Можем, повторяем: как война стала национальной идеей России

Война с Украиной казалась многим невозможной и невероятной, но на символическом уровне почва для этого нападения готовилась десятилетиями. Так считает журналист, исследователь медиа и политолог Егор Сенников. В новом тексте Perito для проекта Last war, Next war он рассказывает, что такое мемориальная политика и как памятники, могилы неизвестных солдат и официальные заявления идеологов режима сделали агрессивную внешнюю политику России логичной и неизбежной.

Часть дружинников Александра Невского, увековеченных в комплексе, получили лица реальных людей — псковских десантников шестой роты 104-го гвардейского парашютно-десантного полка 76-й гвардейской дивизии ВДВ. Во время Второй чеченской войны они вступили в бой с чеченскими боевиками, «то есть, — отметил Путин, — проявили массовый героизм уже в наше время». Спустя меньше полугода после церемонии открытия памятника бойцы 104-го гвардейского парашютно-десантного полка снова проявят себя, оказавшись в числе оккупантов Бучи.

В монументе Александру Невскому и в риторике на церемонии его открытия проявилось сразу несколько тенденций, характерных для последних десятилетий мемориальной политики в России. Во-первых, историческое значение фигуры князя объяснялось через борьбу с внешним врагом. Во-вторых, сильное независимое российское государство преподносилось как высшая ценность. В-третьих, война была ключевым элементом, связующим историю и современность: авторы памятника провели прямую параллель между Ледовым побоищем и сражениями в Чечне, а Путин — между собой и Невским. Все эти смысловые элементы не были чем-то новым, президент лишь продолжил развивать идеи, присутствовавшие во множестве его предыдущих выступлений и на открытиях других памятников. За то время, что Путин у власти, прославление войн прошлого стало магистральной идеей государственной политики памяти и постепенно превратилось в прославление идеи войны как таковой.

Как и почему это стало возможным?

Памятники и мемориальные комплексы существуют с того момента, как человек осознал свою смертность. Самые первые монументы — надгробные, их функцией было сохранить память о конкретном человеке. Позднее, с появлением племенных союзов и древнейших государств, люди стали увековечивать героев и события, важные для действующей власти. Так появились триумфальные арки в память о военных победах и завоеваниях, монументы вождям и полководцам и мемориальные таблички на зданиях. Установка или отказ от установки того или иного монумента стали политическими актами. «Осязаемое, статичное произведение искусства, одобренное государственными акторами, замораживает во времени авторитетное заявление о том, что следует помнить; такие мемориалы интерпретируют прошлое и пытаются влиять на будущее общественное мнение», — пишет об этом американская исследовательница Кэтлин Смит.

В отдельных случаях символами, задающими ценностное отношение к прошлому и будущему, становятся целые города или их части. Взять, к примеру, Дворцовую площадь в Санкт-Петербурге. В ее центре — Александровская колонна, установленная в память победы над Наполеоном в Отечественной войне 1812 года, одной из самых славных и важных в истории имперской России. Монумент расположен перед Зимним дворцом. Справа от императорской резиденции — здание гвардейского корпуса, позади — Главный штаб, в котором, помимо военного ведомства, помещалось и министерство иностранных дел, а слева Адмиралтейство. Каждый элемент здесь не только не случаен, но и связан с другими частями ансамбля, который в итоге прославляет империю и отражает взаимодействия ее ключевых акторов: императора, придворных, гвардии, военных, дипломатов и флота. Подобная умышленность чаще свойственна молодым городам, которые изначально были основаны, чтобы стать важными символическими центрами. В этом смысле близкий «родственник» Петербурга — Вашингтон, когда-то тоже задуманный как столица нового государства. В его центре располагается Национальная аллея с комплексом зданий XIX века. От Капитолия до мемориала Линкольну, от монумента Вашингтону до ключевых исторических, художественных и научных музеев — все в этом ансамбле воспевает республиканские и демократические идеалы США.

