Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и Instagram.
Уже несколько месяцев вместе с читателями и авторами мы в Perito исследуем тему идентичности. И сегодня впервые выпускаем художественный текст. Совместно со школой писательского мастерства Write like a grrrl мы публикуем рассказ Эльвины Валиевой, написанный на курсе «Семейная этнография».
«WLAG Россия» — это писательские курсы и сообщество пишущих женщин. WLAG проводит курсы, воркшопы и лаборатории, издает сборники рассказов начинающих писательниц вместе с No Kidding Press и поддерживает женское письмо всеми доступными способами.
Этот текст был написан на первом потоке курса Эльмиры Какабаевой «Семейная этнография» в партнерстве с «WLAG Россия». Одним из инструментов курса было интервью с моей мамой, по итогам которого этот текст и написан.
В моей семье всегда были особые отношения с магией и бессознательным, но я только недавно поняла, что такой взгляд на мир — это деколониальная стратегия, реакция на историю, способ справиться с тем, что нельзя контролировать, и создать место для заботы и любви друг о друге.
«…Чтобы мертвые говорили,
приходится дать им место в собственном теле и разуме —
нести их в себе, как ребенка»
Мария Степанова
Мы сели в машину еще до рассвета, впереди была долгая дорога. В желтом свете фонарей обезлюдевший город словно вымер, жизнь теплилась только внутри синей «девятки». Многоэтажки сменились частными домами, а когда мы вышли на трассу, кромка зари загорелась на горизонте. Аптяйка была такой же частью моего мира, как серая река асфальта, как светлеющее небо. Мы мчались на юг, чтобы похоронить ее.
Халима-апа ( Апа — старшая сестра или любая старшая родственница (Здесь и далее — пер. с татар.)), прозванная Аптяйкой, потому что она была старшей сестрой бабушки, любила щекотать детям пятки, жонглировала мандаринами и рассказывала самые смешные на свете истории. От нее осталось только крохотное укутанное тело. Увидев ее, я начала плакать от обиды: вся длинная жизнь, все ее страдания и наслаждения будут завернуты в саван. Она казалась хрупкой и беззащитной, мне хотелось обнять ее. Мертвые сами о себе не позаботятся, им нужна опека живых.
Я знаю, какова мамина забота на вкус, какова она на ощупь. Накормив и приласкав живых, она никогда не забывала о мертвых. Как четки, она перебирает имена: Сария, Лейли Джамал, Амина, Нурлеислам. Вот теперь новое, Халима. В каждой драгоценной бусине целая жизнь. Имена — это все, что от них осталось, но их достаточно. Дуа найдет усопшего по одному только имени и сделает его ближе к Богу, она укроет своей заботой, как шерстяным одеялом в зимнюю ночь. Одеяло молитвы колючее, оно пахнет домом, пахнет теплым зверем, верблюдом, овцой или козой. Укутанные в него, они повернутся на другой бок и продолжат свой долгий сон.
Забота о мертвых — дело сложное, в нем нужна подмога. У мамы всегда есть старенькая абыстай ( Абыстай — жена священнослужителя или женщина, выполняющая религиозные ритуалы, уважаемая женщина), в красивом вышитом платке, опрятном платье и с тяжелыми бусами из бирюзы или янтаря. Со временем и они уходили, от них оставались одни имена. Абыстай приглашают по праздникам и годовщинам, собирают всю семью за щедро накрытым столом, чтобы напомнить живым, что, несмотря на химические завивки и цветные телевизоры, по ним тоже когда-нибудь будут молиться.
Теперь ей помогает соседка снизу, Гульсина-апа, женщина с тяжелым характером и еще более тяжелой ногой — в семье так называли людей, которые приносят неудачу. Мама говорит, что если выйти по делам и встретиться с ней, то пиши пропало, ничего хорошего из затеи не выйдет: анализы будут плохие, автобус не придет, ненароком поскользнешься на пустом месте. К такой женщине без причины не пойдешь, но что поделать? Зато она никогда не откажет, всегда прочитает за маминых мертвых, это ее долг, ее дело, совсем как дело мамы — помнить имена, перебирать между пальцами, согревать своим теплом. Как легко ей становится, когда молитва прочитана! И как она корит себя, когда в водовороте жизни она забыла о них, пропустила дату смерти или рождения, оставила их без присмотра.
