Возвращение артефактов: как бывшие колонии борются с европейскими музеями за свое наследие

В 1799 году недалеко от города Розетта в Египте внимание французского лейтенанта привлек большой камень с незнакомыми надписями. Привлек не случайно: лейтенант участвовал в военной кампании Наполеона, во время которой десятки ученых собирали информацию о египетской культуре, поэтому сразу сообщил о находке в Каир. Спустя два десятка лет именно Розеттский камень стал ключом к дешифровке загадочных египетских иероглифов и превратился в один из самых известных мировых артефактов.

Розеттский камень оказался в Европе в ходе колонизации Северной Африки и Азии и стал одним из многочисленных предметов спора о реституции, то есть возвращении культурных объектов на место их обнаружения. Пока правительства и гражданское общество бывших колоний настаивают на возврате древностей, европейские институции не спешат расставаться с ценными артефактами. 

Кто может претендовать на владение древностями? Как обе стороны обосновывают свое право на артефакты и дискредитируют друг друга? Почему движение западных институтов к деколонизации выглядит как косметические изменения? На примере Египта разбирается магистр востоковедения и африканистики Санкт-Петербургского Государственного Университета и независимый исследователь Дмитрий Гавричкин.

— Почему Великие пирамиды находятся именно в Гизе? 
— Потому что они слишком тяжелые, чтобы вывезти их в Британский музей.

Эта шутка из Тиктока близка к правде: большинство артефактов древних и средневековых цивилизаций Западной Азии и Северной Африки оказались в коллекциях европейских музеев либо напрямую — как колониальные трофеи, либо в ходе колониального освоения подвластных территорий.

Древнеегипетская культура была устойчива в течение тысячелетий, даже когда Египет попал под власть греческих языческих династий и входил в состав Древнего Рима. А вот христианизации страна не выдержала: распространявшаяся с I века религия оказалась в некотором смысле тотализирующей формацией, то есть системой взглядов, поэтому вытеснила предыдущую культуру. С «идолопоклонниками» особенно активно боролись во время византийского протектората с IV по VII век. Население приняло христианство, хотя оно и отличалось от византийского православия: местная коптская церковь относится к дохалкидонским, монофизитским церквям. Египтяне не просто перестали верить в языческих богов: они также прекратили пользоваться классическими иероглифами и демотической, скорописной системой письма, а богослужения проводили на коптском языке — поздней версии египетского языка. Когда после завоевания Египта арабами и он вышел из употребления, большинство знаний о древнеегипетской культуре стали историей. 

Европейцы заново «открыли» Египет после Египетского похода Наполеона. Пока французские войска отвоевывали страну у британцев и турок, армия ученых из Комиссии наук и искусств должна была изучить города, памятники, культурные артефакты, флору и фауну, климат и географию Египта, чтобы тем самым прославить французскую науку. Хотя Египетский поход закончился неудачей, завоеватели составили монументальный труд «Описание Египта», а также приобрели и вывезли множество артефактов из страны. Как раз в этот период и был найден Розеттский камень. Именно Египетский поход и разные исследования, включая дешифровку иероглифов, пробудили в Европе невероятный интерес к древним и вообще средневосточным культурам.

В последующие сто с небольшим лет европейские империи в той или иной форме колонизировали Средний Восток и Северную Африку. Сейчас к этому региону относят около 20 государств: в основном это арабские страны, например Алжир, Марокко, Тунис, Египет, Сирия и Ирак. 

Музеи колонизаторов, в первую очередь Великобритании и Франции, обогатились огромным количеством артефактов. Однако страны, не владевшие территориями в регионе, тоже получали объекты для своих музеев и университетов. Колониальные правительства поначалу не придавали значения созданию национальных научных институтов, и первые масштабные экспедиции европейских археологов были частными. Частные же коллекционеры продавали объекты самым богатым и высокопоставленным покупателям, включая европейских монархов. Так коллекции древностей оказались у Германии, Италии и России — например, основная часть древневосточной коллекции Эрмитажа была куплена у итальянца Кастильоне. 