Одним из основоположников анализа символического измерения политики был американский философ Мюррей Эдельман, который предлагал изучать, как власть использует символы для декларации своих желаний. В частности, он призывал обращать внимание на то, как при помощи символов политики пытаются мотивировать граждан на нужные им действия. По Эдельману, споры о тех или иных монументах не просто дискуссии об эстетике или обсуждения уместности той или иной исторической фигуры, а форма политического высказывания.

Дальнейшая советская мемориальная политика менялась вместе с линией партии. Например, после начала Великой Отечественной войны власть снова обратила внимание на персонажей, которых ранние большевики «сбрасывали с парохода современности»: Александра Невского, Александра Суворова, Юрия Долгорукого, Федора Ушакова и т. д. Тогда же произошло другое символически важное событие — многим улицам в центре Ленинграда были возвращены исторические названия. Так, проспект 25 Октября снова стал Невским.

Постепенно победа в Великой Отечественной войне сама по себе стала символической «точкой сборки» для всей советской мемориальной политики. В середине октября 1964 года в ходе внутрипартийного переворота лидером КПСС и главой СССР становится Леонид Брежнев. Многие коллеги не видели в нем сильного лидера, поэтому ему нужно было совершать и практические, и символические жесты, которые закрепили бы его положение. Одним из таких стало укрепление памяти о Великой Отечественной войне. Ветераны были той частью общества, на которую Брежнев решил опереться, поэтому ему важно было добиться их поддержки. Сам генсек и многие его соратники, кстати, тоже были ветеранами ВОВ.

Девятого мая 1965 года газета «Правда» вышла с огромным материалом под названием «Немеркнущая слава Родины». Это была восьмистраничная перепечатка речи Брежнева. Краткое содержание: совместная работа армии и тыла под руководством коммунистической партии обеспечила победу Советского Союза в войне, доказала безусловную правоту большевиков и успех коммунистического режима и оправдала все человеческие и материально-технические потери. Так отныне выглядел официальный советский миф о событиях Второй мировой войны. В тот же день на Красной площади впервые после 9 мая 1945 года прошел парад в честь Дня Победы. За исключением небольших изменений в церемониале (лошадей, на которых принимали парад 20 лет назад, сменили «Чайки»), он наследовал оригинальному, сталинскому параду. Примечательно, что обращался к народу не Брежнев, а министр обороны маршал СССР Родион Малиновский, ветеран Первой мировой и полководец в годы Великой Отечественной. С того момента мемориализация войны и победы стала играть центральную роль в советской политике памяти.

Воплощением новой мемориальной политики становились огромные монументы вроде комплекса «Брестская крепость» в Беларуси, который был открыт в начале 1970-х годов, или грандиозных комплексов в Новороссийске, увековечивающих память о событиях войны на Малой Земле (именно там провел большую часть войны Леонид Брежнев). А 3 декабря 1966 года у Кремля прошел «траурно-торжественный», как писала «Правда», митинг. На нем присутствовали, в частности, мать Зои Космодемьянской, маршал СССР Константин Рокоссовский, глава московского горкома КПСС Николай Егорычев и «другие официальные лица». Мероприятие было приурочено к 25-летию ключевого события Великой Отечественной войны: в начале декабря 1941 года советские войска перешли в контрнаступление и отбросили немцев от Москвы. Важнейшей частью годовщины должно было стать открытие нового мемориала — могилы Неизвестного солдата.

Иногда мемориалы появлялись как ответ на «запрос снизу», от активистов и ветеранов, желающих, чтобы малоизвестные эпизоды войны тоже были увековечены в бронзе или граните. Так было, например, с памятью о подвиге партизан в аджимушкайских каменоломнях в Крыму. Когда Германия оккупировала Крым, каменоломни стали последней точкой, в которой остатки советских войск продолжали оказывать сопротивление нацистам. После войны ветераны и местные активисты много раз писали в центральную прессу о важности тех событий и привлекали внимание к объекту. В конце концов, власть подхватила их инициативу: в 1966 году здесь был открыт музей, а в 1982-м — мемориал.

