Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Парижские гетто не так уж похожи на гетто. Кое-где, действительно, бедность и разруха, а где-то новые дома, чистые подъезды, зелень, приятное знакомство всех со всеми и уют, как в старомосковских двориках. Социолог Альбина Андреева побывала в разных кварталах, пообщалась и с хорошими девочками, и с плохими парнями и рассказывает, как по-разному может протекать жизнь в этих районах, почему люди к ним искренне привязаны и чем они могут быть интересны заглянувшему сюда путешественнику.
Это вторая часть текста о парижских гетто. Чтобы узнать, как формировались кварталы мигрантов и откуда берется социальная неустроенность, читайте первую часть.
«Да вы что, здесь очень безопасно, тут своих никто не трогает! — радостно сообщает молодая турчанка в хиджабе. На ней нарядный платок лимонного цвета, подколотый брошью, и воздушное платье в пол. Она идет в гости к маме, та машет ей из окна пятиэтажки — милая бабуля в платке, напоминающая всех бабуль мира.
«А не своих?» — нервно спрашиваю я. Нарядная турчанка улыбается и уклончиво пожимает плечами. Вот уж не знаешь, радоваться или огорчаться.
Мы высадились в Клиши-су-Буа в полдень и вертим головами в поисках банд и разрухи. Это легендарный город: именно отсюда в 2005 году начались самые масштабные бунты в истории Франции, которые ввели в общенациональную моду «родео» — массовые поджоги машин. Теперь это визитная карточка французских бедных районов, особый язык, на котором местные хулиганы говорят с властью и выражают протест сразу против всего: безработицы, бедности, дискриминации.
Сгоревшие дотла остовы автомобилей и сейчас можно увидеть на улицах города, хоть и немного. Но в остальном тут очень тихо, зелено, белые пятиэтажки и ларьки в неказистых бетонных конструкциях. Типичный «спальник».
У Клиши-су-Буа нет промышленной истории, в 1970-х его строили с нуля как город-дачу, город-мечту, где средние классы могли бы наслаждаться природой вблизи Парижа. При строительстве тут обещали проложить шоссе, чтобы связать город с остальным регионом. Шоссе не получилось, Клиши-су-Буа оказался в чудовищной транспортной изоляции, и здесь начались те же процессы, что в других пригородах: все, кто мог, стали уезжать, остались самые бедные и мигранты.
Теперь бывший город-мечта — худший из всех пригородов Франции: безработица колеблется от 20 до 40 %, за чертой бедности находится 50 % жителей. Он на 80 % состоит из панельных и кирпичных многоэтажек — настоящий кошмар по французским меркам. Правительство пытается как может воскресить город и проводит масштабную реновацию. Старый жилищный фонд сносят, строят новый, запускают программы занятости и курсы французского — все, чтобы вытащить жителей из гетто.
Правда, далеко не все жители считают свой район гетто. «Да вы что, мне тут очень нравится! — улыбается турчанка. — Мы тут все друг друга знаем, а вечером на улице даже чай вместе пьем!» Она не закончила школу из-за бюрократии. В последних классах училась на воспитательницу (во Франции ряду профессий обучают в старших классах средней школы), уже прошла несколько стажировок, но потом вышла замуж и уехала к родственникам. Когда вернулась, в ту же школу ее не приняли, а приняли в другую и предложили только одно: выучиться на продавщицу одежды. В итоге девушка не доучилась и продает одежду у знакомых в торговом центре.
Я смотрю на ее сияющее лицо и думаю про французскую статистику. По всем отчетам девушка пройдет как типичный несчастный житель кварталов. Покрытая мусульманка, вышла замуж со школьной скамьи, образования нет.
Но вот она, живая, стоит передо мной и рассказывает, что ни за что не хочет отсюда уезжать. «Ну, разве что ближе к центру города, где „Макдоналдс“».
Когда-то транспортная изоляция превратила Клиши-су-Буа в гетто, но теперь сюда запустили трамвай, так что путь займет меньше часа. Отправляйтесь на Восточный вокзал Парижа (Gare de l’Est) и садитесь на линию RER E (местные пригородные электрички). Доезжайте до милого городка Бонди (четвертая остановка) и там пересаживайтесь на трамвай T4 — он довезет вас до самого Клиши-су-Буа.
Выйти лучше всего на остановке «Мэрия»: оттуда до Шен-Пуантю всего пара минут ходьбы. Квартал ищите по местному супермаркету Supermarché Ela по адресу: Place Tour, 14.
Адрес: Allée de la Forestière 93390, Clichy-sous-Bois.
Сайт: mosquee-bilal.com
Адрес: Place du 11 Novembre, 1918.
