С 2021 года на границах ЕС и Беларуси разворачивается тихая гуманитарная катастрофа: десятки людей, пытающихся попасть в Польшу и Литву, погибают в непроходимых лесах, куда их принудительно выдворяют пограничники. Точное число жертв неизвестно, учет ведут только волонтеры. Они же помогают искать тела погибших. В 2023 году медиапроект Unbias the news опубликовал репортаж из Литвы и рассказал историю шриланкийца Самрина и его жены Сануи — она пыталась найти пропавшего мужа после того, как литовские службы вывезли его обратно в беларусский лес.
С разрешения редакции мы публикуем перевод на русский язык с небольшими сокращениями.
«Нет воды. Думаю, я умру. Люблю тебя». Это последнее сообщение, которое Сануджа получила от мужа, пропавшего в дремучих лесах на границе Беларуси, Литвы и Польши после принудительного выдворения. Для семей, ищущих своих родных, ЕС убивает их вновь, лишая личности и идентификации.
Самрин и Сануя учились в одном классе старшей школы. Они родились в 1990 году и выросли в Калпитие, городе с 80-тысячным населением на краю полуострова в Шри-Ланке. Когда Самрин в девятом классе впервые пригласил Саную на свидание, она отказала. Но спустя годы соседки тайком прочитали ее дневник и стали спрашивать о мальчике, о котором она пишет на каждой странице. Когда им исполнилось по двадцать, Сануя готовилась стать учительницей, а Самрин уехал из города на заработки. Он вернулся домой в 2017 году, и после шести лет видеозвонков и селфи в окружении сердечек они, наконец, поженились. Сануя была в белом платке и платье цвета индиго, Самрин — в костюме в цвет. Спустя год родился сын Хаашим. Они называли друг друга thangam, то есть «золото».
Сануя надеялась, что рождение сына значит, что теперь Самрин будет рядом. Они водили ребенка на пляж и в зоопарк. В 2019 году начался экономический кризис, самый тяжелый с момента обретения Шри-Ланкой независимости в 1948 году. Целыми днями не было света, не хватало топлива, бушевала неконтролируемая инфляция. В 2022 году страну потрясли протесты, правительство объявило дефолт.
Самрина было непросто полюбить, рассказывает Сануя, он был очень амбициозным. Она горько улыбается во время видеозвонка. Солнце сквозь манговые листья проскальзывает во двор ее дома в Калпитие, где они часто сидели и планировали совместное будущее. Но любить его, поясняет она, значило поддерживать даже в сложнейших решениях. Одним из этих решений было сесть на самолет до Москвы, поехать в Европу и присылать домой деньги. «Он хотел, чтобы мы были счастливы, чтобы нам было хорошо», — говорит Сануя.
В их последний день вместе Сануя приготовила сюрприз: торт с небесно-синей глазурью, на нем — сахарная фигурка самолета, взлетающего с усыпанной шоколадной крошкой земли. Большими буквами надпись: «Любим тебя и будем скучать. Счастливого пути, Золото». На последних совместных фото Хаашим сидит на коленях у Самрина и смеется, разрезая торт. В тот вечер Самрин крепко обнимал сына и плакал. Следующим утром он надел пару синих кед Converse, собрал синий же рюкзак и выдвинулся в путь. Это было 26 июня 2022 года. Ему только что исполнилось тридцать два.
Все пошло не по плану. Самрин сел на автобус из Санкт-Петербурга в Хельсинки, но финские пограничники не приняли поддельную шенгенскую визу, за которую семья отдала большие деньги. Сануя сказала, что он всегда может вернуться домой. Но ради этого путешествия они продали участок земли Самрина и украшения Сануи, заняли денег у друзей. Самрин решил, что назад дороги нет, и перешел к плану Б: поехать в Беларусь, куда ему не нужна виза, и пересечь границу с Литвой, чтобы оказаться в Шенгенской зоне.