В очередную годовщину расстрела царской семьи, 17 июля 1993 года, в Пушкине под Петербургом был открыт монумент Николаю II. Память о последнем российском императоре активно возрождалась в России с начала 1990-х годов. Тогда многие рассматривали монархию как одну из альтернатив, и исторических и политических, советскому периоду. Заказчиком очередного памятника был пушкинский предприниматель Сергей Рогов. Спустя три года на камне появилась надпись: «Этот памятник открыт 4/17 июля 1993 г. Воздвигнут русским промышленником-меценатом Сергеем Роговым, невинно убиенным в Царском Селе 6/19 ноября 1996 года».

Рогов торговал сжиженным газом и нефтепродуктами и дружил с теннисным тренером и приближенным Бориса Ельцина Шамилем Тарпищевым. Считается, что это знакомство помогло Рогову стать владельцем Тобольского нефтехимического комбината. В Москве Рогова опекал и помогал связями Дмитрий Филиппов, бывший крупный советский номенклатурщик и комсомольский лидер, который в начале 1990-х стал главой петербургской налоговой службы. В 1996 году Рогова застрелили в Пушкине. Спустя два года был убит и Филиппов: его взорвали в подъезде собственного дома в Петербурге. Тобольский нефтехимкобинат вскоре стал частью «Газпрома». А вот памятник последнему российскому императору и сегодня стоит в Пушкине, оставшись частью наследия бурной и смутной эпохи.

Эта криминально-мемориальная история крайне показательна для понимания ситуации, которая сложилась в области символической политики в России в начале 1990-х. Крушение коммунизма привело к децентрализации мемориального нарратива, монополия власти на символические высказывания была оспорена. Количество акторов политики памяти постоянно увеличивалось. Теперь это были и отдельные бизнесмены, как в приведенном примере, и РПЦ, и ветеранские объединения, которые еще с конца 1980-х занялись мемориализацией войны в Афганистане, и политические партии, и даже клубы по интересам. Так, в результате действий фанатов «Спартака» в 1992 году в московских «Лужниках» открылся мемориал в честь болельщиков, погибших на стадионе в 1982 году в давке во время матча советского клуба с голландским «Хаарлемом».

Еще одна черта мемориальной политики новой России — борьба с советским наследием. Городам и улицам возвращались их дореволюционные названия. Отдельные памятники сносили или переносили из центра города на окраины — так, собственно, произошло с монументом Дзержинского на Лубянке после путча в августе 1991 года. Впрочем, не стоит переоценивать масштабы этой декоммунизации: подавляющее большинство официальных советских мемориалов остались на своих местах. И даже дискуссии о том, что делать с телом Ленина и Мавзолеем, хоть и становились подчас весьма ожесточенными, не привели к появлению общероссийского консенсуса на эту тему. Память о Великой Отечественной войне тоже никуда не исчезла, хоть ее мемориализация и стала менее масштабной: до 1995 года создавались только небольшие памятники и мемориальные таблички.

В начале 1990-х федеральная власть отчаянно пыталась отыскать в прошлом авторитетные фигуры и героические сюжеты, которые подошли бы для нового времени. Она заигрывала с монархизмом, тратя много сил на поиск и захоронение останков императорской семьи; пыталась придать новое звучание годовщине Октябрьской революции и переименовывала 7 ноября из Дня Великой Октябрьской социалистической революции в День согласия и примирения; взаимодействовала с «Мемориалом» и памятью о советских репрессиях. Параллельно героев для нового времени искали в регионах. В Иркутске, например, пытались реанимировать память о белом адмирале Колчаке, которого расстреляли в этом городе. В начале 1990-х директор «Иркутскпищепрома» Владимир Даев даже придумал выпускать новую марку пива под названием «Адмирал Колчак», городской традицией стали крестные ходы в день расстрела адмирала, а в 2004 году ему установили памятник. Местом вялотекущей борьбы памяти стали юг России и Северный Кавказ: с одной стороны, здесь возрождалась память о казачестве, с другой — о жестких до жестокости действиях российских войск во время Кавказской войны. На Дальнем Востоке устанавливали памятники атаманам и первопроходцам Ерофею Хабарову, Петру Бекетову, казакам — первопоселенцам Благовещенска.