В XIX–XX веках в европейских странах стремительно развивались египтология и ассириология. Эти исследования были европоцентричными и колониальными не только из-за самих завоеваний, но и с точки зрения основополагающего мифа о Европе как «наследнице» культур Древнего Востока. Гегель, например, не имея существенных знаний о древних цивилизациях, утверждал, что единственная наследница древневосточных культур — Древняя Греция, а ее преемница — христианская Европа. 

Когда в XVIII веке европейцы открыли санскрит и обнаружили его родство с индоевропейскими языками, идеи о всемирной роли европейских народов стали активно развиваться. Практически любое новое знание о древних народах Востока встраивалось в европоцентричную конструкцию. Легенда о европейской судьбе мира была важнее реального места происхождения событий и артефактов, а неразрывно связанные научное и военное первенства Европы только подкрепляли такие представления.

После Второй мировой войны страны региона обрели независимость. Для новых суверенных государств возврат артефактов был не главной проблемой, гораздо важнее было стать экономически независимыми, избежать военных конфликтов, дипломатически лавировать между полюсами холодной войны. Тем не менее условия для дискуссии уже сформировались, потому что ускорилось развитие локальной науки.

К этому времени уже существовали локальные исторические школы, а местным ученым удалось встроиться в иерархию мировой науки. Одним из первых египетских египтологов стал Ахмад Камал, который работал в конце XIX века вместе с французскими учеными и был коллегой известного исследователя Гастона Масперо. После открытия гробницы Тутанхамона и обретения Египтом независимости в 1922 году появилось гораздо больше местных ученых-египтологов, например Селим Хассан, Сами Габра и Заки Саад. 

Именно независимые культурные институты в новых суверенных государствах сформировали запрос на возврат артефактов из европейских музеев. Запрос в обоих смыслах: и официальные требования научных институтов, и общественная позиция.

Официальные запросы в последние годы чаще одобряют. Европейские музеи передают артефакты либо на постоянное хранение в ходе реституции, либо в рамках временных выставок. Например, в 2021 году власти Франции официально объявили о реституции Бенину 26 артефактов, вывезенных из древнего африканского королевства Дагомея в ходе колониальных войн в 1892 году.

На месте государств Северной Африки и Среднего Востока раньше располагались цивилизации Древнего Востока, главным образом Месопотамия и Египет. Могут ли современные страны претендовать на их наследие?

Вопрос сложный. Обычно владение объектами древности выражается в виде государственной собственности, иногда спорной. С точки зрения граждан и научного сообщества государство не всегда верно распоряжается музейными экспонатами, потому что изучает и экспонирует их в первую очередь для повышения престижа государства, отчасти — для извлечения прибыли. Многие музеи недоступны для местных жителей, так как цены на билеты высокие и рассчитаны на европейских туристов. Режимы в некоторых странах коррумпированы или нестабильны, поэтому не всегда могут обеспечить надлежащую работу с артефактами.

Даже если пренебречь этими аспектами, принадлежность древностей странам Среднего Востока и Северной Африки может быть спорна исторически. Со времен древних Месопотамии и Египта на этих территориях сменилось множество государств и культур, поэтому современные Ирак, Сирия и Египет связаны с древними культурами немногим больше, чем Англия или Франция.

Арабо-мусульманские завоевания стали переломными для региона: сменились не только политические элиты, но и господствующая культура и религия. В исламе эпоха до первого откровения Мухаммеда считается периодом невежества, «джахилии», из-за чего артефакты древних цивилизаций ценятся меньше, чем наследие исламской истории. С другой стороны, арабо-мусульманские ученые сохранили и развили достижения предшествующих культур, например греческой и персидской: большинство античных трудов попали в средневековую Европу через Восток. Богатый опыт инклюзивности и впитывания достижений других культур не конфликтовал с религией: исламские ученые считали, что все науки достойны изучения, а правители предоставляли все основные гражданские права населению независимо от нации и религии.