Шестнадцатого августа 2022 года Самрин заселился в отель «Трио Старого города» в Вильнюсе и сразу позвонил домой. Он вышел из леса живым. Сануя почувствовала облегчение, услышав его голос. Он рассказал ей про восемь дней, которые шел через лес между Беларусью и Литвой. Грязь доходила до колен. Он много дней не ел, пил только грязную воду. Рассказал, как, пока шел через лес, у него болел живот из-за недавней операции по удалению камней из почек. Иногда он мочился кровью.
Но он был в Европейском союзе. Купил билет в Париж с вылетом через четыре дня и надеялся начать там новую жизнь. Что произошло дальше, неясно. Сануя лишь знает, что на третий день Самрин вошел в лобби отеля и управляющий вызвал охрану. Сотрудники в гражданском затолкали его в машину и отвезли за 50 километров от города, обратно на беларусскую границу. Меньше чем через 72 часа Самрин вновь был окружен лесом, из которого пытался выйти до этого.
Когда Самрина оставили в лесу в одиночестве, было уже темно. У него не было ни рюкзака, ни спальника, ни еды. Телефон садился. Следующим утром Самрин ненадолго вышел на связь, чтобы отправить Сануе последнее сообщение в WhatsApp: «Нет воды. Думаю, я умру. Люблю тебя, золото».
Наступившая после этого тишина растянулась на четыре с половиной месяца. Когда Сануя подходит к этой части истории, она, обычно оживленная и красноречивая, извиняется, что не может подобрать слов. Ее глаза наполняются слезами.
Комиссар Совета Европы по правам человека Дуня Миятович утверждает, что семьи имеют право на правду о судьбах своих близких, которые пропадают по пути в Европу. В 2021 году Европарламент принял резолюцию, призывающую к своевременному и эффективному процессу опознания, который должен связать тела умерших с теми, кто их ищет. За два года, рассказывает Миятович, мало что изменилось. Это проблема остается юридической бездной.
В ходе расследования приграничных могил, проведенного международной командой из восьми европейских журналистов в сотрудничестве с проектом «Избавим новости от предрассудков», газетами The Guardian и Süddeutsche Zeitung, мы проследили судьбы более чем 29 тысяч людей, погибших в процессе миграции в Европе за последнее десятилетие. Большинство имен остается неизвестно. Мы верифицировали 1015 неопознанных могил тех, кто попытался попасть в ЕС и остался лежать безымянным на 65 кладбищах вдоль границ Европы — в Польше, Литве, Греции, Испании, на Мальте, во Франции и Хорватии.
Мы пообщались с семьями, похоронными агентами, судмедэкспертами, патологоанатомами и сотрудниками НКО, а также с сотрудниками гуманитарных проектов, юристами и политиками, чтобы понять, что происходит после того, как на европейской границе случается что-то непоправимое, и кто в этом виноват.
В этом отчете мы сосредоточились на пропавших в последней горячей точке миграционного кризиса в Европе — в лесу на границе Беларуси и ЕС (Литвы, Польши, Латвии).
Лес вдоль беларусской границы — непроходимый кустарник, мхи, болота — один из самых больших первобытных лесов, оставшихся в Европе. Покрывающий сотни квадратных километров на границе с Литвой и Польшей, он неожиданно стал «горячей точкой» в 2021 году, когда Беларусь начала выдавать визы и запустила прямые рейсы в Минск [из стран Глобального Юга]. Эту демонстрацию силы беларусского президента Лукашенко в отношении своих соседей из ЕС называли политической игрой, в которой мигранты выступали пешками.
С 2021 года тысячи беженцев, в основном из стран Ближнего Востока и Африки, попытались попасть в ЕС через Беларусь. Сотни людей оказались в ловушке километровой нейтральной зоны между территорией Беларуси и забором на границе ЕС. Их гоняли туда-обратно, угрожая насилием. Беларусские пограничники, по свидетельствам, обещали спустить собак. Появлялись фотографии укусов.
