Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Гигантский круглый алюминиевый щит, выкрашенный в черный, белый и золотой, — первое, что видишь в Южной Осетии, когда переходишь границу с Россией. Отдаленно знак напоминает инь и ян, но с гораздо большим количеством деталей. Арт-объект «Три слезы Бога» установили в Урстуальском ущелье в честь трех главных святилищ для осетин обеих республик. Почти треть жителей Северной и Южной Осетий называют себя последователями традиционных осетинских верований.
И хотя символы этой дохристианской религии можно встретить едва ли не на каждом доме Цхинвала и на центральных улицах Владикавказа, не все осетины испытывают восторг от ее современной интерпретации. Для одних это способ отстоять независимость Южной Осетии и сохранить исконную культуру, для других — эзотерическое порождение религиозного бума 1990-х или вовсе субкультура правого толка.
Корреспонденты Perito отправились в Южную Осетию и выяснили, как местные жители по-разному проносят свои религиозные взгляды через нартский фольклор, советские репрессии и церковные конфликты.
Столицу Южной Осетии мы будем называть Цхинвал, потому что так говорят его жители и все герои этого репортажа. В Грузии город носит название Цхинвали — так он официально именовался с 1961 по 1991 год, когда территория республики входила в состав Грузинской ССР.
Это третий репортаж из Южной Осетии от наших корреспондентов.
👉 Республика замкнутого круга о будущем республики словами жителей.
👉 «Песня английских шахтеров», «песня партизан», «протест против капитализма» об одной из первых рок-групп в СССР, которая образовалась в Южной Осетии.
В горах у села Цорбис безлюдно. Идет дождь. Одинокие дачные дома, мокрые коровы и дворняги с поджатыми хвостами окутаны туманом. По размытой ливнем грунтовке мы толкаем буксующую машину на вершину холма, к месту, сущность которого наши проводники из Цхинвала так и не смогли нам объяснить. То ли это старый дзуар — осетинское святилище, то ли православный храм, то ли фамильное кладбище. А может, и вовсе частная охраняемая территория религиозного комплекса, который пять лет назад начал строить местный житель — бизнесмен, депутат парламента Северной Осетии и бывший главный тренер сборной России по вольной борьбе Дзамболат Тедеев (Тедеты).
Он родился и вырос как раз в селе Цорбис, которое находится в 40 минутах езды на северо-запад от Цхинвала. Село долго стояло практически заброшенным, пока Тедеев не решил обустроить в нем родовое гнездо. Поэтому мы въезжаем в Цорбис по новому мосту, по сторонам которого стоят бронзовые ягуары с буквой «Т» на гербах.
Наш проводник Алан Парастаев, осетин из древнего кавказского рода и знаток культуры Южной Осетии, рассказывает, что изначально депутат хотел восстановить только святилище XI века в небольшой роще рядом с кладбищем, где похоронены его близкие. Но заодно расчистили территорию от кустов и сорняков, отреставрировали дзуар — и понеслось.
Сейчас на огороженной полуметровой каменной стеной территории достраивают православный храм и кельи мужского монастыря. Дзамболат уже возвел здесь большую смотровую башню, четыре башни поменьше, колокольню, установил бронзовые статуи Христа и Богородицы высотой 4,5 метра, композицию с тремя ангелами, 21-метровый крест, статую Уастырджи и других осетинских богатырей. Все это хаотично разбросано по вершине холма и украшено мраморными львами и позолоченными иконами. «Дорого-богато».
Новый большой храм — православная церковь Вознесения Христа, дзуар — древнее традиционное осетинское святилище. Сейчас и дзуар завешан иконами: от старой на вид «Троицы Новозаветной» до магазинных Богородиц с младенцами, типографских репродукций в стиле Пресвятого Сердца Иисуса Христа и иконками из бардачков машин.
От черных могильных плит с монохромными фотографиями веет 2000-ми, от кованых садовых стульчиков и гипсовых ангелочков — дачным безвременьем. Среди всей этой эклектики глаз радостно выхватывает несколько замшелых каменных саркофагов; только они и старые скрюченные деревья в роще напоминают, что место имеет историческое значение.
Все это вместе наводит тоску и отдает каким-то горным киберпанком. Памятники молчаливо стоят среди засохшей расхлестанной травы, над их головами серую вату прорезают ярко-белые жилки — это сквозь туман просвечивает снег на соседних вершинах. Только у храма есть следы недавней деятельности: доски, бетономешалка и стройматериалы. За всем приглядывает один-единственный рабочий в респираторной маске, молчаливо шлифующий стены внутри храма.
