Ксения Большакова — долганка, которая с ранних лет кочевала по тундре с бабушкой, дедушкой и их стадом оленей. В дебютном романе «И мерзлота тает» писательница рассказывает о своем заполярном детстве, о быте и жизни долган — коренного народа Таймыра, оленеводов и кочевников. Воспоминания чередуются с комментариями Ксении о последствиях ассимиляции долган, утрате родного языка и потере оленеводства. Книгу можно прочитать сразу на двух языках: русском и долганском.
Ксения выложила роман в открытый доступ. Его можно найти по этой ссылке.
Пятая глава романа «И мерзлота тает»
В детстве родные говорили про меня: растет как олень. То есть сама по себе. Меня не учили долганским порядкам, не показывали, мол, смотри, как надо. Я впитывала наши правила и обычаи, прислушиваясь к взрослыми и наблюдая за ними.
Добытым обязательно нужно делиться. Первые по значимости — старики, им отдаешь куски, которые пожирнее. За ними угощаешь всю родню. Односельчанам, которые не могут охотиться, тоже выделяешь долю.
Как-то дядя Балера настрелял с десяток диких оленей. Дикий редеет, и ехать пришлось аж за двести километров до самого Сындасско. Когда туши распиливали на куски, к тете Аккоче подошла поселковская бабушка:
— Продай мне кусок.
— Как я тебе продам, нельзя, аньыы.
Добытого на своих хватало впритык, но для старушки не пожалели мясистого бедра. На следующий день эта бабушка принесла Балере полную пачку патронов! Наделяя другого, никогда не обеднеешь, а только приобретешь.
Дарить и быть одариваемым — наш обычай проявления благодарности, уважения и внимания друг к другу. Мы соблюдаем его, растя из одного корня с предками, которые в тундре опирались на взаимную поддержку.
Часто нас угощают мясом, рыбой, ягодой. Отдавая тару, мы всегда наполняем ее в ответ. Возвращать емкость пустой не принято. Можно положить спички, банку засоленного дикого лука, сушеное мясо.
Для гостей моя бабушка всегда держит припрятанными полотенчики, посуду, разные полезности. Она следит за тем, чтобы кладовая подарков не пустела. Сами гости тоже приходят не с пустыми руками. Эта традиция перекочевала за тундровиками в поселок.
В тундре люди отрезаны друг от друга огромными расстояниями. Появление гостя — большая редкость и радость, поэтому человека за его приезд благодарят подарком. Самым дорогим подарком считался олень. Он и транспорт, и пропитание, и дом, и одежда. Подаренные важенка и пороз помогали оленному богатству расти, а холощеный бык становился тружеником на каждый день.
Дарение и обмен напрямую связаны с ведением традиционного хозяйства. Кругооборот богатства для общего благополучия долган. Чтобы олень не мельчал и не болел, оленеводы встречались в тундре и обменивались оленями по полсотни голов. Обновленная кровь приносила здоровый приплод. Поголовье становилось выносливее и красивее. А сибирская язва, копытка и бешенство обходили стадо стороной.
Как-то раз к нашему стаду прибилось два десятка чужих оленей. По связи наш родственник Токур Мунну (Кривой Нос) объявил, что недосчитался двадцати голов. Он тогда кочевал в Жилиндской тундре.
Когда хозяин приехал за блудными оленями, они с дедушкой стали отделять животных по меткам на ушах. У каждого оленевода своя маркировка. Даже у отцов и детей метки разные. Дедушка делал надрезы на ухе с одной стороны сверху и с другой стороны снизу, а его отец отрезал только кончик уха.
Среди бурых, пегих и серых оленей ярким пятнышком выделялся белоснежный теленок. Это был необычайный малыш. Даже копыта и нос у него были розоватые. Его Токур Мунну подарил младшей дочери дедушки. Тете Оле тогда было три года. Она назвала своего нового друга Тугутом (Олененком).
Тугут стал нашим аакоо. Раньше у каждой семьи был ручной олень. Приручают обычно теленка, потерявшего важенку. Его выкармливают молоком из бутылочки и кормят с рук. Подросший аккоо откликается на свое имя и позволяет себя гладить. В отличие от ручного оленя, стадные не дают так просто подойти и могут даже лягнуть.
