерные нормы и, как следствие, становятся объектами насилия и дискриминации. Их опыт показывает, что гендер — это инструмент социальной регуляции, который охватывает гораздо больше, чем биологический пол.
Это направление выступает за разрушение гендерных ролей, но при этом поддерживает право людей определять гендерную идентичность, пока существует патриархат. Такие феминистки считают гендер искусственной конструкцией, созданной для контроля над женщинами и другими маргинализованными группами. Поэтому признание гендерной идентичности воспринимается как временное средство борьбы, необходимое в условиях существующей системы. Таким образом, право на изменение гендерной идентичности — это базовое право человека, а признание трансженщин частью феминистского движения — важная часть борьбы за солидарность.
Кэтрин Маккиннон, радикальная феминистка и соратница Андреа Дворкин, в интервью «Пол, гендер и сексуальность» говорила: «Моя фундаментальная позиция, вслед за Симоной де Бовуар, заключается в следующем: женщиной не рождаются — женщиной становятся. Контролировать, каким образом конкретный человек становится женщиной, — это, я думаю, не наше дело, даже если все в этом процессе заслуживает исследования и детального понимания».
Такое деление не абсолютно: радикальные феминистские движения — это спектр. Поэтому есть движения и сообщества, которые совмещают точки зрения обоих направлений.
В 1989 году американская правозащитница Кимберли Креншоу опубликовала эссе «Demarginalizing the Intersection of Race and Sex» («Демаргинализация пересечения расы и пола», 1989), в котором ввела термин «интерсекциональность». Она описала взаимосвязь разных форм угнетения, с которыми сталкиваются женщины из уязвимых групп. Это стало ответом на критику предшествующего феминизма, который нередко игнорировал расу, класс, инвалидность, сексуальность и другие аспекты идентичности. Интерсекциональность предложила более сложную картину неравенства, где угнетение не сводится к единственной оси.
Интерсекциональный феминизм утверждает: любая форма борьбы должна учитывать уникальный опыт каждой угнетаемой группы. Принятие этой логики требует готовности признать, что одни женщины могут быть привилегированными по сравнению с другими. Интерсекциональный феминизм рассматривает угнетение как пересечение множества факторов, и для интерсекциональных феминисток патриархат — лишь одна из систем, которую невозможно понять изолированно от других форм угнетения: капитализма, колониализма, милитаризма.
Поэтому для интерсекциональных феминисток важна борьба за права ЛГБТК+-людей, мигранток, женщин с инвалидностью, женщин коренных народов и других угнетаемых групп. Одна из ярких представительниц этого направления — исследовательница Сара Ахмед. В своей книге «Living a Feminist Life» («Проживая феминистскую жизнь», 2017) она пишет: «Интерсекциональность — это отправная точка, с которой мы должны начать, если хотим понять, как работает власть. Феминизм будет интерсекциональным, или это будет полным бредом».
В отличие от радикального крыла, для интерсекциональных феминисток признание гендерной идентичности не просто инструмент борьбы, а ключевой элемент уважения к опыту угнетенных групп. Поэтому конфликт между трансинклюзивными радикальными и интерсекциональными феминистками носит скорее стратегический характер, тогда как разногласия с TERF принципиальные. Первые стремятся к созданию солидарных коалиций и защите уязвимых групп, а TERF видят феминизм как борьбу, ограниченную рамками биологического пола. Это и делает позиции последних созвучными консервативным и репрессивным идеологиям.
В России тоже есть трансэксклюзивные (TERF) и трансинклюзивные радикальные и интерсекциональные феминистки. Но российский контекст накладывает жесткие ограничения на их деятельность и обостряет внутренние конфликты.
Государственная политика усиливает трансфобию и гомофобию. Закон 2023 года, запрещающий медицинский и юридический транспереход, фактически легализовал отказ транслюдям в медицинской помощи. Закон о пропаганде ЛГБТ (декабрь, 2022) и признание Верховным судом РФ деятельности «международного общественного движения ЛГБТ» экстремистской (ноябрь, 2023) еще больше маргинализовали квир-людей.
Эти репрессии влияют и на феминистское движение. Радикальные феминистки, сосредоточенные на биологическом поле, высказывают трансфобные идеи, созвучные государственной риторике. Авторки канала «Комната Дженнифер» прямо заявляют о своем пренебрежении к правам трансженщин: «Наш канал не использует слово „трансженщина“, а если и использует, то только в кавычках. Эти аутогинефилы и фетишисты не женщины. И это не преступления женщин. Мы используем выражения „мужчина, который считает себя /притворяется женщиной“ либо „трансгендер мужского пола“. Я призываю всех не повторять за СМИ и не забывать ни на секунду, что это мужчины, мужчины и еще раз мужчины. Только так здравый смысл победит эту мерзейшую идеологию».
В канале «Видима и свободна» радикальной феминистки Лены Климовой я прочитала такое высказывание: «Есть два пола. Это факт. Общества должны отвалить от несчастных девочек и мальчиков…» Важно отметить, что Лена не считает свои взгляды схожими с государственным нарративом: «Однажды в ответ на это мне сказали: „Ты говоришь прямо как Путин“. Какое точное наблюдение. А еще я ем как Путин, пью как Путин и какаю как Путин. Уверена, что Гитлер тоже ел, пил и какал… Я хочу жить в обществе, в котором у женщин, а не у мужчин будет право определять, что такое женщина и что такое женское пространство. Пока все происходит ровным счетом наоборот: я с глазами на лбу наблюдаю за странами, принимающими законы, по которым мужчина может сказать „я мамзелька“ и получить об этом документ, а все вокруг должны признавать, что так оно и есть, а иначе они нетерпимые хейтерши. Это самый массовый газлайтинг, который только можно вообразить, и одна из самых мизогинных вещей на свете».