Мама как кошка, которые, как известно, ходят между мирами. Она смотрит одним глазом на счета за газ и квиточки квартплаты, знает, в какой день недели брать кефир (по субботам брать — только деньги тратить: будет одна вода) и в какую смену вкуснее хлеб. Но второй ее глаз, левый, смотрит и видит святые места. Неважно, кому в них молятся, — она видит Бога в каждой хорошей новости и, когда закрывает оба глаза, чтобы уснуть, ее зрение становится еще острее и она видит вещи такими, какие они есть.
Может, оттого она всегда спала так чутко. Обычно сны к ней приходят бредовые, мутные, как рассол в банке огурцов, которая вот-вот взорвется. Но такой сон в руку всегда остается, становится еще яснее в свете дня.
Совсем недавно к маме во сне пришла Кашифа-апа. Бойкая старуха при жизни никогда не лезла за словом в карман, теперь же она сиротливо жалась и смущенно смотрела на своих внучку и правнука. До чего странно было видеть ее такой растерянной.
— Чәй эчәсеңме, Кашифапа? (Чай будешь, Кашифа-апа?) — спросила ее мама.
— Чая эчәдем бит. Ашатсан ашар идәм ( Чай уже попила. Но если накормишь, не откажусь).
Сон был ясным как день. Вот чьего имени не хватало в ее четках. Дочь Кашифа-апы недавно умерла, и теперь она осталась сиротой, за нее больше никто не молился. Мама приняла ее в свой сонм усопших с любовью, как всегда принимает гостей. Из нашего дома никто не уйдет голодным. Для всех находится самое лакомое, самый красивый сервиз, мельхиоровая чайная ложечка и абрикосовое варенье с миндальной сердцевиной.
Мама не ходит в мечеть. Зачем, если Аллах всегда близко? Да и кто знает, что за мулла там? Она не всякому доверит ухаживать за близкими. Безличным молитвам массового производства она предпочитает свои, домашние. Ей дороже неспешное чтение Корана моей абикой (Бабушка), мамой отца. Та научилась читать по-арабски уже на пенсии, когда пришло ее время взять заботу о душе в свои руки. Бабушка омывает руки кипяченной водой из кувшина с серебряной монеткой на дне. Вдвоем они с мамой накрывают стол и собирают мертвых на бабушкиной кухне или на персидском ковре в гостиной. Мертвым должно быть так уютно в окружении запахов убранного дома, шурпы и накрахмаленного белья, где все знакомо. Вот вязанная крючком салфетка на телевизоре, совсем такая же, какая была у них на кухне, вот рюмочки в форме рыбок, вот чеки, аккуратно собранные в пакетик из-под кефира. У них в сервантах стояли именно такие фужеры, в их шифоньерах именно такие, не прикрывающие ушей норковые шапки ведром проводили лето на верхней полке. Совсем как дома, подумают они и укутаются в одеяло молитвы покрепче.
Абика прочитала Коран за каждого из самых близких, чтобы они как можно дольше оставались живыми, а потом взялась за усопших. Как бы ни были любимы мертвые, они молчаливы, а дело живых — быть им голосом.
Аптяйку приготовили к ее последней дороге, и вместе с ней живые загрузились в уазик. За окнами мелькали смешанный лес да неприветливые голые поля. Как же неуютно, должно быть, ложиться в мерзлую осеннюю почву! Глядя на них в качающейся по ухабам машине, я все думала, будет ли земля на кладбище такой же вскопанной, жирной? Или мертвым отдают похуже, песчаную? От них ведь ничего не родится. Когда мы добрались до места, мама успокоила меня:
— Смотри, вот там, под светлыми стволами осин, там будет лежать Аптяйка. В мире не найти лучше места, тем более как близко она к местам, откуда больше семидесяти лет она назад ей пришлось уйти. Она вернулась домой, кызым (Моя дочка).
Аптяйка и не знала, как близко к родине ее вернула запутанная дорога жизни. Память оставила ее раньше, чем здоровье, и в последние годы она не узнавала даже себя. Хотя один раз, когда мы навещали ее, она посмотрела прямо мне в глаза и улыбнулась. Она не помнила моего имени, но помнила, каково это — держать новорожденного младенца, младшую внучку своей сестренки. И на секунду она вернулась такой, какой я помнила ее, последнюю из поколения титанов, кто помнил жизнь до исхода нашей семьи, единственная из тех, кому удалось вернуться домой, к Идель-Волге из далеких краев.
Семья — дело непростое, и редко в ней все бывает складно. Куда чаще между родными пробегают кошки. По любому поводу вспоминается та или иная некрасивая история, за которыми непросто разглядеть любовь. Мамино дело — напоминать живым, что у них общее дело и мертвые объединяют нас, даже когда нам не хочется больше видеть или слышать друг друга. Оказавшись за одним столом, мы делим что-то еще, кроме молитвы и еды. Иногда этого достаточно.