Аакоо наделен особой силой. Любую боль и хворь он может вылечить дыханием. Нос оленя прижимают к больному месту, и он вдыхает в себя болезнь. После этого аакоо начинает болеть и хиреть на глазах. Обязанность человека заботиться о своем целителе, не запрягать его. Так и жили, заботясь друг о друге, люди и олени.
Тугут вырос красивым крепким быком. Мы его очень любили и берегли. Его редко запрягали в нарты, хотя он был сильным передовым. Не стали его и приучать к седлу. Бабушка варила для Тугута рыбную похлебку, обильно приправленную солью. Выпрашивать лакомства наш любимец не стеснялся. Стучался копытами в дверь балка, лез мордой в открытое окошко.
Когда я познакомилась с Тугутом, мне было пять лет, а ему двенадцать. Бык совсем не выглядел на свой возраст. Первое время я побаивалась его кормить. Думала, что он зажует мне пальцы. Дедушка при мне засунул руку прямо ему в пасть и вытащил обратно. После этого я стала постоянно баловать Тугута хлебом. Бабушка не разрешала скармливать оленю свежий хлеб, поэтому я выпрашивала засохшие куски.
«Ааакооо-ааакооо-ааакооо-ааакооо», — зову я Тугута. Белый бык пытается выбиться из стада, натыкается на других оленей и, тряся головой, выбегает ко мне. Он осторожно хватает протянутый кусок хлеба за край. Медленно жуя, олень с благодарностью поглядывает на меня своими круглыми глазами. Я тянусь к морде и легонько дотрагиваюсь до жесткого шерстистого покрова. Тугут склоняет ко мне голову. Огромные ветви рогов опасно нависают надо мной. Я крепко обхватываю его сильную шею.
Мы потеряли Тугута, когда ему было пятнадцать лет. Домашнее стадо ушло кормиться со стойбища, но Тугут захотел вернуться к людям. По дороге домой его настигли волки. Олень упорно бился за свою жизнь. Бархатистые панты были все изодраны. Наш любимец сложил свои рога из-за привязанности к нам. Спасибо, аакоо, за любовь, которую ты дарил нам. Мы тебя помним.
Отрывок из шестой главы романа «И мерзлота тает»
Я просыпаюсь в балке. Часы на посудной полке показывают семь утра. Снаружи маленькие окошки еще завешены оленьей шкурой. На ночь меховую занавеску подпирают палкой, чтобы ветер ее не трепал. Когда светает, шкуру задирают и приставляют палку обратно.
Я лежу под тяжелым теплым песцовым одеялом. За окном завывает ветер, в печке уютно потрескивают дрова. Блики огня прыгают из раскаленной печи на стены и потолок. Они бегают по кругу, как будто играют в догонялки. На минуту отблески замерли на окне. Затем перепрыгнули на сохнущие дрова. Переметнулись на висящую у двери одежду. Прошлись по другому окну и спрятались у меня в постели. До вещей под кроватью им не дотянуться. Дальше блики скользнули по низкому столику и вернулись к себе в печку. Меня тянет поиграть с ними. Балок настолько маленький, что, выскочив из постели, за три своих детских шага я бы уже настигла их у печки. Но одеяло так крепко держит меня в своих теплых объятиях, что вылезать, пока балок не протопится, совсем не хочется.
Над столом тускло светит керосиновая лампа. Пахнет жареным толокном. Дедушка наливает чай в блюдце с высокими краями. Бабушка позвякивает ложкой о стенки кружки. Перешептываясь, они размешивают в чае толокно со сливочным маслом. Под гул ветра, треск дров и шепот родных я снова засыпаю.
Шкуру с окна поднимают, и балок наполняется дневным светом. Время десять утра, нужно скорее вставать. Тундренный день очень короткий, в два часа уже темнеет. C улицы доносятся разговоры соседей, лай собак, хорканье оленей, скрип снега. Домашнее стадо, ушедшее за ночь со стойбища, уже пригнали.