Вся эта деятельность была хаотична и непоследовательна. Исследовательница Мария Липман пишет об этом периоде так: «В 1990-е годы и государство, и отчасти общество предприняли попытку отречься от советской идентичности, но с позитивной идеологической/символической программой дело обстояло сложнее». Впрочем, зайдя на территорию памяти о военных победах прошлого и поработав с мемориализацией фигур вроде Александра Невского, власть постепенно нащупывала путь к новому мемориальному пантеону. И герои Великой Отечественной войны заняли в нем очень важное место.

Девятое мая 1995 года. Президент США Билл Клинтон и премьер-министр Великобритании Джон Мейджор стоят в зоне для почетных гостей у Мавзолея Ленина на Красной площади. На самом Мавзолее — президент Борис Ельцин и члены военного-политического руководства России. В этот день впервые в постсоветской истории проходит парад Победы. Ельцин, стоя фактически на могиле основателя советского государства, вспоминает, как «наши отцы, деды и братья уходили с Красной площади защищать свободу и независимость России», а затем добавляет: «Прах злодея развеян, а Москва и Россия стоят и будут стоять в веках». В изложении Ельцина победа предстает в новом виде. Если в СССР она символизировала торжество учения Ленина, то первый президент России уверен: она заложила основу для пути России к демократии и свободе, а также к дружбе и партнерству со странами Запада.

Тогда же зародилась новая традиция, не существовавшая в Советском Союзе: с 1995 года парад Победы стали проводить ежегодно. Постепенно он превратился в главное мемориальное мероприятие постсоветской России. Лихорадочные поиски привели новую власть к возвращению памяти о Великой Отечественной войне и — шире — тоске по былому величию и силе страны. Сначала парады проходили только в столице, но постепенно переместились в другие крупные города от Санкт-Петербурга и Грозного до Якутска и Владивостока. В 2015 году по стране прошло больше 60 парадов, в 2022-м — больше сотни.

В 2000 году Владимир Путин, тоже выступая на Мавзолее Ленина, сказал: «Дорогие фронтовики, с вами мы привыкли побеждать. Эта привычка вошла нам в кровь, стала залогом не только военных побед. Еще не раз она выручит в мирной жизни, поможет нашему поколению выстроить сильную, процветающую страну, высоко поднимет российское знамя демократии и свободы. Наш народ прошел не одну войну, и потому мы знаем цену миру…» Устами Путина новая власть говорит о победе как о событии, которое даровало России мир и независимость, герои же той войны прославлялись как мученики, которые принесли себя в жертву ради демократии и свободы. Но такое прочтение оказалось недолговечным.

Еще в середине 2000-х государство начало декларировать новое представление о российской истории, которое можно было бы описать термином «хорошее прошлое». Хорошее прошлое — это лишенное внутреннего конфликта идейно-историческое пространство, в котором различные деятели были хороши или плохи в зависимости от того, насколько лояльны они были идее сильного единого государства. Фигуры разных исторических эпох в таком нарративе выстраиваются в единый ряд: Столыпин и Сталин, Николай II и Александр Невский. В то же время главным актором в области символической политики постепенно становился лично Владимир Путин. В этом ему активно помогало Российское военно-историческое общество, созданное в 2012 году, министр культуры (2012–2020) Владимир Мединский и другие менее заметные идеологи. Именно в речах Путина окончательно формулируется представление о бесшовном, бесконфликтном историческом прошлом с множеством разных героев.

Выступая на открытии памятника князю Владимиру у Московского Кремля в ноябре 2016 года, Путин говорил, что тот «вошел в историю как собиратель и защитник русских земель, как дальновидный политик, создавший основы сильного, единого, централизованного государства». Открывая памятник Александру Солженицыну в декабре 2018 года, президент подчеркивал, что писатель «четко разделял подлинную, настоящую, народную Россию и особенности тоталитарной системы, которая принесла страдания и тяжелые испытания для миллионов людей». Несколькими годами раньше в речи Путина на открытии «Ельцин-центра» первый президент России предстает как человек, который принимал конституцию страны «в условиях сурового политического противостояния» (этим эвфемизмом описан расстрел Верховного Совета в 1993 году), просил беречь Россию и «хотел, чтобы наша страна стала сильной, процветающей». При этом Евгений Примаков, бывший глава СВР, министр иностранных дел и премьер-министр, в свое время оппонировавший Ельцину, оценивался как тот, кто «[н]а каждом этапе своей большой, насыщенной жизни превыше всего ставил интересы Отечества».