В ясную погоду с вершины холма видно Грузию. С противоположной стороны совсем рядом Северная Осетия, восточнее — Кабардино-Балкария, западнее — Ингушетия. Эта территория — культурный и религиозный плавильный котел, где встречаются ислам, христианство, Грузинская православная церковь, отдельно — Аланская епархия, протестантизм и традиционные осетинские верования. Пока мы работали в Южной Осетии, встретили приверженцев всех конфессий.
«У Тедеева дома еще стоят бюсты Путина и Сталина. Так что он не только осетин, спортсмен, бизнесмен и христианин, но еще политик и коммунист, — с усмешкой говорит наш спутник, закуривая сигарету и глядя вниз на долину. — Короче, на своей земле он построил вообще все, во что верит».
Назвать реальное число последователей традиционных осетинских верований трудно: у них нет официального представителя или какого-то крупного институционального объединения. По данным исследовательской службы «Среда» за 2012 год, большинство, 49 %, жителей Северной Осетии (почти 63 % из опрошенных были по национальности осетинами) называют себя христианами, а последователей «традиционной религии своих предков» 29 %.
Доктор филологических наук и научный сотрудник Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований Федар Таказов (Тахъазти) объясняет, что многие приверженцы традиционных осетинских верований предпочитают при заполнении документов или в опросах позиционировать себя как православных. Так будто бы проще и «по-официальному».
В Южной Осетии ситуация похожая, но официальных цифр нет вообще: опросы здесь никто не проводил.
Под традиционными осетинскими верованиями (местные говорят «традиционная осетинская религия» или «религия осетин») принято понимать свод обычаев, правил и представлений о мире, которые существуют на территории Северной и Южной Осетии еще с дохристианских и доисламских времен. Они восходят к мировоззрению аланов и других индоевропейских народов. Для многих осетин важная составляющая этих верований — нартский эпос. Объясняя роль этих произведений в своей жизни, они проводят аналогию с Библией. А фольклорист и религиовед Федар Таказов предупреждает нас, что вообще не делит осетинские сказания и религиозные воззрения, потому что «сами осетины их не делили».
В разговорах о традиционных осетинских верованиях практически всегда звучит словосочетание «уац дин». «Уац» (или «Æсс») с осетинского языка переводится как «святой» или «священный», «дин» — как «религия». В качестве синонима часто встречается термин «ассианство».
Сегодняшнее состояние традиционных осетинских верований и уац дин — серая, нерегламентированная зона. Не существует никакой единой организации или исследовательского центра, да и просто общественного консенсуса на тему того, что это за понятия, равнозначны ли они друг другу, когда появились. Есть три наиболее популярные версии. По первой и самой распространенной, уац дин, или ассианство, — это всего лишь условное название для традиционных осетинских верований.
По второй версии, особенно популярной в Южной Осетии, уац дин — государственный проект, разработанный в 1990-х в ходе борьбы осетин за признание Южной Осетии независимой республикой. По третьей, которая чаще встречается в Северной Осетии, уац дин, или, вернее, «Æсс Дин», — название религиозной организации в городе Моздоке, зарегистрированной в 2009 году.
Все три варианта существуют на равных, но как бы в параллельных реальностях. В Южной Осетии наши собеседники даже не слышали про религиозную организацию в Моздоке, а в Северной Осетии никто не связывал понятие «уац дин» с войнами в соседней частично признанной республике. И все очень удивляются, если им пересказывать версию соседей.
«За многими столами я сидел, но регламентированное застолье есть только у трех национальностей: у абхазов, грузин и у нас, осетин. У нас оно самое строгое, остальные на ходу сочиняют. А нам не надо придумывать, какой тост сейчас говорить, все регламентировано. Первый тост всегда во славу Всевышнего», — объясняет Тимур Цхурбати, цхинвальский старожил, бывший осетинский ополченец обеих войн между Южной Осетией и Грузией.
Мы разговариваем с ним в кафе, которое совсем недавно открылось в одном из старых кварталов Цхинвала. Как только мы в него заходим, Тимур просит принести графинчик вина, чайник зеленого чая и корзиночку с хлебом. «В общем-то, осетины вспоминают про Бога только со стаканом в руке, так что ли выходит? Но это от сердца, не потому, что хотят выпить. Так что во славу Всевышнего! Пусть он нам помогает во всех делах! Кто лучше нас скажет — пусть скажет, и мы тоже к нему присоединимся», — объявляет Тимур первый тост. Чокаемся.
