Долгая дорога домой: Елена Срапян о возвращении из полуторагодичного путешествия

От редакции: вернуться домой из долгого путешествия физически и почувствовать себя дома — не одно и то же. Подчас между возвращением и пониманием того, что ты наконец дома, проходит не один месяц сложных эмоций, тоски и непонимания: как теперь жить и что делать. Путешественники обычно делают акцент только на крутости длительных путешествий. Но нам в редакции кажется, что post-trip depression — неотъемлемая часть любой большой поездки и к сожалению об этом мало пишут.

Елена Срапян и Александр Федоров — путешественники, популяризаторы науки, фотографы и этнографы — полтора года провели в Южной Америке за съемками диких/неизвестных/малоизученных племен Амазонки. Возвращение домой после полуторагодичного путешествия оказалось новым испытанием, в котором пришлось заново учиться жить в России.

«Сувенирку берем!» Я еду в двухэтажном поезде Воронеж — Москва, мрачноватый проводник в серой форме грозно спрашивает соседей, будут ли они кофе, а за окном проносятся местные лавандовые поля – заросли иван-чая вдоль дорогие такие бурные, что тянет пойти и нарвать с запасом.

Неделю назад в Буэнос-Айресе я подхватила свой фиолетовый рюкзак, в который сверх обычных вещей еле-еле поместились две бутылки вина и банка сгущенки, обвела тоскливым взглядом дизайнерскую квартиру, в которой мы с Сашей жили последнюю неделю, и спустилась к такси. Я так боялась пропустить рейс, который стоил тысячу долларов на каждого, а последние недели в Аргентине были такими тоскливо-выматывающими, что сил на рефлексию не оставалось. После полутора лет в Латинской Америке мы летели домой – не обходным маршрутом, как часто делают затяжные путешественники, а самым прямым и быстрым рейсом всего лишь с полуторачасовой пересадкой.

Мы ждали возвращения. В России лето, любимые друзья, своя квартира, где все вещи на местах (хоть какой-то плюс того, что мы не могли ее сдать) и разгар мундиаля. Мы настолько одичали и срослись в одно целое, что я даже не могла представить, что у меня начнется какая-то своя жизнь, или вспомнить, что у меня есть свои собственные друзья, и все пыталась представить – как это, когда кто-то рад видеть меня саму.

По календарю перелет занял двое суток, на деле – меньше. Первое, что мы сделали еще в Аргентине – заново подключили мобильный интернет, и вот мы уже вызываем такси в неожиданно светлом для пяти утра дождливом и теплом Внуково. Прошла неделя, а я до сих пор не могу поверить, что темнеет и светает совсем не в 6 – и это чудо, кроме того момента, когда ты ложишься спать на рассвете.

Ничто в мире не пахнет так, как русское лето. Немного сырости, трав, в городе – запаха теплого асфальта и бензина, разлитого в лужах. Наше лето настолько короткое, что это всегда безоговорочная любовь с примесью ностальгии. Ошеломленные воспоминаниями, мы отбиваемся от толп внуковских таксистов в ожидании Убера. Первое ощущение от России технологической – невероятное удобство: больше не надо искать Wi-Fi, чтобы запустить приложение, а ведь раньше на это могло уйти до двух-трех совершенно изнуряющих часов.

Саня разбалтывает таксиста – мы привыкли к постоянному общению и не собираемся сдаваться. Я поддакиваю, но больше просто смотрю в окно: полтора года мы не видели ничего похожего. Москва невероятно зеленая, просто город-сад – газоны, деревья на каждой улице, в каждом дворе. Даже красивые города Латинской Америки (а таких не слишком много) – это каменные джунгли с немногочисленными зелеными площадями и совсем редкими парками. В Москве огромные свободные пространства – посмотрите в Google Maps, например, на Лиму – и поймете, о чем я. Даже в хороших районах дома идут стык в стык, стена к стене.

Все огромное, и я чувствую себя Гулливером из той части, где про великанов. Подъезд оказывается раза в два больше, чем в моих воспоминаниях, квартира – в три. Очень много, нет, МНОГО вещей – и они такие странные, что сложно поверить, что их купила я. Как будто сработала машина времени и я оказалась в доме той меня, которая жила два года назад совсем другим человеком. Это чувство наверняка знакомо тем, чьи родители до сих пор хранят неприкосновенно обстановку в детской.

Мы думали, что квартира – жилье, которое не надо менять раз в три дня и за которое не надо торговаться, – погрузит нас в эйфорию, но нам обоим очень странно. До меня довольно быстро доходит: мы должны перебрать все вещи руками, чтобы заново «присвоить» их, вспомнить, откуда они появились, и «выбрать» их заново – или не выбрать, а просто отдать или выбросить. Поэтому первый день мы проводим в уборке, прерываясь на жалкие попытки уснуть (джетлаг будет жестко мучить нас еще неделю, несмотря на прием мелатонина) и поедание суши (мы скучали).

У меня настолько сбито чувство времени, что я не понимаю, когда происходят события – утром, вечером того же дня или днем следующего. Помню, как мы пошли в «Перекресток» и накупили вкусняшек, о которых так давно мечтали – одни творожные сырки заняли целую полку, а заедалось это великолепие хлебом с селедкой или малиной с творогом.

Мы выползем гулять почти сразу, и мне очень понравится, как сделали Зарядье: сейчас я – типичный эмигрант на родине, и дикое разнотравье вместо упорядоченных клумб бьет прямо в душу. Мундиаль будет греть испаноязычными голосами, но вот меня вместо обычной вежливой беседы фривольно приобнимет аргентинский болельщик, и я пойму – все закончилось и я уже в другом контексте.

В какой-то из первых дней в домофон позвонит наш друг Миша и это запустит бешеную круговерть футбольных трансляций, тусовок, знакомств, алкогольных и кондитерских возлияний, которая и не думает останавливаться. Наконец я буду говорить сама, и это будет запредельный кайф. Но спустя несколько дней мы оба окажемся на последнем издыхании: эйфория первых метких фраз на родном языке сменяется физической и эмоциональной вымотанностью, которую переживаешь, сцепив зубы.

С любимыми людьми возвращается нелюбимое общество, и я понимаю – свободу духа, приобретенную в путешествии, еще надо сохранить. Давление начинается в мелочах – вот один собеседник на твои рассказы о покупке перебивает и начинает убеждать, что выбор никуда не годится; вот я делюсь своими бизнес-планами и впервые получаю «все уже сделано, ты ничего не добьешься»; вот старая приятельница пишет «а ты похудела» (на самом деле наоборот, просто фотографии сделаны с умом) – и на попытки робко заявить, что я стараюсь подружиться со своим телом и не концентрироваться на его объемах, отвечает «не люблю я этот бодипозитив»; вот другой знакомый, который проклинает сборную России за пособничество власти – он остался таким же, но я забыла, что так бывает. Люди, которые обижаются на мою нехватку времени, вызывают невероятное чувство вины, пока я не одергиваю себя: почему?

Я не готова влезать в старую шкуру, она сильно жмет. Увы, это требует борьбы или, как минимум, работы. Поезд с угрюмым проводником везет меня в самую сложную часть: к маме, в дом, где все начиналось. Но я знаю: нельзя стать свободным, не разобравшись со всем этим. В ином случае это просто временная иллюзия, навеянная океанским бризом каких-то городов, которые уже сейчас, всего через неделю, непонятно – были или нет.