Прямое наследование культурам древности в принципе трудно себе представить, потому что через множество поколений и смену культур оно становится эфемерным. В особенности это справедливо, когда речь идет о территориях с историей в тысячи лет. Но арабские страны могут претендовать если не на прямое наследование древним культурам, то на обоснованную с исторической и этической точки зрения позицию для сохранения и изучения артефактов. Самостоятельное исследование древностей играет важную роль в (пост)модерном национальном строительстве и избавлении от наследия колониализма. Иными словами, даже если современные страны региона не являются прямыми наследницами древних цивилизаций, то европейские государства в любом случае вывозили артефакты с их территорий. Реституцию стоит рассматривать в контексте процессов деколонизации и национального строительства новых стран региона, а не только в абстрактном противопоставлении Запада и Востока перед лицом древности.

Кроме того, хватает и социально-экономических доводов в пользу реституции. Если артефакты в музеях вообще «принадлежат» кому-либо, то они должны «принадлежать» именно странам их происхождения. Во-первых, туристы, которые приезжают посмотреть на эти артефакты, приносят стране деньги. Во-вторых, музеи и выставки, показывающие достижения культур на родной земле, будут взращивать в гражданах интерес к своему прошлому, образованию и науке. Это особенно важно для государств, которые испытывают экономические и социальные трудности в том числе из-за последствий колониализма.

Администрации европейских музеев в качестве доводов против возвращения артефактов называют свои квалификацию и опыт. Они настаивают, что лучше готовы к работе с артефактами, потому что обладают всеми необходимыми ресурсами для реставрации, изучения и экспонирования. Уровень этих институций недостижим в большинстве арабских музеев. В пример иногда приводят маску Тутанхамона, у которой сотрудники случайно сбили бороду, а потом приклеили на место эпоксидным клеем. Позже, конечно, ошибку исправили.

Кроме этого, европейцы акцентируют внимание на своих практиках по преодолению колониальности: конференциях и дискуссиях по теме, переименовании учреждений, смене используемых терминов, внесении разнообразия в профессорский состав. Например, Восточный (Oriental) институт Университета Чикаго переименовали в Институт по изучению древних культур. В нем же проходят лекции о пагубности колониализма и вкладе ученых Востока в развитие науки. Действительно, в западных музеях все чаще обсуждают инклюзивную оптику и деконструирование колониализма, а также помещают вывезенные артефакты в изначальный контекст, при этом не возвращая большинство из них. Попытки преодоления колониализма изнутри европейских институтов выглядят как реверансы в сторону разнообразия и разоблачения самых явных проявлений расизма. А тезисы, что именно западные исследователи лучше других знают, как обращаться с артефактами древности, и дальше всех продвинулись в развитии инклюзивности, разнообразия и деколониальности, сами по себе неоколониальны. 

Кроме того, западное научное сообщество все чаще обозначает свою позицию как «общечеловеческую». Во-первых, это не снимает ответственности за вывоз артефактов и их апроприацию. Во-вторых, заявка на репрезентацию «общечеловеческого» взгляда опять же внутренне колониальна. И из-за факта грабежа стран Африки и Азии, и из-за того, что «общечеловеческий» подход продолжает строить знание на идеологической конструкции общеевропейского наследования «мировому духу». Вспомните Гегеля. Только теперь «мировым духом» может называться сколь угодно «общечеловеческая» история мира, изучаемая все так же в старых имперских центрах, куда и были свезены сокровища древних цивилизаций.

К этому добавляют аргумент о праве научного первенства, ведь именно европейские археологи первыми обнаружили многие артефакты, а лингвисты и искусствоведы изучали их в европейских же музеях. Да, европейцы действительно забрали эти артефакты в ходе колониальных завоеваний, но ведь они изучали предметы в рамках научного процесса, который служит наследию всего человечества. 

Этот аргумент не выдерживает критики, потому что снова подчеркивает, что европейская наука представляет общечеловеческий взгляд на изучаемые предметы. Это по меньшей мере спорно. Действительно, XIX век стал эпохой великих открытий европейскими учеными в области египтологии, ассириологии и африканистики — от дешифровки древних языков до открытия реального существования Трои. С другой стороны, научный прогресс был неразрывно связан с военно-колониальным господством Европы, а «общечеловеческий» взгляд на историю все еще обращен к величию Европы как к своей высшей точке. 