Осетинское регламентированное застолье предписывает не только очередность тостов, но и порядок действа: когда можно начинать есть, как подавать и разрезать пироги, какая должна быть рассадка в зависимости от повода, по которому все собрались. Тосты за традиционным осетинским столом — это «кувды», то есть молитвы во время трапезы. Кувдом называется и само такое застолье. На русский язык термин можно перевести как «священная» или «молитвенная трапеза».
«Слабые дозы хмельного, песни и танцы для достижения трансперсонального состояния. Когда люди радуются друг другу, поют, смеются, танцуют, вот как раз это состояние и приходит. Когда начинают любить друг друга. Вот вам смысл застолья, смысл молитвы, — объясняет глава религиозной организации „Æсс Дин“ Даурбек Макеев. — А у нас часто забывают, зачем сидят, и поэтому для многих это уже просто застолье. Не поют и не танцуют, а это большая ошибка. Мы всегда говорим: „Ребята, если вы молиться пришли, то должна быть и песня, и танец, потому что без этого вы не достигнете состояния единения с Богом“».
Устроившись поудобнее за столом в кафе, Тимур рассказывает, что второй осетинский тост — за дзуара (это слово обозначает не только святилище, но и святого-покровителя) Уастырджи. Многие ассоциируют его со святым Георгием, потому что оба воины на коне, покровители путников, и посвященные им дни в календаре часто совпадают. Но это разные персонажи. «Он наш национальный святой, потому что мы все время в дороге и все время воюем. Надеюсь, больше не будем воевать. Чтоб он нам помогал!» — снова поднимает стакан цхинвальский старожил.
Несмотря на разногласия во взглядах на традиционные осетинские верования, ассианство и уац дин, есть базовый набор мировоззренческих понятий, который объединяет всех. Например, трехчастное деление мира. Верхний — мир света, гармонии и упорядоченности, нижний — тьмы и хаоса. Средний мир, в котором живут люди, выступает как бы буферной зоной и не дает хаосу поглотить свет. По мнению исследователя Федара Таказова, свет и хаос у осетин — два начала единого Бога (Хуыцау).
В большинстве осетинских обрядов и ритуалов можно заметить стремление воспроизвести такое деление мира и установить в нем равновесие. Самый популярный пример — осетинские пироги, которые сейчас ассоциируются не столько с местными верованиями, сколько с осетинами в целом, олицетворяют и продают образ двух республик за их пределами. Но для местных это до сих пор важный сакральный символ.
«Три пирога [обычно имеются в виду сырные — Прим. ред.] считаются олицетворением воды, земли и солнца. На поминках два пирога — вода и земля. Верхний пирог убирают, потому что умершие уже не видят солнца», — рассказывает молодой цхинвальский музыкант Алан Гаглоев.
Другое мнение, что три пирога — это богатство, храбрость и изобилие. Это же означают и цвета на осетинском флаге. Правда, исследователь Федар Таказов считает, что такое толкование — «новодел», появившийся примерно в 1980–1990-х годах, а изначально три пирога — это как раз три мира. Когда пироги кладут друг на друга перед подачей к столу, дырочка в их центре (она нужна, чтобы начинка «дышала» во время запекания) означает ось, то есть самого Бога, который объединяет эти три мира.
Если свадебные и многие другие практики соблюдаются редко, похоронные традиции до сих пор популярны в народе. В Южной Осетии нам рассказывают, что на свежей могиле принято разводить огонь: усопший не должен встретить свою первую ночь в темноте и холоде. Поэтому в день похорон на закате ближайшие родственники снова приходят на кладбище, разводят на могиле костер или хотя бы зажигают свечку.
На поминках в углу стола, где сидит старший осетин, должны лежать три ребра, кусок шеи и голова жертвенного животного. На лбу головы вырезают крест, рядом ставят три свечи. Первый тост скажут, скорее всего, за вином или пивом, второй — за аракой, а третий — обязательно с водой. Традиционные осетинские верования и уац дин очень сильно связаны с культом предков: считается, что умершие заботятся о живых. Поэтому на любом празднике и за любым столом поминают ушедших.
«Давайте мы тоже помянем, — Тимур встает, поднимает стакан, а затем берет кусочек хлеба и проливает на него капельку вина. — Пусть всё, что есть за нашим столом, будет и у них там. Чтобы там у них было право сидеть на лужайке Бога рядом с источником чистой воды. Чтобы зимой их еда не мерзла, а летом не портилась. Почтим их память».