Феминистки этого направления часто не считают свои взгляды трансфобными и призывают видеть «истинного врага». Так, российская феминистская философиня Ольгерта Харитонова пишет: «Здравый смысл и защиту прав женщин можно называть трансфобией и применять ко мне культуру отмены, вот только это не принесет здоровья и пользы самим трансперсонам… Настоящие хищники обосновались не среди феминисток, а в государственных органах РФ, это они приняли трансфобный закон. И все трансперсоны в России остались мало что без медицинской помощи, так они еще и вне закона оказались. Никакие „злобные ТЭРФ“ такую беду сотворить не в силах, да и не надо нам этого. Мы просто защищаем женщин, а не нападаем на трансперсон».
С другой стороны, трансинклюзивные радикальные и интерсекциональные феминистки продолжают выступать за права трансперсон и квир-сообщества, хотя их открытая поддержка становится практически невозможной в России. Организации, работающие внутри страны, вынуждены избегать публичных заявлений в защиту квир-людей, чтобы не подвергать риску своих благополучательниц и саму возможность существования. Но это молчание не означает бездействия — они активно помогают квир-людям на местах. Выбор между безопасностью и правозащитной открытостью — жестокая дилемма, к которой феминисток толкает репрессивный режим. Это вынужденное затишье не отражает их истинных убеждений, а становится трагическим результатом давления со стороны государства.
Законы, направленные против транслюдей, сделали трансженщин одной из самых уязвимых групп. Запрет на трансгендерный переход привел к социальной изоляции и увеличению психологического давления — это показывает исследование правозащитной организации «Выход». Респонденты сообщали о предвзятом и трансфобном отношении врачей. Для трансинклюзивных радфем и интерсекциональных феминисток это очевидное проявление системного насилия, которое феминизм должен разоблачать и с которым необходимо бороться. Это не «смещение фокуса» с прав женщин, трансженщины — это тоже женщины, поэтому нельзя игнорировать нарушение их прав, как и прав цисгендерных женщин.
На этом фоне позиции TERF, исключающих трансженщин из феминистской повестки, вызывают у оппоненток непонимание и ярость. Для них трансфобия внутри феминистского движения укрепляет ту же репрессивную систему, которая угнетает и женщин, и квир-людей. TERF на таком фоне воспринимаются не просто как инакомыслящие, а как те, кто предает принципы феминистской солидарности, — и это углубляет раскол. Закрытые феминистские пространства в современной России становятся чуть ли не единственным безопасным местом для выражения различий феминистских идей. В них растет консенсус о недопустимости трансфобии, но и TERF по-прежнему занимают сильные позиции в этих дискуссиях.
При этом стратегические цели, например борьба с антиабортным движением, запретом чайлдфри в России, остаются общими для феминисток разных направлений. После того как Владимир Путин подписал закон о запрете пропаганды чайлдфри, свою позицию публично высказали и трансэксклюзивные, и трансинклюзивные радикальные феминистки, и феминистские медиа, которые придерживаются интерсекциональной оптики.
Одна из ключевых проблем внутри российского феминизма — отсутствие культуры диалога. Разногласия приводят к разрыву связей, бану, игнорированию. Исчезает возможность обсуждать и рефлексировать свои позиции. В отсутствии диалога мы замыкаемся в своих сообществах, и это точно не ведет к переменам.
Конфликт между радикальным и интерсекциональным феминизмом, обостренный кейсом Джоан Роулинг, обнажает ключевую дилемму: сможет ли феминистское движение сохранять свою силу и цельность, не предавая тех, кто наиболее уязвим перед системами угнетения? В текущих условиях полемика вокруг прав транслюдей и признания права гендерного самоопределения — это настоящая проверка на способность феминизма противостоять нескольким формам насилия и дискриминации.
В России этот вызов обостряется репрессивной политикой, законы, направленные против женщин и квир-людей, усиливают маргинализацию, а давление на феминистские организации разрушает пространство для солидарности. Но даже в этих условиях трансинклюзивные и интерсекциональные феминистки продолжают бороться и поддерживать и цисгендерных, и трансженщин. Они доказывают, что феминизм — это не теория исключений, а практика равенства и справедливости.
В условиях нарастающего давления феминисткам неизбежно придется объединяться ради конкретных задач. Это не значит, что нужно оправдывать трансфобию, сексизм или любые другие формы угнетения. Но необходимо создавать пространства для сложных разговоров, где люди могут не бояться быть «отмененными», где можно обсуждать разногласия без перехода на личности, мгновенного бана и попыток изгнания людей с отличными взглядами.
«Правый поворот» не принесет ни женщинам, ни ЛГБТК+-людям, ни другим уязвимым группам ничего хорошего. Поэтому как никогда важно уметь договариваться, выстраивать коалиции и находить точки соприкосновения даже в условиях глубоких разногласий. Как писала Сара Ахмед в «Living a Feminist Life» («Проживая феминистскую жизнь», 2017), «феминизм как коллективное движение состоит из того, как мы становимся феминистками через диалог с другими. Движение требует, чтобы нами что-то двигало». Сегодня этим движущим фактором должна стать не вражда, а солидарность.
