От редакции: Мы продолжаем с удовольствием рассказывать о профессиях, которые тесно связаны с перемещением. В предыдущих выпусках: продюсер документальных фильмов BBC и Netflix Даяна Арутюнова, водитель «Газели Смерти» Денис Алексеев, основатель исследовательского проекта Russian Travel Geek Артем Акшинцев и эколог Маргарита Самсонова. Сегодня — гляциолог Нелли Елагина. Текст Дины Батий.
Ледники — это важные хранилища информации о прошлом планеты. Из разных слоев льда можно узнавать о том, как менялся климат, каким был воздух много лет назад, как эволюционировала Земля. Все это исследуют гляциологи — ученые, которые немало времени проводят в экспедициях. Нелли Елагина — гляциолог из Института географии РАН. Она уже два года ездит на ледники Кавказа и Шпицбергена, пишет диссертацию о ледниках разных широт. Снежные бури, жизнь в палатке, горная болезнь, полеты на вертолете — все это часть ее работы. И все это из большой любви. Ко льду.
Подпишитесь на Instagram Нелли @linnunpoikanen, там северная красота.
Все началось с поездки на Байкал, откуда я вернулась с осознанием, что кроме моего маленького московского мирка есть что-то еще — интересное и необычное. Потом я пошла в первый зимний лыжный поход и поняла, что теперь назад дороги нет. В походе у тебя есть цель и простые радости: дойти, увидеть, поесть, отдохнуть. Все московские проблемы отметаются, и не потому, что их кто-то решил, а потому, что их в принципе не было. От этого возникает крутое ощущение — как будто целиком очистился.
Я работала в Институте кристаллографии РАН, в университете занималась биомедицинскими сплавами для имплантатов, и мне все нравилось, но потом я поняла, что если так и буду продолжать развитие в лаборатории, то скоро начну колотить по стене с криками: «Выпустите меня отсюда!» Я задала себе вопрос: вижу ли я себя через три года кандидатом наук в этой области? Нет. А учитывая, что во время учебы у меня в руках всегда была какая-то книжка про полярные исследования, то я подумала: «Может, оно?» Мне было 25 лет. Сейчас я в аспирантуре Института географии в отделе гляциологии. И, кстати, предыдущий опыт работы с материалами, с их физикой очень помогает и перекликается с нынешней работой. Разве что материал и объект другие — лед и ледники.
Сейчас моя работа — физико-математическое моделирование баланса массы ледников арктических и умеренных широт. Я изучаю один ледник на Эльбрусе, другой — на Шпицбергене. Провожу взаимное сравнение, ведь у каждого свои процессы, и интересно посмотреть какие. Для этого в экспедиции проводятся наблюдения за таянием ледников, изучаются свойства поверхности, собираются метеоданные, проводятся гидрологические наблюдения.
Первая экспедиция была на ледник Джанкуат на Кавказе, а этим летом я ездила на Эльбрус, где участвовала в бурении западного плато для проекта Ice Memory, который проводится при поддержке ЮНЕСКО. Во время бурения делают скважину, из нее достают лед с многолетними слоями. Снег же накапливается, слеживается, перекристаллизовывается и со временем превращается в лед. В нижних слоях ледника находятся более давние слои, в которых содержится воздух. Этот воздух анализируют: химический состав, примеси, пыль. Например, в леднике может остаться пыль с Хиросимы. Можно проанализировать историю атмосферных условий, установить температуры, реконструировать климат.
Я была на западном плато Эльбруса две недели — поднималась на ледник на вертолете. Мы все время жили в палатках, хотя две из них были знатными — два купола. В одной из них был буровой лагерь, в другой — кают-компания, кухня с газовой плитой, где мы пили, готовили стейки, слушали музыку, читали книги, играли в игры, только все равно там холодно, под вечер все уже в пуховиках.
Бурение продолжается весь рабочий день. Иногда из-за погодных условий переходили на ночное бурение. Выбуренные части кернов передают в палатку, где их маркируют, режут, упаковывают и так далее. Вообще во время бурения в рамках этого проекта достают два керна: один отправляют на анализ в Гренобль, другой — в Антарктиду на хранение. В Антарктиде на французской станции Конкордия создается банк кернов, где все они складываются для будущих поколений.