Каждое утро наши мужчины собирают разбредшихся в поисках ягеля оленей. Зимой под снегом корм не вытаптывается, и олени не уходят далеко от стойбища. Да и в ночную стужу они больше лежат, греясь друг об дружку. С начала отела и до твердого наста мужчины дежурят всю ночь. Весной и летом олени уходят дальше и часто гибнут задавленные волками или медведями.
Сегодня сбором стада занимается Дьокко, и дедушка поедет на озеро проверять сети. Вчера он обещал взять меня с собой. Я встала в предвкушении поездки. Облака и ветер показывают, что пурги быть не должно.
На завтрак у нас мучной суп на кости. Самое вкусное, костный мозг, достается мне. Он вываривается в жирненькую, похожую на плотный паштет массу. Я выковыриваю его из узкой кости черенком чайной ложки. Придавленный языком к небу мозг быстро тает, растекаясь во рту теплым жиром.
Рацион тундровиков не отличается разнообразием. Зато наша еда очень сытная. Мясо и рыба составляют основу питания. Особенно вкусно моя бабушка готовит холодец из оленьих копыт и трясучку из мороженого чира в соли и перце. В ее кушаньях всегда чувствуется забота. У нас не принято открыто высказывать чувства. Но бабушка всегда отдает мне очищенные рыбьи головы, чтобы я могла высосать глаза. Ну разве это не любовь?
Позавтракав, мы собираемся на озеро. Первым делом нужно поймать и запрячь двух оленей. Заарканить оленя дело не простое. Помогать выходят все жители стойбища. Ловля оленей всегда проходит очень шумно и оживленно.
Мужики с маутами заходят в стадо, олени от страха разбегаются. Я вместе с женщинами встаю у них на пути. Машу руками, отчаянно кричу, стараюсь звучать грозно и властно как бабушка. Ошалевшие олени поворачивают и натыкаются на мужиков. Оленеводы свистят обученным собакам-оленогонкам. Как у них получается так чисто и громко свистеть. Пытаюсь повторить, но у меня выходят только глухие звуки и слюни.
Дедушка забрасывает петлю на молодого резвого быка и тянет. Он упорно сопротивляется. Предельное натяжение. Олень вырывается и несется прочь. Вдруг маут вильнул на снегу прямо передо мной, я хватаю его. На секунду мне кажется, что я могу совладать с быком. Олень опрокидывает меня и тащит за собой по снегу. Мне кричат, чтобы я отпустила маут, но ведь тогда мы совсем упустим оленя!
Взвивающийся снег застилает мне глаза. Меховые рукавички скользят по мауту. Я пытаюсь перехватиться и случайно отцепляюсь. Олень уносится, оставляя меня валяться в снегу. Бабушка подбегает проверить, не зашиблась ли я. Мы возвращаемся к стаду и продолжаем гонять оленей. Быков удаётся заарканить со второго-третьего броска.
Запряженные олени ждут. Дедушка укладывает в нарты снасти для проверки сетей. Кладет пешню, фанерную лопату, сетчатую шумовку, веревку и кусок брезента. Чтобы было мягко сидеть, стелет оленью шкуру.
Я тем временем переодеваюсь. Не сказать, чтобы я была легко одета или вымокла, гоняя оленей. Просто для выездов в тундру и жизни на стойбище у нас разная одежда. Когда едешь на рыбалку, на охоту или в поселок, одеваешься теплее. Наша одежда из шкур хорошо греет и не мокнет от пота. Тепло равномерно распределяется под оленьей шубой, а разогретое тело не преет.
Сети у нас стоят на трех озерах. Самое дальнее находится в двадцати километрах от стойбища. Сегодня мы едем на ближнее озеро всего в пяти-семи километрах. Бабушка привязывает собак, чтобы они не увязались за нами. Я забираюсь в нарты.
Дедушка заходит справа от оленей и тянет за собой упряжку. Так делают все долганы, а нганасаны встают слева. Нганасаны вечно все делают не по-нашему. Мы чистим рыбу, держа за хвост, а они за голову. И здороваются они, не снимая рукавиц. Долганские запреты не разрешают нам жениться. Переезжать след, оставленный нганасанскими нартами, — тоже аньыы.