Но маме достаются заботы и о чужих семьях тоже. Ильгина, лучшая подруга мамы в самые сложные годы, врач, по документам умерла от пневмонии в самый разгар пандемии. Долгие месяцы она была в медикаментозной коме и ушла, не сумев проститься. Мама молится за нее тоже. Они рассорились за пару лет до этого, но на мертвых обид не держат, мертвым нечего ответить на упреки. Ильгина никогда не снилась маме при жизни, но после похорон, куда нельзя было прийти даже родным, она пришла. Была она неспокойная, хмурая, с морщинками на веснушчатом лице, которое было одновременно молодым, как тогда, когда они вместе жили в общежитии завода «Элекон», и измученным и бледным после долгой болезни. Утром мама бросилась звонить сестре подруги.
— Чего звонишь, апа, что-то случилось? — спросил растерянный голос в трубке.
— Да Ильгина мне приснилась. Просто так бы не пришла: видимо, беда у вас.
Оказалось, что сестры маминой подруги не смогли поделить ее квартиру, рассорились в пух и прах и собирались судиться. Маме не под силу снести стены и навести мосты, ее дело — только доставить сообщение, а еще разделить боль вместе с подругой один последний раз. Как тогда, когда молодая фельдшер скорой помощи и бухгалтер винзавода за чаем или виски находили нужные друг дружке слова.
Мы постояли за оградой кладбища, пока мужчины хоронили Аптяйку под золотыми кронами. Самыми близкими в ее жизни всегда были женщины, но их не должно было быть рядом с ней во время погребения. У нас так принято, хотя толкующие Хадис расходятся в том, макрух или харам это — допускать женщин до погребения. Так и выходит, что только женщинам доступно таинство рождения, но до таинства смерти допускают только мужчин.
Мама обняла меня за плечи, даже в скорби она помнила, что это первая большая смерть в моей жизни, первая невосполнимая утрата. После мы накормили мужчин и только потом поели сами. Смерть приходит под руку с суетой, и самым близким достается меньше всего времени на печаль. Но на сегодня работа мужчин была закончена, мамина же работа только началась. Теперь имя Халима будет появляться в молитвах Гульсины и абики, теперь еще одна жизнь уместится в бусину.
Мертвые отвечают ей взаимностью. Они приходят к ней с новостями. Ее отец, мой дед — только с хорошими. Когда мама еще не знала, что беременна мной, он пришел к ней. Молодой, с густыми черным волосами, без седины и ядовитого цветка рака в утробе, он протянул ей подарок — золотые сережки и кольцо. Бриллианты сияли как звезды, глаз не оторвать. «За что?» Дед только улыбнулся. Утром бабушка выслушала сон и только кивнула:
— Ты, кызым, беременная, дочка у тебя будет.
Он приходил и перед операцией, когда ядовитый цветок пробился и в ее утробе. Нога на ногу он сидел на табуретке с сигаретой в руке, ухмыльнувшись, пообещал, что все будет хорошо. Перед своей смертью он просил прощения, и мама простила. Может, поэтому после смерти дед стал добрее, его рука теперь только ласкает, его голос только утешает.
Потом ушла бабушка. Ей достались дурные времена, коллективизация, голод, войны. Несмотря на это, она собирала вокруг себя живых, ее любви хватало на всех, она кормила грудным молоком свою племянницу и опекала старших сестер. Теперь же она приходит только с предупреждением и тревогой на красивом лице. Но мертвые говорят загадками и знаками, а будущее полно опасностей. Сообщения ее становятся понятны слишком поздно, когда доктора уже принесли дурные вести или государство в очередной раз грозит нарушить покой в нашем доме.
Теперь мамина очередь собирать вокруг себя живых и мертвых, потому что, кроме нее, некому. Больше всего ее огорчает, что она так редко может навестить бабушку. Так уж вышло, что все бабушкины дети живут далеко, ближе к своей общей родине, а бабушка осталась там, в чужой земле у моря. Только однажды они с братом задумали перенести могилы родителей, но бабушка пришла во сне и лишь покачала головой. Любовью лучились ее карие с крапинками глаза, совсем таких же, как у меня.
— Как можно не верить? Ведь тогда свихнуться можно, — повторяет мне мама.
И правда, когда мертвые живут на полках с самым ценным кружевом, в коробках с елочными игрушками, на полях и между страницами книг, было бы безумием не верить.