В том же году Польша и Литва усилили практику «пушбэков», во время которых пограничники депортируют моментально, не давая людям возможности запросить убежище. Этот процесс становится все более распространенным по всей Европе, несмотря на то, что он противоречит международному праву. Польша отчиталась о 78 010 выдворениях с начала этого кризиса, а Литва — о 21 857. Самрин был, по всей видимости, одним из тех, кого выдворили. Публикуя точную ежедневную статистику о выдворениях, обе страны умалчивают о погибших и пропавших без вести на границах.
«Национальные государства хотят решать этот вопрос тихо, — объясняет Томас Томилинас, депутат парламента Литвы. — Это на грани закона и конституции, поэтому любое правительство, выдворяя людей, пытается избежать огласки этой проблемы».
Официальные данные — рукотворная бездна. И польские, и литовские пограничники отказались предоставить нам какую-либо информацию. Но есть организации, которые стараются вести подсчет. Проекты гуманитарной помощи в Польше, включая Grupa Granica («Группа „Граница“») и Подлясскую службу спасения (POPH), зарегистрировали 52 смерти на польско-беларусской границе с 2021 года и пытаются установить личность 16 найденных и неопознанных тел.
В Литве проект гуманитарной помощи Sienos Grupė («Пограничная группа») зарегистрировал 10 смертей, включая троих детей, погибших в миграционных тюрьмах. Еще трое погибли в автокатастрофе во время погони местных властей в приграничном регионе.
Беларусская НКО Human Constanta («Человеческая константа») заявляет о 33 смертях, информацией о которых с ней поделилось правительство. Но неизвестно, были ли тела опознаны и захоронены, и если да, то где.
Гуманитарные организации составили список из 300 людей, которые были объявлены пропавшими без вести на границе между Польшей, Литвой и Беларусью. Эти организации подчеркивают, что их списки неполные, потому что нет возможностей — ни степени доступа, ни ресурсов — для полноценного мониторинга этого вопроса.
Когда Самрин перестал отвечать на сообщения, на Шри-Ланке было уже за полночь. Сквозь разделявшие их восемь тысяч километров Сануя пыталась позвать на помощь. Она нашла последние известные координаты Самрина через приложение «Найти мой iPhone» — синюю точку в деревне Трокеники Гродненской области, прямо на границе с Беларусью, — и попыталась заявить о пропаже мужа.
Литовские и беларусские пограничники брали трубку. Сануя умоляла их найти Самрина, даже если для этого его нужно было бы арестовать и депортировать. Те ответили, что он должен обратиться к ним сам. Это было возмутительно: как может пропавший заявить о собственной пропаже? Она звонила в миграционные тюрьмы, где людей часто месяцами держали без доступа к телефону. Может быть, и его где-то удерживали. Как только она говорила: «Hello», ей отвечали: «Никакого английского» — и вешали трубку. Она отправляла имейлы — никакого ответа. Она написала в агентство ООН по делам беженцев и в Красный Крест. Обе организации ответили, что у них нет никакой информации об этом случае. Она написала в полицию. Оттуда спустя неделю ответили, что у них нет информации.
Сануя столкнулась с жестокой реальностью: не было ни органа, в ведомстве которого были бы такие обращения, ни человека, готового отвечать на них. Даже уполномоченные организации, работающие с мигрантами, не желали или не могли ответить на простые запросы на английском.
Международные гуманитарные организации в регионе почти не представлены. В отличие от средиземноморских стран (Испании, Италии и Греции), где у организаций было десятилетие на то, чтобы объединиться и выработать ответ на массовые смерти на границах, в Восточной Европе подобная помощь распространена значительно меньше.
Шли недели. Во время мучительной тишины не давали Сануе покоя самые разные сценарии исчезновения мужа. Четырехлетний Хаашим стал каждую ночь плакать и звать отца, который раньше будил его поцелуями. Когда связь прервалась, Хаашим стал часто мочиться в кровать и отказывался идти в школу. «Он догадывался о судьбе своего отца», — говорит Сануя.