Адрес: на углу Chemin de la Tourelle.
Мы находимся неподалеку от мечети, тут как раз проходит ярмарка в честь Рамадана. Вокруг шум, цветистые ряды рахатов и лукумов, запах меда и карамели смешивается с дымом от горячих сковородок и котлов с кускусом. Между пестрыми рядами деловито ходят и белые французы, принюхиваются, прицениваются. Со стороны кажется, что это для них привычный ритуал — раз в год ходить на Рамадан вместо булочной. Кварталы вокруг похожи на элитные московские ЖК: сдержанные цвета, скандинавский стиль, за заборами сады и огородики.
Это Монфермей, такое же сердце французского гетто, как и Клиши-су-Буа. В 1970-х, когда Клиши-су-Буа активно застраивали, новые кварталы вышли за границы города и «перетекли» в соседнюю коммуну. Теперь они объединяют оба поселения и формируют общую зону городской политики Клиши — Монфермей. В общем, города два, а гетто у них одно на двоих.
Именно у этой мечети 15 лет назад взорвалась дымовая шашка, именно тут полиция брала штурмом бетонные высотки, из которых их забрасывали горящими предметами. Сейчас здесь полным ходом идет реновация, половину аварийных домов снесли, на их месте возвели более гуманные малоэтажные кварталы, а жильцов переселили.
«Когда мы начали, здесь было страшно, — без обиняков говорит Кристин, чиновница из городской управы. — Огромный уровень наркотрафика, огромный уровень насилия, в зданиях дырки от пуль. Общество, которое полностью закрыто от мира».
Кристин рассказывает нам про городскую политику в Монфермее от и до: как и что сносят, кого куда переселяют, как проводят курсы французского, помогают семьям, ловят преступников и прочая, прочая. Ей лет сорок, она говорит чеканно, как генерал, и тоном, который я называю «решительный оптимизм». Она рассказывает нам, как происходило переселение: всех жителей нарочно перемешали, чтобы сломать старые соседские связи, те самые, которые, как считается, толкали людей на разнообразное асоциальное поведение.
Я спрашиваю, сработало ли такое смешивание, и Кристин твердо отвечает: «Да. Это работает. В четырех домах, которые мы перемешали, все хорошо, а вот в пятый переселили тех же людей и там уже есть признаки асоциального поведения. Впрочем, вы сами можете посмотреть, как это выглядит, — наведайтесь в Шен-Пуантю».
Еще одна авторская инновация — команда координаторов, что-то вроде вожатых, которые объясняют людям, как оплачивать коммунальные услуги, проводят встречи с жителями и управляющей компанией — все, чтобы местные обитатели не чувствовали себя брошенными на произвол судьбы.
Если жители будут ощущать поддержку госинститутов в ежедневной жизни, объясняют мне, то будут лучше относиться и к остальной Франции и почувствуют себя частью общества.
Кристин не без удовольствия проводит меня по новым кварталам. Мы осматриваем сады, где на грядках увлеченно возятся две женщины в хиджабах, заглядываем в крахмально белые подъезды, знакомимся с кем-то вроде консьержки — еще одной покрытой женщиной, которая стеснительно мне улыбается, на минуту отворачиваясь от камер видеонаблюдения.
Всего камер тут 613 штук, объясняет Кристин, и все они транслируют напрямую в комиссариат. «Если у молодежи какой-то конфликт, мы реагируем очень оперативно». Такие драки, если верить респондентам, происходят тут раз в два месяца: кто-то гуляет с чужой сестрой, не поделили деньги, не отдал долг…
Кроме того, есть что-то вроде социального мониторинга: те же самые координаторы обходят кварталы, работают напрямую с полицией и прокуратурой, чтобы держать «на карандаше» всех правонарушителей. «Если кто-то из наших попадается — кража, преступление на сексуальной почве, — мы связываемся с прокуратурой, связываемся с ребятами, чтобы они видели: мы тебя знаем», — рассказывает Кристин.
Последнее, видимо, сработало. По крайней мере, и в Клиши, и в Монфермее мне в один голос говорят, что теперь тут безопасно, не то что 10 лет назад. И жизнерадостно добавляют: «Своих не трогают».
«Ну, основной результат — что в вас больше не бросаются камушками из окон, — смеется Кристин. — Вы можете приехать, зайти в любой дом. А 10 лет назад на входе стояли парни и не пускали нас, требовали удостоверение личности!»
Мы еще немного гуляем по кварталу. Картина, и правда, очень мирная, и мне трудно не верить, когда Кристин хвастается: «Текучка жителей упала до нуля, больше уезжать отсюда никто не хочет».
