Что такое семиотика и как с ее помощью можно объяснить имперский дискурс Европы и вторжение России в Украину

После начала войны в Украине в публичном поле все чаще стали подниматься вопросы имперскости России в целом и ее культуры в частности. Сторонники и противники этой идеи обращались к истории страны и в том числе к ее советскому наследию. Одним из камней преткновения в споре стало имя советского русско-эстонского ученого Юрия Лотмана, который анализировал культурные явления с точки зрения семиотики — науки о знаковых системах. С одной стороны, властный режим оценивал ученого как подозрительную фигуру, с другой — его работы использовались для доказательства имперских амбиций русской культуры. Культуролог и исследователь коммуникации Николай Вокуев объясняет, почему имя Лотмана не стоит отправлять на свалку истории и как с помощью идей ученого можно объяснить логику кремлевской пропаганды и некоторые принципы постколониализма.

28 февраля прошлого года исполнилось 100 лет со дня рождения советского русско-эстонского ученого Юрия Михайловича Лотмана (1922–1993). Юбилей в России прошел почти незамеченным: шел пятый день войны с Украиной. Впрочем, некоторые российские медиа отметили памятную дату. Телеканал «Россия-Культура» показал документальный фильм «ЮрМих» и снова выпустил в эфир цикл телепередач Лотмана «Беседы о русской культуре», а на образовательном проекте «Арзамас» была опубликована серия материалов об ученом, включая полный цикл тех же «Бесед».

Отношение к Лотману, казалось бы, сблизило государственное телевидение с либеральные медиа. Однако дальнейшие события показали, что консенсус здесь скорее мнимый. В марте 2022 года в Петербурге сотрудники Российской национальной библиотеки (РНБ) повесили на доске объявлений портрет семиотика, тем самым поздравив коллег с Днем работника культуры. В лице Лотмана они видели ни больше ни меньше символ русской культуры. Однако вскоре портрет снял глава службы безопасности РНБ, приняв культуролога за Марка Твена. В ходе дальнейших разбирательств выяснилось, что и сам Лотман, и его сын Михаил, публично критикующий Владимира Путина, — фигуры подозрительные.

Летом имя ученого всплыло в совершенно других дискуссиях: об имперскости русской культуры. Антрополог Дмитрий Верховцев в телеграм-канале AnthropoLOGS отметил, что в «Беседах» Лотман «противопоставляет интеллигентных людей и неинтеллигентных, по сути воспроизводя ту же колониальную оппозицию цивилизации и варварства», что и Иосиф Бродский в стихотворении об афганцах («К переговорам в Кабуле»).

На это можно возразить, что в той самой лекции об интеллигентности слышны и почти антиколониальные нотки: «…Сущность интеллигентности — желание понять другого человека, желание понять, что он другой, что он имеет право быть другим, что он совершенно не должен быть таким, как я, и что он мне интересен, потому что он другой, и что я не хочу его растоптать, одеть в мундир и сделать таким, как я, чтобы мне было легко им командовать».

Имя Лотмана прочно ассоциируется с Тартуско-московской школой семиотики. Семиотика, наука о знаках и знаковых системах, вошла в моду в 1960-х. Она предлагала общий подход и методы для анализа любых культурных явлений и форм коммуникации — от жестов и дорожных знаков до кинематографа.

Тартуско-московская школа появилась в годы хрущевской оттепели и была детищем двух групп молодых исследователей, увлеченных кибернетикой, структурной лингвистикой и теорией информации. Одна группа, в которую входили лингвисты Вячеслав Иванов, Владимир Топоров и Борис Успенский, базировалась в Москве. Вторая, во главе с петербургским филологом Юрием Лотманом, возникла в эстонском городе Тарту.

Ветеран Второй мировой войны Юрий Михайлович Лотман окончил Ленинградский университет в 1950 году, в самый разгар государственного антисемитизма. Устроиться преподавателем в родном городе он не смог. Возможность построить академическую карьеру представилась почти случайно: на периферии советской империи, в оккупированной Эстонии, не хватало профессоров русского языка и литературы, поэтому на их еврейское происхождение закрывали глаза. Позднее Лотман возглавил кафедру русской литературы Тартуского университета.