Сануя начала гадать, мог ли он оказаться в другой стране. В Латвии? В Польше? Она расширила поиск на все четыре страны. Ни в Литве, ни в Польше, ни в Беларуси, ни в Латвии нет посольства Шри-Ланки, поэтому она написала в ближайшее — швейцарское. Затем она нашла в фейсбуке профиль организации Sienos Grupė и написала им.
Как и другие гуманитарные проекты в регионе, Sienos Grupė — маленькая команда из четырех сотрудников и около 30 волонтеров. Они собрались в 2021 году, чтобы реагировать на просьбы о помощи в WhatsApp и фейсбуке и отвозить в лес предметы первой необходимости: еду, воду, пауэрбанки и сухую одежду.
Местные волонтерские проекты старались помогать живым, но вскоре к ним стали обращаться с просьбами о помощи в поиске пропавших и погибших. На польской границе все слышали про Петра Чабана, местного журналиста и активиста. Его контакт передают друг другу мигранты, пытающиеся пересечь границу. Его знают как человека, который может помочь найти тела тех, кто остался в лесах. Он многократно подтверждал свою репутацию. Интенсивность поисков привела к тому, что Чабан уволился с основной работы.
Он сидит на упавшем дереве в лесу около приграничного города Соколки, в котором он и живет. Легко пробираясь через густой подлесок, в джинсах и трекинговых ботинках, Пётр вспоминает первый поиск, который он организовал в феврале 2022 года. Чабан получил в фейсбуке сообщение от сирийца: «В лесу тело, вот локация. Пожалуйста, идите».
Петра это потрясло. Он спросил у знакомых из полиции, что делать, и ему сказали, что лучше пойти туда самому, сфотографировать тело и позвонить в полицию. Но пограничники закрыли приграничную территорию для всех нерезидентов, включая журналистов и гуманитарных работников, поэтому он не мог пройти через КПП к месту, где лежало тело.
Поэтому журналист сделал еще один звонок. В этот раз он связался с Рафалом Ковальчуком, 53-летним директором Института изучения млекопитающих, который три десятилетия работал в Беловежской пуще. «На своей прошлой работе я брал у него интервью о бизоне и остался хорошего впечатления о нем», — так Пётр представил Рафала. Ковальчук был готов помочь. У него, как у специалиста по дикой природе, был доступ к закрытому району леса. Теперь он собрался в лес не выслеживать бизона, а идти по следам, оставленным сирийцем. В болоте Рафал нашел Ахмеда аль-Шавафи из Йемена, босого, наполовину ушедшего под воду. Один из его ботинков лежал поблизости в грязи. Ахмеду было 26 лет.
Рафалу было сложно сфотографировать лицо умершего, но он справился, и этот образ до сих пор его преследует. Пётр отправил полиции фотографии. «Мы знаем, что там лежит тело. Теперь вы должны идти». Но что, если Ахмеда могли бы найти раньше, может быть еще живым?
Пока нет фотографии тела, полиция и пограничники часто отказываются искать пропавших или погибших мигрантов. Попутчики йеменца, включая человека, который написал Чабану, умоляли польских пограничников срочно оказать медицинскую помощь Ахмеду. Они оставили замерзающего Ахмеда в реке, чтобы позвать на помощь. Но вместо того, чтобы вызывать парамедиков или хотя бы пойти на поиски Ахмеда, пограничники оттеснили группу обратно в Беларусь, оставив мужчину умирать в лесу.
Во время нашего расследования мы услышали как минимум о трех случаях, пугающе похожих на смерть Ахмеда: Махлет Касс из Эфиопии (28 лет), Мохаммед Ясмин из Сирии (32 года) и доктор Ибрагим Джабер Ахмед Дихийя из Йемена (33 года). Во всех трех случаях попутчики обратились к польским пограничникам за срочной медицинской помощью, но вместо этого были оттеснены. Никто не пришел на помощь.