Меня в экспедиции накрыла горняшка, и мне тяжело давались любые телодвижения. Нужно надеть флиску — я сяду, обратно лягу… Очень долго вылезаю из палатки, однажды вылезала два часа. Потом очень медленно иду, голова кружится, воздуха не хватает. Начинаешь готовить еду, чайник закипает в 70 градусов — больше не нагреешь. Рацион у нас там был классный: и плов, и стейки — а все потому, что была возможность закидывать продукты на вертолете. Такая роскошь в экспедиции бывает не всегда. Обычно берем горелку, крупы, сублиматы.
На Эльбрусе жесткая погода: то жарит солнце, то вьюга. Иногда не можешь дойти до туалетной палатки, потому что ничего не видно: пурга, ночь, да еще и горняшка. Случались и грозы, а на такой высоте (5 100 метров) ты находишься как раз в грозовом облаке: всякие металлические приспособления звенят, и бур тоже. Один раз молния ударила где-то в лагере. А мне говорили: «Неллечка, расслабьтесь, если вы услышали гром и молнию, значит, вы уже живы». Год назад на леднике я спряталась в шурф, а в сторону выбросила ледоруб, палки, телефон, потому что боюсь этих гроз и молний до невозможности — впечатлительная.
На леднике Гара-Баши на Эльбрусе наш домик рядом с канатной дорогой, там есть площадка с прекрасным видом — можно сидеть, любоваться, думать о своем. Но я лучше думаю, когда иду, мне надо ушатываться.
Впрочем, многие участки ледника покрыты трещинами, там лучше не думать о своем — опасно. Следует ходить в связке по трое. А на плато никуда ходить далеко не надо, один и тот же пейзаж 24 часа две недели. И думаешь: «Когда же меня отсюда заберут?» Я в жизни не могла себе представить такой ситуации, когда мне хотелось бы, чтобы меня с горы забрали. А потом спускают, и ты думаешь: «Как же там было здорово, верните!»
На Шпицберген я ездила два раза. Мне там уютно, климат мягче, ледник плавный, ровный. Но там другая беда — медведи. Надо по ночам дежурить у палатки с ружьем. По технике безопасности без него вообще ходить нельзя, но и стрелять в кого попало тоже запрещено. Если появится медведь, нужно его отпугивать — фаерами, ракетницей. Надо бегать, руками размахивать, сделаться большим и только в самом крайнем случае стрелять. Ружье, конечно, придает уверенности, но, во-первых, надо все-таки успеть выстрелить, а во-вторых — попасть, конечно. К счастью, близких контактов с медведями у меня не было, хотя у коллег масса историй и веселых приключений. Летом они [медведи] чаще перебираются на север. Я видела белого медведя единожды с судна.
На меня огромное впечатление производит выводной ледник — тот, который спускается и уходит в воду. Выглядит как фантастически голубая стена в воде. Фронт откалывается с грохотом. Но вообще у меня много впечатлений от всего, что происходит, и я с трепетом отношусь к ледникам: я же их изучаю, о них пишу и живу на них. На Шпицбергене они мне кажутся уютными и дружелюбными. Эдакое ледяное дыхание. Ледяное, но дружелюбное. Фантастический объект, если задуматься: по физике похож на очень густую стекающую каплю меда, содержит в себе гигантский массив информации о климате, внушительная энергия и мощь. Отдельные оды — эстетичности этого объекта.
К обычным путешествиям у меня сильно поменялось отношение. Можно сказать, что я приуныла. Мне теперь в поездке хочется что-то для работы поделать, например в конференции поучаствовать. А если я куда-то попадаю без дела, то пытаюсь прожить свой обычный день: книжку прочитать, на выставку сходить, но не бегать по городу.
У меня летом зима и зимой зима. Иногда возникает крамольная мысль о пляже. Но я бы лучше поехала в Антарктиду за паршивым опытом. Туда идти [на судне] из Петербурга месяц, уже можно свихнуться. В самой Антарктиде еще несколько месяцев почти в одиночной камере: одни и те же люди, пейзажи. Думаю, это очень тяжело.
Еще у меня есть дурацкая мечта: мне хочется взять пингвина под мышки, поднять, перенести его на несколько метров и поставить. Но я еще не изучала этот вопрос: если его после этого не примут сородичи, тогда я не буду рушить пингвинью жизнь из-за своей мечты.