Тимур воспроизводит сцену из нартских сказаний. Почтенные старые люди сидят на лужайке или во дворце за столами, полными яств, но не прикасаются к еде, потому что сыты одним лишь ее видом. Страна мертвых — важное метафизическое пространство для нартского эпоса. Усопшие постоянно присутствуют в повседневности нартов. Герои регулярно ходят в их страну с разными целями и контактируют с ее жителями практически в каждом сюжете.
Нартский (нартовский) эпос, или Нартиада, — сборник сказаний о происхождении нарт, их военных походах, приключениях богатырей и их жен, удалых и жестоких состязаниях, любовных похождениях и повседневной жизни. Эпос начал создаваться в VIII–VII веках до нашей эры и существует не только у осетин, а распространен на обоих склонах Кавказского хребта: у адыгов, кабардинцев, чеченцев, ингушей, дагестанцев, аланов, сванов.
«Как исследователю мне бы очень хотелось сказать, что нартский эпос — общекавказский. Но как осетинке, конечно, нет. Правда заключается в том, что в количественном соотношении записанных сказаний нартский эпос осетин просто несравнимо богаче. Богаче сюжетно, поэтика более богатая, — рассказывает осетинский филолог и исследовательница нартовского эпоса Зара Абаева. — Но самое главное, что говорит о том, что нартский эпос именно осетинский, — это родословная героев: мамы, папы, дедушки. У других народов есть те же герои, но родословных у них нет».
Конечно, существуют и другие мнения на этот счет. В версиях нартского эпоса много общего, но есть и принципиально разные детали, во многом зависящие от истории и вероисповедания народа. Как минимум во многих записях этих сказаний уже чувствуется огромное мусульманское влияние. Поэтому воспринимать его буквально как летопись аланской истории или как свод осетинских традиций не стоит.
Дом семейства Зары Абаевой расположен в самом центре Цхинвала и тоже, как религиозный комплекс Дзамболата Тедеева на вершине горы, претендует на роль дворянского гнезда — только миниатюрного, гораздо более уютного и упорядоченного. В небольшой гостиной камин, облицованный зеленой плиткой, рядом — массивные книжные полки, вокруг кресла, пуфы, стулья и кофейные столики. Густой рыжий свет торшера с тканевым абажуром и бахромой падает на старые фотографии и картины, которыми завешаны все стены, заставлены книжные полки и даже пол. На них — родственники и друзья семьи, акварельные пейзажи, натюрморты, герои нартовского эпоса.
В комнату заходит Сармат Парастаев, высокий мужчина в свитере и шапке-докерке. Поддерживая под руку, он ведет свою маму Зару Абаеву, аккуратную старушку в шерстяном кардигане и с элегантным пучком на голове. Сейчас исследовательнице 98 лет, и почти 80 из них она занимается изучением нартского эпоса. Зара написала больше сотни научных работ на эту тему и имеет непререкаемый авторитет в нартоведении.
Раздав каждому в комнате по пиалочке с медом, Зара и Сармат объясняют, что уац дин — это современное название комплекса религиозных знаний, который опирается на древние осетинские верования, но появился в 1990-х. Главный его идеолог — Алан Чочиев, очень известная и значимая для Южной Осетии личность. Доктор исторических наук, фольклорист, тренер по вольной борьбе и политический деятель, который возглавлял общественное движение «Адæмон ныхас», боровшееся за признание независимости Южной Осетии.
Семья Зары уверена, что уац дин — это изобретение Чочиева. Сармат рассказывает нам про себя, что он некрещеный и суть его религиозных верований состоит именно в уац дин. Для него это в прямом смысле личная история, потому что он был знаком с южноосетинским деятелем и его родной брат, Алан Парастаев, с которым мы в дождь толкали завязшую в размытой дороге машину у странного религиозного комплекса на вершине холма, был женат на дочери Чочиева Анне, известной в Южной Осетии исполнительнице музыкального жанра зармона.
Сармат дарит нам «Краткий справочник Ир-Ас-Аланского единобожия» авторства Алана Чочиева и объясняет, что в Южной Осетии уац дин возник в переломный для жителей республики момент и стал прямой реакцией на открытый этнический конфликт между осетинами и грузинами. Многие местные жители, в том числе и наши собеседники, тогда, в 1990-х и 2000-х, восприняли действия грузинской стороны как попытку «выгнать осетин из их домов» и продемонстрировать, что «осетины здесь никто и это не их земля». Закономерной реакцией стали попытки осетин разбираться в своей истории и реконструировать забытые за время Советского Союза верования, чтобы попытаться публично доказать свое право на эту территорию.