Подобные кафедры служили одним из инструментов русификации аннексированных территорий. Лотман это осознавал и стремился дистанцироваться от возложенных на него советской властью политических функций. Неоднозначный статус не помешал ученому впоследствии выступить за независимость Эстонии, стать ее гражданином и войти в ее культурный канон. Сегодня его имя, например, связывают с формированием эстонской теории культуры.

В 1964 году Лотман открыл в Тарту первую летнюю школу по вторичным моделирующим системам. Это понятие использовали, чтобы избежать слова «семиотика», которое могло вызвать подозрения и привлечь внимание цензоров от науки. «Буржуазную» науку о знаках на тот момент уже критиковали с высоких научных трибун. Как рассказывал лингвист и семиотик Борис Успенский, в 1962 году он выступил на симпозиуме по структурному изучению знаковых систем с докладом о семиотике искусства: «Симпозиум окончился скандалом. Он вызвал резкие возражения со стороны дирекции Института славяноведения, под эгидой которого проходил. Однако предварительно была издана довольно внушительная книжка тезисов, которая вызвала большой интерес, я бы сказал, у всех, в том числе у партийных работников. <…> Было созвано специальное заседание идеологической комиссии при ЦК КПСС, на котором наша деятельность была подвергнута критике. Эта книжка попала в Тарту к Юрию Михайловичу, который совершенно независимо от нас тоже стал заниматься подобной проблематикой. Он ее прочел, заинтересовался и приехал в Москву налаживать контакт».

В 1964 году Лотман начал издавать первый в мире журнал по семиотике «Труды по знаковым системам». Так возникла Тартуско-московская школа. Участники летних школ вспоминают о царившей там, на периферии Советского Союза и «островке» западной культуры, атмосфере свободы.

Теория коммуникации часто начинается с моделей, в которых адресант отправляет сообщение адресату, используя тот или иной канал и код. Лотман оспаривал этот подход: как из отдельных бифштексов не слепить теленка, замечал он, так и отдельные акты коммуникации не складываются в коммуникативное пространство. Коммуникация невозможна вне существующего знакового пространства, которое Лотман назвал семиосферой.

Концепция семиосферы развилась в полноценную теорию культуры как «устройства», вырабатывающего новую информацию. При этом модель семиосферы можно развить, применяя как к локальным культурам, так и к культуре человечества. Ее примерами могут быть и пространство отдельного города, и глобальная сеть цифровых медиа.

Любая семиосфера — это неоднородное пространство, в котором сосуществуют разные языки. Под языками в семиотике подразумевается любая знаковая система, отсюда выражения вроде «язык кино» или «язык моды». По Лотману, между языками постоянно происходят процессы перевода, то есть акты коммуникации, когда сообщение переносится из одной системы культурных координат в другую. Переводы увеличивают количество информации и приводят к появлению новых знаковых систем. Они неизбежно порождают ошибки интерпретации, но также позволяют возникать новым смыслам. Без этих процессов невозможно обновление культуры.

Например, в начале XX века европейские авангардисты, открыв для себя африканское искусство, превратно толковали его как примитивное, то есть более отсталое по отношению к европейскому. Несмотря на то, что такая интерпретация была ошибочной, этот «перевод», то есть столкновение художников с новым для них культурным языком, изменил язык и самого европейского авангардизма.

При этом, согласно Лотману, пространство семиосферы разделено на центр и периферию, между которыми возникают асимметричные отношения. Для центра характерна сильная структурная организация языков, их унификация и стандартизация. Периферию же отличают изменчивость языков и высокая интенсивность семиотических процессов, что связано с ее близостью к границе.

Более того, периферия оказывается местом, в котором могут ускоренно созревать новые центры. Разнообразие языков создает угрозу распада семиосферы, на что центр отвечает попыткой усилить ее структурную организацию. Лотман называет это стадией самоописания. Она может выражаться, например, в кодификации обычаев или юридических норм. Так или иначе за основу при этом берется язык самого центра: «Так, диалект Флоренции делается в эпоху Ренессанса литературным языком Италии, юридические нормы Рима — законами всей империи, а этикет двора эпохи Людовика XIV — этикетом дворов всей Европы». (Юрий Михайлович Лотман. «Внутри мыслящих миров».)