Каждый раз, когда активисты получают информацию о пропавшем или погибшем человеке, они первым делом сообщают об этом в полицию. Пётр говорит, что ему часто отвечали: «Мы заняты» и «Это не наша проблема».
После того как полиция получила фото и точные GPS-координаты тела Ахмеда, они перезвонили, чтобы сказать, что не смогли его найти. Когда Рафал поехал туда на своей машине, чтобы лично показать дорогу полиции, он понял, почему это произошло: полиция полезла в болото без резиновых сапог и GPS-навигатора для ориентации в лесу, в котором часто нет мобильной связи.
Разочарованный Рафал говорит, что полицейские не приспособлены к поиску. С начала кризиса прошло два года, а у полиции до сих пор нет элементарного оборудования и экипировки, чтобы искать пропавших или погибших в лесу. Он вспоминает, что во время одной из поездок для выноса тела из леса за час они смогли пройти всего 300 метров. Один из полицейских потерял в грязи подошву ботинка.
На наш имейл польские правоохранители ответили: «Полиция не то ведомство, которое имеет полномочия разбираться с личностями, нелегально пересекающими границу». В результате восемь из двадцати двух тел, найденных в этом году на польской стороне границы, обнаружили волонтеры.
На литовской стороне, как сообщает Sienos Grupé, нет активных поисков. «Мы боимся, что в литовских лесах, в местности между их забором и Беларусью, много тел, но проход туда нам закрыт, — говорит Аушрине, 26-летняя студентка-медик, волонтерка Sienos Grupé в Литве. — Никто их не ищет».
Рафал Ковальчук присаживается в деревянной хижине на окраине леса и заказывает чай, пока двое его детей играют на планшете. Сейчас его очередь сидеть с детьми, объясняет Рафал, понизив голос. Его жена пришла домой в четыре утра после волонтерства с POPH, где всю ночь искала в лесу мужчину с диабетом. Ковальчук опасался, что уже поздно. Мы встретились с Рафалом во вторник вечером. Мужчину нашли утром в субботу, уже мертвого. Он стал 51-м погибшим, зарегистрированным волонтерами в Польше в этом году. Каждый лесной поиск — это попытка обогнать время и диких животных.
Зимой тело остается сохранным два месяца, летом этот период намного короче. Несколько раз Рафал находил лишь скелеты. Он объясняет: «На запах сразу приходят падальщики. Лето и мухи, и через две недели все готово, там больше ничего нет». На таких поздних стадиях разложения тело сложно опознать. Но все еще можно взять ДНК из фрагментов костей, если человека разыскивает семья. Если повезет, рядом удается найти вещи: очки, одежду, украшения. В одном случае семейная фотография, найденная рядом с телом, стала ключом к опознанию.
В офисе прокурора города Сувалки (Польша) нам объяснили, что у них нет централизованного реестра данных погибших мигрантов — их ДНК, личных вещей или фотографий.
Спустя четыре с половиной месяца после исчезновения Самрина раздался звонок. Это было 5 января 2023 года. Сануя никогда не забудет голос человека, который позвонил ей из Министерства иностранных дел Шри-Ланки. Он сообщил, что ДНК ее мужа совпало с ДНК тела, обнаруженного в литовском лесу. Интерпол получил биометрические данные Самрина из Великобритании. Сануя считает, что сама судьба распорядилась, чтобы все сошлось таким образом. Когда им было по 20 лет, умер отец Самрина. Самрин поехал в Лондон по студенческой визе. Вместо того чтобы учиться, он мыл посуду в «Макдоналдсе» и KFC и расставлял товары в супермаркетах. Когда виза истекла, он старался жить незаметно, скрываясь от властей. Когда Самрину было 26 лет, местная полиция задержала его. У него взяли образец ДНК и затем депортировали. Эта неудача неожиданно оказалась ключом к его опознанию.