«Давление на осетинский народ породило религиозное верование. Поэтому уац дин как раз самоутверждающий. Он утверждает тебя, что ты не просто какой-то такой, — ты обладатель древних знаний, основанных на Нартиаде, на героической истории алан», — с блеском в глазах объясняет Сармат.
По церковным канонам Южная Осетия — это территория Грузинской православной церкви, но контакт с ней полностью оборван из-за провозглашения Южной Осетией своей независимости от Грузии, последовавших за этим двух войн и затяжного межэтнического конфликта. Собственную Аланскую церковь, в которую в республике объединились приходы во время войны в 1991 году, не признает даже РПЦ, поэтому она находится под покровительством Православной старостильной церкви Греции. Ее РПЦ вообще считает раскольнической.
«Недавно во Владикавказе не причащали людей, которые крестились в Аланской епархии, — рассказывает цхинвальский журналист Алан Цховребов. — Раньше здесь [в Южной Осетии] президент в какую церковь ходил, та и считалась правильной. Сейчас и туда, и туда ходит. Если на Рождество идет в одну церковь, то на Пасху — в другую».
«Грузины в этом тоже сыграли хорошую роль, потому что в 1990-х годах православие шло оттуда. Но они против себя так настроили, против их католикоса, что здесь пошел большой процент сектантов. До сих пор у нас очень много протестантов. А часть местных вовсе сказала, что мы не православные, у нас свое. И стали восстанавливать святилища в ущельях», — рассказывает Алан Парастаев.
Его брат Сармат считает, что немного людей в Южной Осетии с уверенностью скажет: «Я проповедую уац дин», но в более мягких тонах эти верования сейчас в «сердце и быту» у всех осетин в республике. Даже у тех, кто выступает против уац дина и называет его язычеством. Сармат говорит, что у осетин силен религиозный дуализм и они колеблются где-то между традиционными верованиями и христианством.
«У нас есть нацики. Националисты. Их довольно много. Я немного сама националистка, но в каком смысле? Я пою осетинские песни, — говорит нам молодая осетинка из Цхинвала Мария Кодалаева, которая исповедует протестантизм. — Народные песни очень люблю, но вот те, которые восхваляют божеств, я не слушаю и подпевать не буду, потому что для меня это принципиально. Три пирога делаю, но с пивом или вином не молюсь».
В начале 1990-х после распада Советского Союза в повседневную жизнь людей открыто вернулась религия. Священники снова, как и в начале Х века во время «великого крещения Алании», стали активно взаимодействовать с осетинскими традициями и верованиями, стараясь втиснуть их в рамки православия. Делать это было даже проще, потому что большинство новых священников сами были осетинами по происхождению и выросли на этих обычаях.
Религиовед и фольклорист Федар Таказов из Владикавказа называет этот процесс одной из причин, почему в обеих Осетиях христианство после распада СССР набрало большие обороты, чем ислам. Мусульмане выбрали тактику отстранения и невмешательства, проповедовали свою религию «в чистом виде», старались держаться в стороне от местных традиций и не вмешивались в «осетинские дела».
До революции и в Южной Осетии, и в Северной православные церкви строили на месте старых дзуаров. Традиционные святилища обычно выглядят как маленькие каменные домики, спрятанные в горах от посторонних глаз и посвященные определенному покровителю. Но бывает, что дзуаром становится, например, пещера, отдельное дерево, целая роща или место захоронения человека, убитого молнией. В дзуарах проводят священнослужения, обряды и праздники. Или просто приходят туда лично пообщаться с покровителем, помолиться, попросить о чем-то и побыть наедине со своими мыслями.
«Сейчас многие идут за информацией в интернет и потом используют какой-то винегрет из фактов, на который очень сложно что-то отвечать, — рассказывает приверженец уац дина Алан Парастаев. — Есть такие ортодоксы, которые ни шагу ни вправо ни влево. Например, они пишут надписи на стене, что женщине нельзя входить в эту церковь. Ну почему, слушай? В каждой второй легенде в нартском эпосе, который, можно сказать, Библия для уац дина, главнее всех Сата́на, Дзерасса и остальные женщины. А вот в святилище вдруг подниматься нельзя. Как так? Мне кажется, это какие-то мусульманские вещи».
Раньше носителями традиционного и религиозного знания были специальные люди — уастары, то есть «владеющие истинным словом», и дзуарлаги, присматривающие за дзуарами. Первые хранили, толковали и передавали сакральное знание, к ним приходили за советом, обращались по религиозным вопросам. Вторые очень хорошо знали все, что касалось конкретного, вверенного им святилища, должны были ухаживать за ним, ремонтировать и проводить праздник в честь покровителя, которому этот дзуар посвящен.