Иногда, правда, можно увидеть свидетельства прошлого: сожженные машины и надписи на строительных заборах «Вив Ле-Боске!» и «Вив Ля-Форестьер!» — названия тех самые кварталов, которые сровняли с землей. Получается, кто-то еще хранит им верность. Такое «Цой жив», только про родные бетонные коробки.
По моей просьбе Кристин показывает мне последнее сохранившееся здание, которое уже опечатали и вот-вот должны снести. «Это чудовищно! Чудовищно! — с чувством говорит она, подводя меня к серой девятиэтажке в стороне от новеньких кварталов. — Вы только посмотрите, как в таких условиях можно жить?!» Я стою перед большой бетонной коробкой и силюсь разделить невообразимый ужас Кристин. Может, внутри протекают все трубы, а стены покрыты плесенью. А может, канализация вышла из берегов и затопила первые этажи (такая история случилась в соседнем квартале). Даже если так, наверняка и это здание будут вспоминать с ностальгией.
Мне не удается увидеть ничего, кроме обычной девятиэтажки, в какой выросла я сама и еще пол-России. «Да, чудовищно», — соглашаюсь я.
Так же, как до Клиши-су-Буа: с Восточного вокзала Парижа до Бонди по линии RER E, а там пересесть на трамвай Т4, выйти на остановке «Клиши — Монфермей». Можно и пешком из Клиши-су-Буа.
Адрес: квадрат между улицами Пикассо, Поль Ланжевен, Дерен и Модильяни.
Адрес: 11 All. de Notre Dame des Anges.
Адрес: 136, Rue des Moulins.
«Это что еще такое?» — я тычу пальцем в лобовое стекло: на горизонте выросли то ли здания, то ли гигантские инопланетные грибы.
Мы едем через квартал Ля-Дефанс, эдакий Манхэттен в городе Нантер к западу от Парижа. Это ультрасовременный район, который блестит на майском солнце как бриллиант. Сплошь небоскребы, сталь, стекло и только самые глобальные, самые беловоротничковые корпорации: Total, Société Générale, HSBC, плюс пара министерств.
И на фоне всего этого хай-тек-великолепия — какое-то архитектурное безумство, башни-грибы, будто из потустороннего луна-парка. Мы мгновенно забываем о своих исследованиях и едем прямиком туда. Похоже на огромные ульи или инопланетные корабли.
Вблизи башни еще хуже, чем издалека. Будто Гауди наглотался грибов из «Алисы в Стране Чудес» и вместо Sagrada Família соорудил вот это. Все здания составлены из вертикальных трубок, беспорядочно усеяны круглыми окнами и отделаны мозаикой в виде бесформенных цветных пятен. Голова кружится.
Я стремительно гуглю и нахожу то, что нужно: квартал Пикассо, известный также как «башни-облака». Трудно поверить, но и это — очередное французское гетто. Предыстория такая: примерно в 1970-х во Франции пришли к выводу, что безликая бетонная урбанистика 1960-х — зло. Она дегуманизирует жителей, приводит к различным социальным болезням и криминалу. Людей нужно спасти от «цивилизации цемента». И на смену функционалистам пришли архитекторы-мечтатели.
Так появились и это чудо-юдо. Их еще называют «Башни Айо», по имени архитектора. Тот стремился не просто строить, а осваивать пространство поэтически — отсюда и безумная расцветка, и отсутствие прямых линий и углов. Башни венчает мозаика в виде облаков: в противовес унылым бетонным коробкам они должны создавать ощущение жизни на природе.
Что-то при реализации замысла пошло не так, и сегодня это типичный бедный квартал. Как ни странно, именно здесь, у подножья одного из «ульев», нам встретились самые типичные парни из гетто, какими мы их представляли. Смотрят исподлобья, говорят с вызовом и обидой, совсем не как те малыши-хулиганы, которые просто кривлялись.
«Квартал просто так никого не отпускает, мадам, — угрюмо рассуждает невысокий парень в олимпийке. Он развалился вместе с друзьями на старом диване у подъезда. — Сначала ты просто общаешься с друзьями, делаешь то же, что все, а потом раз — и ты в тупике. Все хотят отсюда уехать».
Ему чуть больше двадцати, а двое других явно школьники. Я пытаюсь разговорить и их тоже, но они так стесняются, что молча утыкаются в телефоны. Только один раз удалось выудить из них хоть что-то. «А вы почему не в школе? У вас каникулы?». Смеются: «Мадам, мы что, похожи на ребят, которые ходят в школу?»