«Получить сообщение о смерти мужа ничто по сравнению с теми четырьмя с половиной месяцами ожидания», — говорит Сануджа. Она начала бояться, что сомнения в том, что случилось с Самрином, останутся с ней на всю жизнь. Теперь она знала: через четыре дня после прощального сообщения его тело вытащили из реки на литовской стороне границы.
Не сосчитать, сколько раз Сануя читала полицейский отчет: «Утром 21 августа 2022 года свидетель Саулюс Закаревичюс пошел искупаться в реке Нерис. После купания он увидел нечто, плавающее на поверхности. В бинокль он распознал одежду. Берег реки покрыт высокой травой. В конце этого участка лицом вниз лежал мужской труп. Его кожа была вздута, бледна, покрыта беспорядочными розовыми линиями, напоминающими мраморную поверхность. С ладоней кожа слезала…»
Ее попросили опознать тело.
«Я жена. Я знаю его. Я знаю его взгляд. Видеть его на мертвом теле… Это было ужасно». На фотографиях личных вещей она сразу узнала обувь Самрина — испачканную в грязи пару синих Converse. Их шнурки были зашнурованы именно так, как делал Самрин.
Чтобы перевезти тело умершего из Европы в любую другую часть света, семьи должны потратить до 10 тысяч евро. Но для Сануи дело было не только в деньгах. Это было время — и мечты.
Для начала Сануя считала, что Самрин достаточно настрадался. «Мы, мусульмане, верим, что тела умерших чувствуют боль, — с нежностью говорит девушка. — Мне было невыносимо оттого, что он четыре с половиной месяца мерз в морге». Чаще всего она вспоминает слова Самрина перед отъездом: «Если я уеду, то в этот раз не вернусь». В конце концов, Сануя положилась на последнюю волю своего мужа. «Он мечтал оказаться в Европе. Так что хотя бы его тело будет покоиться там».
Гибель Самрина стала первой смертью, публично признанной правительством Литвы. Несмотря на это, дело не получило особого внимания. Место захоронения больше восьми месяцев оставалось ничем не обозначенным холмиком.
Самрина похоронили в феврале на кладбище в Вильнюсе. В жаркий июньский день мы навещали его могилу, и сооснователь Sienos Grupė Мантаутас Шулскус пришел с зеленой лейкой и рулеткой. Могилу покрывает зеленая трава. И могила там не одна.
Три могилы поменьше расположились в ряд. Там бок о бок лежат одиннадцатилетний, пятилетний и новорожденный ребенок. Их жизни оборвались в 2021 году. «Это трое несовершеннолетних, умерших в центрах содержания мигрантов в Литве», — скорбно сообщает Мантаутас.
Эти случаи не были официально признаны литовскими властями. Могилы остаются безымянными, хотя правительство знает личности погибших. Отсутствие признания рисует зловещую картину: оно предполагает вторую, безмолвную смерть — смерть личности и памяти о ней. Тела отправляют в муниципалитеты и деревни, чтобы их похоронили местные власти. Если те не получают однозначной инструкции установить табличку, они часто предпочитают этого не делать. В результате безымянные могилы мигрантов оказываются разбросанными по кладбищам региона.
Несмотря на изнуряющую жару, Мантаутас пришел, чтобы замерить каменную плиту неподалеку, на мусульманском участке кладбища. Сануя увидела ее во время видеозвонка с волонтерами Sienos Grupė, когда [таким образом] молилась у могилы мужа. Она лишь попросила табличку с именем Самрина: «Точно такую же, как там».