В советское время все было заброшено, и только в 1990-х в селах возобновилась традиция дзуарлагов. Чаще всего хранителя дзуара выбирают голосованием, но в некоторых местах этот статус до сих пор передается по наследству внутри одной семьи. Уастаров же сейчас нет, да и сведений о них и их деятельности сохранилось очень мало. Советская власть воспринимала их как служителей культа и боролась с ними наравне со священниками, муллами и шаманами. Практически все уастары в 1930-е годы были репрессированы. Оставшиеся скрывались и не передали знания потомкам из-за страха за их будущее.
Советская власть вела в Осетии активную борьбу с пережитками, под которыми подразумевались и традиционные верования. Многие святилища пришли в запустение и начали рушиться, обновлять и поддерживать их запрещали на официальном уровне. Дзуары, которые находили вдоль крупных дорог, старались уничтожать, а о тех, что были скрыты в горах на периферии, просто забывали.
«Меня вообще удивляет, почему у нас до сих пор уац дин сохранился. Вот папа Тимура [Цхурбати] ходил с агитацией по школам, — вспоминает Алан Парастаев про отца своего товарища, который в советское время занимался политическим воспитанием осетинских школьников и читал им антирелигиозные лекции. — И один раз наш одноклассник встал посреди такой лекции и задал ему вопрос: „Иван Никифорович, вот Христу нельзя молиться, а Уастырджи можно? Когда вы вчера вечером вместе с моим папой пили на кухне и молились Уастырджи, это вы правильно делали?“»
Согласно преданию, три главных осетинских дзуара — Реком, Мыкалгабыртæ и Таранжелоз — стоят на тех местах, куда упали три слезы Бога, пролитые из-за гибели нарта Батрадза, одного из героев нартского эпоса. Три слезы Бога — это один из центральных осетинских символов, который можно встретить на домах, машинах, одежде, книгах и даже татуировках. Эти капли желтого, белого и черного цвета, образующие круг с точкой посередине, недавно даже установили в Южной Осетии в паре десятков метров от границы с Россией.
Еще одно сакральное место для осетин обеих республик — роща Хетага (Хетæджы къох), островок реликтового леса между распаханных полей в Северной Осетии. Все, кто в него приезжают, как правило, оставляют там пожертвование — кидают 10–50–100 рублей, символически как бы оплачивая свою просьбу и сохраняя баланс сил. По-осетински это называется «несæйнак», или «хорзæх». Необязательно жертвовать деньги, подойдет любая ценная для просящего человека вещь. За рощей присматривают дзуарлаги, которые на пожертвования паломников ежегодно в июле проводят праздник Хетæджы бон (День Хетага).
«Кто-то приходит помолиться с барашком и с тремя пирогами, а кто-то свечки ставит, — рассказывает про дзуары молодой цхинвальский парень Коста Джиоти. — И это все рядышком, никто никого не напрягает, никто никого не смущает. Все молились как умели, как чувствовали, и все было вообще отлично. А сейчас и у этих [христиан] чайник свистит, и у этих [последователей традиционных осетинских верований]. Мне это не очень нравится».
В 2010 году между христианами и приверженцами традиционных осетинских верований произошел крупный конфликт. Православная церковь захотела возвести часовню в роще Хетага, обосновывая тем, что это место — «свидетель чуда, которое совершил Бог по молитве к святому Георгию» и оно должно служить для молитвенного обращения христиан. И вообще, что есть такой православный святой Хетаг, в честь него названа роща и проводится праздник.
Одна из республиканских религиозных организаций (как раз «Æсс Дин» Даурбека Макеева) выпустила обращение, в котором назвала эти действия «узурпацией святынь осетинской традиционной веры и дискредитацией ее духовных начал и религиозных практик» и пригрозила, что это может привести к «напряженности в межнациональных и межконфессиональных отношениях».
По подсчетам фольклориста Федара Таказова, ежегодно в роще набирается пожертвований на сумму около одного миллиона рублей, за которые, по его мнению, православная церковь и воевала. Похожие конфликты он замечал и в других святилищах, например в 2015 году в дзуаре Мады Майрæм в Куртатинском ущелье, рядом с которым расположен Аланский Успенский мужской монастырь.