Получается, что дискурс о развенчании колониализма и попытки занять нейтральную позицию, наоборот, закрепляют господствующее положение научных кругов Запада в иерархической системе знания, а европейские институты все равно сохраняют ориентализм, то есть относятся к Востоку исключительно как к пассивному и податливому объекту исследования. 

В реальности прийти к нейтральному владению древностями сложно или практически невозможно. Проблема упирается в метауровень дискуссии о (нео)колониализме и о социально-экономическом неравенстве стран «первого» и «третьего» мира. Без прогресса в решении этих вопросов невозможно окончательно определить принадлежность и роль артефактов древности в современном мире. Экономическое положение западных стран позволяет поддерживать монополию на знание, в то время как бывшие колонии и страны зон влияния вынужденно коммерциализируют собственную культуру и древнюю культуру региона из-за финансовых проблем. 

В современном Египте существует уникальный орган власти — Министерство по делам древностей. Оно сохраняет и изучает наследие древнеегипетской цивилизации, организует туристические программы. Именно это министерство стало самым активным проводником дискурса о возвращении «домой» артефактов древнеегипетской культуры и предметов исламского периода. 

Министерство существует не только для научной и музейной деятельности, потому что она не первостепенна для государства. Египтяне борются за возврат артефактов, чтобы отстоять суверенитет перед лицом бывших колонизаторов, повысить престиж страны и развивать туризм.

Туризм особенно важен, потому что в последние годы доход от путешественников упал из-за пандемии коронавируса, активности боевиков и падения уровня инвестиций. Многие критики заостряют внимание именно на этом фокусе Министерства по делам древностей: оно якобы делает все что угодно для привлечения туристов, даже в ущерб науке.

Особую роль в работе Министерства древности сыграл эксцентричный археолог Захи Хавасс. Он возглавлял министерство и предшествовавшие ему организации с 1998 по 2011 год, активно участвовал в масштабных раскопках, консервации и реставрации пирамид Хеопса и Джосера, публичных мероприятиях, телепередачах и конференциях, популяризируя египетскую культуру в мире и активно продвигая инициативы по возвращению древностей. В СМИ археолог приобрел эпатажный образ: он проповедовал идеи о том, что в гробницах можно отыскать секретные камеры, анонсировал открытия этих камер в пирамиде Хеопса и гробнице Тутанхамона, рассказывал, что обнаружили мумии Нефертити. В реальности этого не происходило. Противники Хавасса, в том числе сменивший его на посту Абд-эль-Фатах эль-Банна, обвиняли его в производстве сенсаций для увеличения турпотока и привлечению внимания к стране.

Личность Захи Хавасса и его образ стали подарком для проевропейской стороны в дискуссии о праве на культурные объекты. Именно Хавасс в годы своей работы на высших постах озвучивал основные официальные запросы египетских властей о возврате артефактов. При этом его легко было дискредитировать: заявления из его выступлений часто были ошибочны, поэтому их списывали как несерьезные.

Хотя характеристика Хавасса отчасти справедлива, его образ недобросовестно используют для дискредитации любых усилий Египта по возвращению артефактов. Ошибки и эксцентричность не могут быть обоснованием для отказа в возврате ценностей.

Другой пример неадекватного отказа связан с бюстом Нефертити, который хранится в Берлине, в Новом музее. Требования о его возврате в Египет звучат еще с первой половины XX века, но бюст пока так и не вернули: сотрудники музея и фонда заявляют, что перевозка в Египет будет слишком рискованной для артефакта. При этом бюст Нефертити знают во всем мире, этот артефакт привлекает туристов именно в Берлин. 

Многие люди готовы согласиться со справедливостью аргументов за возврат хотя бы основных, важнейших памятников египетской истории. Проевропейская сторона утверждает, что египетским властям важны не принципиальные для научных исследований объекты, а популярные и выгодные для туризма артефакты.