Официальный образ прошлого, создаваемый в последние десятилетия, был лишен глубины и оттенков. В нем не было никаких реальных конфликтов и столкновений, а любые негативные явления или проблемы вычеркивались из истории, только если они не были связаны с внешними врагами. Игнорировались и те фигуры и события, которые было бы сложно встроить в создаваемый Путиным и его советниками исторический нарратив. Например, Лев Толстой — редкие упоминания о нем сводятся к «любви к Отечеству». Или революция 1917 года, от коммеморации 100-летнего юбилея которой власть практически полностью устранилась, ограничившись документальным фильмом пропагандиста Дмитрия Киселёва. Тот осудил любые революции как инспирированные извне диверсии, угрожающие силе государства. Полностью выпали из истории писатели-демократы, которые были важны для символической политики советских времен: Александр Герцен, Николай Огарёв, Виссарион Белинский и Николай Добролюбов. Не осталось в нарративе и декабристов, зато периодически упоминались деятели Белого движения вроде Антона Деникина и Ивана Ильина. В 2009 году, открывая на кладбище Донского монастыря мемориал воинам Белого движения, Путин, цитируя Деникина, заметил: «У него есть рассуждения о большой и малой России, Украине. Он говорит, что никому не должно быть позволено вмешиваться в отношения между нами, это всегда было делом самой России!»

Также власть стала игнорировать «проигравших», например императоров Николая I и II, Александра II, которые вели неуспешные для России войны. Зато одним из идеалов вновь становится Пётр I. В декабре 2022 года Путин проводит прямую параллель между ним и собой, говоря, что один из результатов войны с Украиной заключается в том, что «Азовское море стало внутренним морем России», за что «боролся еще Пётр I». А за полгода до этого, общаясь с молодыми предпринимателями, инженерами и учеными, президент заявил следующее: «Вот Пётр Первый Северную войну 21 год вел. Казалось бы, воевал со Швецией, что-то отторгал… Ничего он не отторгал, он возвращал! <…> Все Приладожье, там, где Петербург основан. Когда он заложил новую столицу, ни одна из стран Европы не признавала эту территорию за Россией, все признавали ее за Швецией. <…> То же самое и в западном направлении, это касается Нарвы, его первых походов. Чего полез туда? Возвращал и укреплял, вот что делал. Судя по всему, на нашу долю тоже выпало возвращать и укреплять».

В 2005 году в Москве отмечали 60-летие Победы в Великой Отечественной войне. На праздник съехались международные лидеры от президента США Джорджа Буша до премьер-министра Японии Дзюнъитиро Коидзуми. По Красной площади маршировали войска всех бывших союзных республик, включая Украину, а также полки стран — союзниц по антигитлеровской коалиции (США, Франции и Великобритании). Как следовало из выступления Путина в тот день, главный урок войны — необходимость дружбы с соседями и строительства прочных отношений с государствами мира: «Перед лицом реально существующих сегодня угроз терроризма мы должны оставаться верными памяти наших отцов, обязаны отстоять миропорядок, основанный на безопасности и справедливости, на новой культуре взаимоотношений, не допускающей повторения ни „холодных“, ни „горячих“ войн».

Тогда же государственное новостное агентство «РИА Новости» запустило квазиобщественную инициативу «Георгиевская ленточка» по аналогии с красными маками, которые символизируют память о Первой мировой во многих западных странах. Начав использовать ленточку в нейтрально-мемориальной риторике, власти довольно быстро превратили ее в знак патриотизма и лояльности государственным инициативам. Георгиевскую ленточку быстро подхватили и члены прокремлевских движений, например комиссар «Наших» Иван Косов, который напоминал, что в современности тоже нужно бороться с «агентами» и «фашистами». К ним он причислял представителей оппозиции. В летнем патриотическом лагере на Селигере он установил палки с портретами Эдуарда Лимонова, Бориса Немцова, Михаила Ходорковского и других политиков с прифотошопленными нацистскими фуражками. Получалось, что фашисты не остались в прошлом, они продолжают существовать, и дело патриотов — бороться с ними.