«Туда постоянно вторгались монастырские и приносили что-нибудь христианское, иконы те же. Вначале осетины думали, что кто-то считает икону ценной для себя вещью и поэтому приносит ее пожертвовать. Но когда этих икон стало много, монастырские объявили, что это христианский храм, что он в целом принадлежит православной церкви, а в частности их монастырю. Даже замок повесили на двери», — рассказывает Федар Таказов.
Люди стали возмущаться. Снесли дверь, вынесли всю христианскую атрибутику, выкинули иконы. Активист инициативной группы молодежи по сохранению культурного наследия Осетии Алхаз Кокоев высказался, что появление алтаря в дзуаре Мады Майрæм они считают недостаточным основанием для признания этого места церковным и что их долг «уберечь святые места наших предков от тотальной христианизации».
Спор закончился тем, что теперь ко всем дзуарам постоянный доступ имеют только старейшины сел, к которым эти святилища относятся. Но подобные столкновения происходят регулярно. Федар Таказов говорит, что последний крупный конфликт «из-за пожертвований» был в 2018 году, когда православная церковь опять попыталась установить в роще Хетага крест.
«В христианстве и уац дине нет каких-то догм, которые бы друг другу противоречили. Много веков они нормально сосуществовали, — говорит цхинвальский житель Алан Парастаев. — Если бы было острое противоречие, откуда бы тогда вот даже у меня в селе взялась церковь? Церкви бы не от времени разрушались, а нет-нет, да кто-то бы их и поджигал. Но не помнит история Осетии, чтобы церковь, построенная на месте древнего уацдиновского святилища, была разрушена. Да, дзуар Уастырджи — это не церковь Святого Георгия. Но это и не повод, чтобы мы сейчас друг друга из-за этого начали резать».
«Иногда нашу религию называют и уац дин, и асаг дин, но это абсолютно неправильно. Так почему-то говорят только некоторые священнослужители и люди, не имеющие никакого отношения к осетинской религии, например христиане», — категорично заявляет исследователь осетинского фольклора и традиционных верований Федар Таказов.
С ученым мы разговариваем в его кабинете в Центре скифо-аланских исследований на проспекте Мира во Владикавказе. Поправляя квадратные очки, Федар объясняет, что «Æсс Дин» — это название религиозной организации в Моздоке, которую в 2009 году зарегистрировал агроном Даурбек Макеев, долгое время занимавшийся восточными единоборствами. Исследователь характеризует ее как типичное порождение 1990-х и называет сектой, в идеологии которой перемешались православие, даосизм, осетинские традиции и персональные представления Макеева об устройстве мира.
«К нему приходят человек 10–15, ну максимум 20, и в скором времени уходят. Сейчас вот [он] проводит занятия во Владикавказе. Но, вообще, к нему негативно относятся и не воспринимают всерьез. Считают, что он придумывает новую религию», — поясняет Федар Таказов.
Сам Даурбек Макеев, конечно, с таким мнением не согласен и утверждает, что «Æсс» — историческое название осетинской религии. «Где материал, что это новодел? Кто это докажет? Докажите, что это моя личная интерпретация! — эмоционально отвечает он на такие обвинения. — Даже если вы мою работу почитаете, там ничего выдуманного нет. Там все опирается на мифологию, на традицию, на ритуалы. Это говорят, просто чтобы людей оттолкнуть, чисто такой пропагандистский ход, чтобы отвести людей от реальности».
Лидер организации «Æсс Дин» рассказывает, что в 2000-х годах он был председателем ныхаса одного из районов Северной Осетии. Это местная община, которая раньше была в каждом селе или городском квартале; люди устраивали собрания и решали насущные вопросы. В наши дни председатели районных общин и их единомышленники периодически съезжались во Владикавказ и беседовали о традиционной осетинской культуре. Так было решено зарегистрировать религиозные организации, чтобы придать их деятельности официальный статус. «Наша цель — показать, что осетинская традиция имеет свою основу не в христианстве, не в исламе, а в другой религии, — объясняет Даурбек Макеев. — Ислам и христианство — это основы других культур, мы же хотим сохранить свою, наши народные песни, танцы, наши похороны, свадьбы».
В 2009 году Даурбек подал в республиканский минюст заявление о регистрации своей моздокской религиозной организации. С тех пор название «Æсс Дин» стало нарицательным. «Никогда не было необходимости как-то официально обозначать народные обычаи, но из-за активной деятельности иностранных конфессий в нашей республике люди стали очень сильно отходить от своей традиционной культуры. И уже доходит до того, что молодые идут против старших», — говорит Даурбек.