В своих теоретических построениях Лотман держался в стороне от политики, но политическое было вытеснено в его работах не до конца. Заметен в них и опыт профессора русской литературы в оккупированной Эстонии, нашедшего некоторую интеллектуальную независимость вдали от центра советской империи. Более того, его теорию семиосферы можно экстраполировать на культурные и исторические контексты, анализом которых занимаются исследователи постколониализма.

Андрей Макарычев и Александра Яцык возвращают политическое измерение в лотмановскую семиотику культуры, пытаясь с ее помощью преодолеть ограничения традиционной политической науки. Например, используя понятия центра, периферии, границы и самоописания, они анализируют политические и культурные процессы в Грузии и Украине после развала Советского Союза. В этой перспективе распад СССР был в том числе результатом семиотических процессов на «бунтующих перифериях», которые стали новыми центрами, то есть самостоятельными странами на границе с Россией и Европой. Соседство со старыми центрами превращает их в пространства со множественными идентичностями. Это не мешает им создавать самоописания, которые диссонируют и с европейской семиосферой (в качестве примера авторы упоминают проявления национализма в Украине), и с имперским дискурсом России, которая по-прежнему видит в бывших советских республиках свою периферию.

Эту модель можно применять и в контексте империалистской войны, развязанной российскими властями на территории Украины. В дискурсе кремлевской пропаганды риторически отрицается существование самостоятельного языка, культуры и государственности соседней страны. Вспомним курьезное видео, в котором председатель Конституционного суда Валерий Зорькин показывает Путину старую карту: «Там нет Украины!» Пропаганда также постоянно сдвигает границы семиосферы, пресловутый «русский мир» выходит далеко за рамки государственных границ. Этот имперский фантазм символически расширяет территорию России и легитимирует вторжение в другие страны.

Впрочем, война высвечивает и границы самого семиотического дискурса. Язык, оперирующий понятиями центра, периферии и самоописания, едва ли достаточен для осмысления трагедий Бучи, Ирпеня или депортации украинских детей. Тем не менее концепция семиосферы вполне могла бы стать аналитической категорией в постколониальных исследованиях.

В глаза бросается, например, явное родство теоретических построений Лотмана и Хоми Бхабхи, которое, вероятно, можно объяснить влиянием Михаила Бахтина на обоих авторов. Бхабха ввел в словарь исследований культуры понятие гибридности, обозначающее амбивалентный характер идентичностей, которые возникают в контактных зонах, порожденных глобализацией («третье пространство»). В этих зонах соединяются элементы культур колонизаторов и колонизируемых.

Для Лотмана периферия и граница — это тоже пространства культурной гибридизации. В то же время его теория по-своему описывает производство инаковости (othering): «Граница, как мы уже сказали, двусторонняя, и одна сторона ее всегда обращена во внешнее пространство. Более того, граница — это область конституированной билингвиальности. Это получает, как правило, и прямое выражение в языковой практике населения на границе культурных ареалов. Поскольку граница — необходимая часть семиосферы и никакое „мы“ не может существовать, если отсутствуют „они“, культура создает не только свой тип внутренней организации, но и свой тип внешней „дезорганизации“. В этом смысле можно сказать, что „варвар“ создан цивилизацией и так же нуждается в ней, как и она в нем». (Юрий Михайлович Лотман. «Внутри мыслящих миров».)

Как отдельную семиосферу можно описать и сами постколониальные исследования. Так, для формирования постколониального дискурса, как и любого центра семиосферы, характерны процессы самоописания (выпуск антологий по постколониальным исследованиям), включающие формирование собственных канонов («святая троица» ключевых теоретиков: Эдвард Саид, Гаятри Спивак и Хоми Бхабха).

Также Лотман отмечал, что на периферии с ее интенсивными семиотическими процессами часто формируются самостоятельные центры. Постколониальный дискурс — это тоже результат ускоренного созревания новых периферийных центров, оспаривающих гегемонию старых. Например, интеллектуалы бывших европейских колоний предлагают «провинциализировать Европу». В то же время старые центры отвечают на вызов, вновь конструируя «варвара». Достаточно взглянуть на реакцию 80 французских интеллектуалов, которые обвинили деколониальную критику в лобовой атаке на республиканский универсализм и приравняли ее к «интеллектуальному терроризму».