Угрюмый африканец рассказывает, что учился на повара и хочет открыть свою пекарню, только денег надо накопить. А это трудно, потому что хорошую работу никак не найти. «Да, система есть, мадам, она работает, — парень морщит лоб. — Есть курсы, то-се. Только она работает по двойным стандартам. Один стандарт для Мишелей Дюпонов, а другой — для Мохаммеда из ситэ. Что делать? Ну, вон „желтые жилеты“ протестуют. Но у меня уже есть приводы, если пойду на митинг, точно посадят. Я черный, мадам, за нами полиция в первую очередь гонится».
По «желтой линии» (линия 1) метро до остановки «Ля-Дефанс» (La Défense), оттуда пешком 15 минут.
Адрес: выходите на метро «Ля-Дефанс».
Адрес: 1 Parvis de la Défense, 92800 Puteaux.
Сайт: parisinfo.com
Мы провели в брожениях по гетто около двух недель. Встретили девочек из Азии с большими мечтами, мальчишек из Магриба, которые хотят стать журналистами и адвокатами, угрюмого африканца, мечтающего о собственной пекарне, парочку типичных хулиганов из гетто.
И кучу людей, которые искренне привязаны к своим бедным и неприкаянным кварталам: «Мы тут всех знаем, у нас тут друзья». Если их всех поставить в ряд и сфотографировать, получится отличная иллюстрация для статьи в духе «мигранты завоевывают Францию». Но на обложке не увидишь ни их мечты, ни цели, ни то, что сами себя они считают французами.
Напоследок заворачиваем в еще один район. На карте со статистикой он не лучше других, та же бедность и безработица, но в реальности выглядит гораздо уютнее. Бетонных многоэтажек тут немного, зато довольно атмосферных шопхаусов и старых каменных домов с черепичной крышей. Мы подходим к продуктовой лавке в старом шопхаусе. У входа курит травку толпа парней 20–25 лет, арабы и африканцы, в джинсах, черных кожанках, олимпийках, капюшонах. Они выглядят как десятки других арабов и африканцев, которых мы уже встретили.
«Да, мы тут снимаем здание у одного богатого француза. Он где-то в Версале живет. Не, мадам, у нас тут тихо, даже в 2005-м было спокойно. Политика? Да мы не ходим на выборы», — говорят они.
Неожиданно завязывается очень оживленный и открытый разговор. Им уже за двадцать, все работают — кто в «Убере», кто в булочной. Происхождение, как у всех: Марокко, Тунис и тому подобное. Очень довольны тем, что живут в 10 минутах от Парижа.
Я склоняю их к протестным темам и так, и эдак, но они бесхитростно отвечают, что только следят в соцсетях за «желтыми жилетами» и все. «Ну, еще бы площадки детские построить и вообще что-нибудь для детей. Это было бы хорошо».
Каждый, кто проходит мимо, здоровается — дедули, мальчишки, девушки. Изредка проходят белые французы и тоже раскланиваются со всеми. Будто мы оказались в хрестоматийной французской деревеньке из фильмов, где каждый знает друг друга в лицо: молочник — цветочницу, цветочница — сапожника.
С нами тоже здороваются, будто мы дорогие гости в их деревне. Такое добродушие я видела разве что в горных селах Кавказа. Внезапно чувствуешь себя не заезжим социологом, а дальним родственником.
В воздухе стоит характерный запах травки, а вокруг такие же африканцы и магрибинцы, те же панельки. Но мы вдруг чувствуем себя так свободно, что начинаем говорить обо всем на свете: об исламе, Макроне, протестах, дискриминации. «Конечно, нужно выходить замуж за практикующих мусульман, — рассудительно замечает молодой человек из Туниса. — У меня вот две сестры, они покрыты», —«А это обязательно?» — «Ну, это их выбор, — быстро пожимает плечами. — Вот у меня кузина, она не носит хиджаб, и ничего».
Сам он говорит, что практикует, держит Рамадан, молится, часто ездит на родину и вообще ощущает себя скорее тунисцем, чем французом. Мы снова расчехляем тест на «французскость»: задаем контрольный вопрос про Нотр-Дам.
«Ох, так было грустно смотреть, как он горит, — искренне признается тунисец. — Мы же туда еще в школе на экскурсии ездили. И вообще, это символ Франции».
Турецкие дайнеры стоит пробовать только тем, кто никогда не ел шаурму, то есть почти никому. Что действительно стоит искать в бедных кварталах — это семейные китайские и вьетнамские ресторанчики, где за восемь евро дают лапшу, закуску и дивные, тающие во рту кокосовые пирожные.
Еще стоит заглянуть в индийские и пакистанские закусочные, где всегда можно рассчитывать на большие порции, комплексный обед с карри и великое множество наанов — тонких лепешек из теста с самой разнообразной начинкой.