Для регистрации организации надо было предоставить трактат с основами учения или документ, излагающий принципы и философию религиозной деятельности. Таким «уставом» стала вторая книга Макеева, изданная в 2007 году. Именно этот факт вызывает скепсис у части осетинской общественности и позволяет говорить об «Æсс Дине», как о новом религиозном культе.
«В Осетии люди пытаются найти ответы в эзотерике. Но у нас эзотерика со своими корнями, — говорит уроженец Южной Осетии и автор подкаста Rajdian Алик Пухати. — Вот здесь [на проспекте Мира во Владикавказе] есть книжный магазин. Самая продаваемая книга — „Æсс Дин“ Макеева, „Аланы Арии“. И там просто вселенная Marvel отдыхает. Там такие бороздящие космос аланы и прочее. Люди серьезно это покупают и читают. А потом я за каким-нибудь столом сижу и слушаю какого-нибудь старика, который начинает вот это все рассказывать — финал „Мстителей“!»
Другой исследователь, который с 1990-х годов изучает этнический традиционализм в Северной Осетии, старший научный сотрудник отдела Кавказа Музея антропологии и этнографии РАН Сергей Штырков, с гораздо меньшим скепсисом отзывается о Макееве. Последнюю книгу религиозного деятеля «Æсс Дин. Народная религия», вышедшую в 2017 году, Сергей характеризует как солидное издание, соответствующее многим стандартам сравнительного религиоведения.
«Я вырос в традиционной семье и говорю то, что знаю, — поясняет Даурбек Макеев. — Я на другие работы, например осетинской интеллигенции конца ХIХ — начала ХХ века, ссылаюсь, только чтобы придать этому всему научность. И всё. Если кто-то спросит: „Откуда это?“, я должен ссылку показать. Могу ответить: „Папа сказал“. Но кто-то не поверит, поэтому я должен указывать какие-то серьезные источники».
Федар Таказов, иронично настроенный к трудам Макеева, признается, что часто беседует с ним об осетинской культуре и помогает ему «правильно» интерпретировать религиозные символы. Но когда мы спрашиваем Федара, из каких источников он знает верные трактовки, фольклорист приводит аргумент, который мы слышим почти от каждого исследователя или проповедника традиционных осетинских верований: «Я занимаюсь этим уже 25 лет, поэтому осетинские символы и обряды растолковал. А большинство не так толкуют».
Когда Федар Таказов в 2018 году провел среди своих студентов опрос о том, к какой конфессии они себя относят, последователей традиционных верований оказалось 22 %. Для сравнения: когда он проводил такое же анкетирование в 2009 году, их было 53 %. Но, по словам исследователя, интерес к осетинским традициям в целом и религии в частности сейчас снова растет. Таказов объясняет это «инстинктом национального самосохранения» и подчеркивает неоднозначность такого процесса.
«Осетины исходят из того, что Бог в единстве — это и хорошее, и плохое. Неважно, делаешь ты хорошее или плохое, ты все равно возвращаешься к Нему, просто как бы с разных сторон. Когда человек делает что-то плохое, то приходит со стороны, где хаос. Хаос перемалывает все, и самого человека тоже, — рассуждает Федар Таказов. — Даже во многих сказаниях и текстах видно, что, когда осетин идет кого-то убивать, он никогда от имени Бога не выступает. А в своей молитве перед выходом просит прощения, что он вынужден идти, и говорит, что если он неправ, то пусть Бог его остановит и не допустит того, что он собирается сделать. А если он прав, то чтобы Бог ему помог».
Об этом же нам рассказывает Тимур Цхурбати из Южной Осетии, вспоминая свое военное прошлое. В 2008 году он с боевым товарищем попал в окружение грузинской армии, укрылся внутри многоквартирного дома и решил ждать темноты. Вдруг в их дом попал снаряд, квартира сверху загорелась, и дым начал медленно ползти к ним вниз. Тимур стал метаться по помещению и обнаружил ванну, наполненную водой. Придумал намочить в ней матрасы, лечь под них, а сверху укрыться самой ванной. Но тут же передумал: «А вдруг мы все равно задохнемся, и потом грузины найдут тела двух здоровенных осетин, которые спрятались под ванной? Как они будут кайфовать! Я не мог этого допустить». И тогда Тимур успокоился, просто лег на матрас и сказал товарищу повторять за ним: «Будем молиться. У нас других шансов нет. Я не знаю христианских молитв, но про себя повторяю: „Господи, где Ты там есть. Если мы правы, помоги нам, а если нет, то поступай как хочешь“. Просить ничего не просил. Ну, видимо, Он посчитал, что мы правы, потому что тогда мы выжили».