За несколько месяцев Sienos Grupė собрали 1 500 евро пожертвований, чтобы купить и установить каменные таблички на всех четырех могилах. Теперь на могиле Самрина и троих детей есть имена: Юсоф Ибрагим Али, Асма Джавади и Фатима Маназарова. В изножье могилы Самрина лежит плита из камня с гравировкой «М. С. М. М. Самрин, 1990–2022, Шри-Ланка» — именно так, как попросила Сануя. Она поясняет, что, согласно исламу, это нужно, чтобы ее муж вознесся, когда наступят последние времена.
Пугает, объясняет Мантаутас, что никто, кроме правительства, не знает, сколько всего таких могил. А правительство хоронит мигрантов тихо, часто в отдаленных деревнях. Такие организации, как Sienos Grupė, пытаются найти зацепки во мраке. В прошлом месяце волонтеры, как говорит Мантаутас, по чистой случайности нашли могилу Лакшимисундара Сукурамана, индийца, которого в апреле объявили пропавшим. Захоронение обнаружили накануне Дня Всех Святых, когда активисты, готовясь к патрулю, встретили местного жителя, который возвращался с могилы матери. Он сообщил, что в деревне похоронен мигрант.
Так и оказалось. Могила Сукумарана находится поодаль, в изолированном уголке маленького кладбища в деревне Рамяйкос на литовско-беларусской границе, где живет 25 человек. Выделяясь на фоне крестов разных размеров, вертикальная деревянная планка гласит: «Лакшмисундар Сукумаран. 1983.06.05 — 2023.04.04». С могилы видно пограничный забор. Земля покрыта пестрыми листьями литовской осени.
Sienos Grupé ведет учет людей, объявленных пропавшими на границе Литвы и Беларуси. Это число меняется каждый день. На момент публикации этой статьи в списке находилось как минимум 40 человек. Государство эту информацию не фиксирует. Когда обнаруживают тела, группа старается сопоставить информацию: местоположение, пол, возраст, этничность, личные вещи, родимые пятна, что угодно. Но если власти не сообщают, что нашли тело, шансы обнаружить кого-либо из списка очень малы.
Эмилия Швобяйте, юристка и волонтерка Sienos Grupé, объясняет, что литовское правительство готово только подтверждать, верно ли то, что уже знают волонтеры: «Кажется, они скрывают эти истории и информацию, если только никто ее не обнародует. Они признают смерти только после того, как активисты что-то об этом скажут».
Здание правительства Литвы, известное как Дворец сейма, — монументальное строение из стекла и бетона в центре Вильнюса. Здесь в 1990 году литовцы объявили независимость от Советского Союза. В кабинете с видом на площадь депутат Томас Томилинас саркастически замечает, что выдворения были легализованы правительством именно потому, что Европа не объявила их незаконными. «Я бы сказал, что у Европы нет политической воли, чтобы сделать выдворения нелегальными. Если бы был европейский закон, Еврокомиссия наложила бы запрет на них. Она бы оштрафовала Литву. Но никто этого не делает».
Польский парламент легализовал выдворения в октябре 2021-го, и литовский парламент последовал его примеру, легализовав их в апреле этого года.
Эмилия Швобяйте выражает обеспокоенность по поводу жестокости выдворений, с которой столкнулись ее клиенты. «Правительство продолжает говорить нам, что они все делают по-настоящему хорошо. Дают людям еду и даже машут на прощание, и все это происходит днем. Но когда мы смотрим на конкретные ситуации, когда люди умирают, лишившись конечностей, — такие выдворения происходят ночью».
Она также беспокоится по поводу легализации выдворений в Литве и о том, следует ли давать пограничникам право рассматривать и отклонять ходатайства о предоставлении убежища на месте. «Это забавно, ведь пограничники должны сразу, на границе определять, бежит ли человек от преследования, то есть пограничник должен выявить конфликт в стране происхождения и выполнить всю работу, которую выполняет миграционная служба. Наивно думать, что система будет работать», — говорит Эмилия.