Несмотря на сложившиеся традиции, верхние долганы жили и живут бок о бок с нганасанами в Волочанке, Усть-Аваме и Новой. У моего прапрадеда по бабушкиной линии, Старика Такра, было огромное стадо, где работниками были нганасаны. Нашего деда раскулачили, арестовали и увезли. Жизнь его оборвалась где-то на чужой земле.
Когда бабушка приехала ветеринаром на практику в Новую, там она встретила нганасанов, работавших у ее деда. Они с большим теплом и уважением вспоминали об «эксплуататоре», от которого их «освободила» советская власть. Сейчас в Новой оленей нет ни у долган, ни у нганасан. А если бы коренным не ломали жизнь, то олени были бы и в Новой, и в Крестах, и в Катырыке, и в Хете, и на всех других кочевых землях Сибири.
«Хе-е-ей!» — кричит дедушка и ударяет передового по ребрам. Олени переходят на бег. Дедушка прыгает ко мне в нарты. Стойбище остается позади.
Снежные холмики сменяются снежными бугорками. Изредка встречаются одиноко стоящие карликовые деревца. Снежно-белое небо перетекает в белоснежную тундру, создавая ощущение бескрайнего поля. Небо без солнца, земля без горизонта. Моя тундра. Холодный воздух наполняет мои легкие. Интересно, а внутри они тоже покрываются инеем как и мой платок?
Видя, что я притихла, дедушка начинает меня дразнить. Он хвастается, что своим длинным хореем легко столкнет меня с нарт.
— Я тебя и с этой стороны, и с другой, — тычет он в меня шестом.
— А я тебя вот как! — упираюсь руками в крепкую спину.
Кряхчу, толкаюсь, но не могу его сдвинуть. Мы громко смеемся над моими потугами.
Я уже ставила подледные сети с дедушкой, а вот проверять их мне еще не доводилось. Долганы меряют сети не метрами, а шагами. Короткие сети длиной в двадцать шагов, а длинные больше тридцати. Мы ставим сети, когда лед становится со спичечный коробок. К одному концу сети привязываем двухметровый шест и опускаем его в первую прорубь. Течение несет палку, а вместе с ней растягивает сеть подо льдом. Рыбак следит, в какую сторону плывет шест, и идет за ним, расчищая снег. Когда лед на озере только встал, палку видно без всяких ухищрений. Но если лед толстый, ее так просто не разглядеть. Палку обстругивают, чтобы она белела в темной гуще воды. Некоторые даже крепят на нее фонарик.
Когда сеть расправляется, шест останавливается. Здесь мы делаем вторую прорубь и за палку достаем приплывший конец сети. Чтобы сети не ушли под лед, их привязывают к палке, лежащей поперек проруби. В этой конструкции есть еще одна палка. Ее накрест привязывают к поперечной, чтобы обозначить место проруби.
Мы подъезжаем к озеру. Торчащие палки указывают нам, где стоит сеть и нужно обновить проруби пешней. Дедушка расчищает снег лопатой, пробивает замерзшие проруби и убирает осколки льда шумовкой. У одной проруби он привязывает к сети веревку длиной в две сети. У другой голыми руками вытаскивает сеть из ледяной воды. Я перекидываю конец сети через плечо и изо всех сил тяну ее. Веревка медленно растягивается на месте сети. Шагаю с этой ношей и чувствую, будто вся тяжесть тундренной жизни легла на мои плечи.
Дедушка выпутывает пойманную рыбу. Достает худых извилистых налимов с большими головами. Такую рыбу отдают мне, чтобы я скормила их собакам и оленям. Сами мы едим хороших крупных налимов. У них большая белая печень, уха из них получается сладкая и наваристая. Извилистых налимов запрещает есть бабушка. Она училась на ветеринара и знает, что у таких налимов печень темная и кишит паразитами.
— Хочу, чтобы было больше кривых налимов! — кричу я дедушке.
— А что тогда мы будем есть?! — смеется он в ответ.
Растянутая подо льдом веревка помогает расправить сеть обратно. Расстилаем на нартах брезент, укладываем рыбу, закрываем ее и перевязываем. Наш улов — несколько чиров, пара пелядей и штук пять извилистых налимов.