Дальше дискурс вокруг памяти о войне становился только более агрессивным. В середине 2000-х родился народный слоган: «Можем повторить!» Казалось бы, имеется в виду «повторить победу», но внезапно война превратилась из однозначного зла и трагедии в чуть ли не акт мщения. В этом слогане переплетаются имперский и советский ресентименты, общественное недовольство реформами 1990-х и желание «отомстить» абстрактному Западу и «врагам России» за все невзгоды. В 2020 году, отвечая на вопрос журналиста ТАСС Андрея Ванденко об этом лозунге, Путин хвалил его и сравнивал с известной цитатой, приписываемой Александру Невскому.

На рубеже 2000–2010-х годов победа начинает описываться как свершение, дающее современной России право на те действия во внешней политике, которые, как считает президент, должны обеспечить безопасность и суверенитет государства. Выступления власти на тему ВОв становятся более частыми после февраля 2014 года, аннексии Крыма и начала войны на Донбассе. В речах и текстах Путина, в выступлениях государственных пропагандистов все громче звучат прямые сравнения событий в Украине с Великой Отечественной войной. При этом в 2022-м был принят закон, который запрещает сравнивать сталинский СССР и нацистскую Германию, компанию ему составляет запрет на отрицание решающей роли советского народа в войне.

Но, пожалуй, ключевые для понимания нового отношения государства к войне объекты — это ржевский Мемориал советскому солдату и храм Вооруженных сил РФ в Подмосковье. Показательно выступление патриарха Кирилла на открытии последнего. Обращаясь к Путину, он сказал: «Сегодня мы живем в мирное время. Это мирное время является результатом и мудрой внешней политики, которая осуществляется нашим государством, и наличием грозного оружия в руках наших Вооруженных сил. Но <…> мы должны держать сухим порох в пороховницах. Вооруженные силы должны быть всегда на высоте своего призвания».

Память о войне стала мерой всех вещей, инструментом морализаторства и давления на общество. Так, оппозиционный телеканал «Дождь» подвергся государственному давлению после того, как ведущие запустили в эфире опрос для зрителей «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней?». Прокуратура в ответ запустила проверку канала, а операторы кабельного телевидения изъяли «Дождь» из своих пакетов. В 2016 году, когда в обществе в связи с выходом фильма Андрея Шальопы «28 панфиловцев» много спорили об этом историческом сюжете, Владимир Мединский жестко потребовал лояльности официальной версии подвига. «Вне зависимости от того, выдумана история или нет, это святая легенда, к которой нельзя прикасаться <…> А люди, которые это делают, мрази конченые», — заключил министр культуры.

За последние 30 лет память о войне в России превратилась в государственный культ военных достижений. Начало полномасштабного вторжения России в Украину усилило его, но не создало. Объявив первую с 1941 года мобилизацию в России 21 сентября 2022 года, Владимир Путин отправился в Великий Новгород, чтобы принять участие в праздновании 1160-летия страны. Стоя у памятника 1000-летию России он в концентрированно сформулировал свою позицию: «Быть патриотом — суть природы и характера российского народа. Сейчас, в ходе специальной военной операции, наши герои, солдаты и офицеры, добровольцы проявляют именно такие высшие человеческие качества, бьются отважно, плечом к плечу, как братья, ради спасения людей Донбасса, ради мирного неба для наших детей, ради родной страны, которая всегда будет только свободной и независимой».

Две ключевых идеи, два символа, оказавшиеся столь важными для российской власти в последние два десятилетия, — идея служения государству и идея правильной войны, которая спишет все грехи, — слились в этой речи воедино и зафиксировали новый властный консенсус: война ради государства и государство ради войны.