При поддержке Sienos Grupé Сануя обратилась в суд. Если литовские власти не хотели разговаривать с ней, возможно, они захотят поговорить с юристами. Однако месяц назад дело Сануи было окончательно закрыто областной прокуратурой Вильнюса после нескольких апелляций. Оно ни разу не дошло до прений.
Суд Вильнюса считает, что для уголовного расследования нет оснований. Эмилия, которая представляла Саную, отвечает, что досудебное разбирательство не рассмотрело должным образом ни причины смерти, ни то, как действия местной полиции привели к смерти мужа заявительницы или повлияли на летальный исход.
Рютис Саткаускас, профессор права и ведущий адвокат в деле Сануи, подозревает, что литовские суды пытаются скрыть нечто большее. Он указывает на непоследовательности в протоколе вскрытия Самрина. Вскрытие должно проводиться немедленно, чтобы установить причину смерти. Однако в протоколе вскрытия Самрина утверждается, что причину смерти невозможно установить, потому что тело находилось на поздних стадиях разложения — до пяти месяцев. Пять месяцев со смерти Самрина — время, когда Сануя обратилась к властям, чтобы добиться истины. Саткаускас не считает это случайностью: «Я думаю, они оставили тело в хранилище. Когда они установили личность, им пришлось провести вскрытие».
В протоколе вскрытия поздние стадии разложения объясняются тем, что тело было найдено в болоте. Утверждается, что тепло болота ускорило процесс и всего за несколько дней привело к состоянию, характерному для пятимесячного разложения.
Саткаускас продолжает: если Самрин просто утонул, почему тогда не сходятся другие показатели? Он ссылается на таблицу измерений в протоколе вскрытия, где вес легких и содержание микроводорослей указаны как нормальные. Однако, утверждает Саткаускас, при утоплении и вес, и внутреннее содержание должны быть значительно выше.
Так как дело Сануи исчерпало все юридические пути в Литве, теперь оно может быть обжаловано в Европейском суде по правам человека. Эмилия указывает на обнадеживающий прецедент: в феврале 2023 года ЕСПЧ постановил по делу «Алховаис против Венгрии», что венгерские пограничники, насильственно выдворившие сирийца, в результате чего он утонул, нарушили статьи 2 и 3 Европейской конвенции по правам человека. Эти статьи закрепляют право на жизнь и утверждают, что никто не должен подвергаться пыткам, бесчеловечному или унижающему достоинство обращению или наказанию.
Решение было вынесено в феврале этого года, спустя семь лет после гибели. Этот прецедент дает Сануе и ее юристам надежду, что судебных решений в пользу жертв выдворений станет больше. Судебные разбирательства — долгий и дорогостоящий процесс. Каждая из семи апелляций в судах Вильнюса обходилась Сануе в 600 евро. У нее закончились деньги после первого слушания, Sienos Grupė помогла оплатить последующие расходы. Подача заявления в ЕСПЧ стоит 1 500 евро. Сануя рассматривает возможность собрать средства с помощью НКО или другими способами, чтобы продолжить бороться за правду.
С каждым днем сын Сануи все больше напоминает ей мужа. «Самрин был моим самым близким человеком. У нас много воспоминаний, и теперь у меня есть копия мужа — мой сын. Этого мне хватит на всю жизнь», — рассказывает 32-летняя женщина.
Она пытается не плакать при сыне: «Это его расстраивает. Теперь у моего сына есть только я, и я должна быть достаточно сильной, чтобы справляться с этим. Но где бы я ни оказалась, у меня есть воспоминания. И все, что делает мой сын, напоминает мне о муже».
Пока тело Самрина не было найдено, Сануя рассказывала сыну выдуманные истории. Теперь же, когда Самрин похоронен, она сказала сыну правду о его смерти. Хаашим воспринимает это по-детски: бегает и рассказывает соседям, что папа в раю и что это прекрасное место. Пройдет еще много лет, прежде чем он сможет показать Литву на карте. Благодаря усилиям посольства Шри-Ланки в Швеции Сануя оказалась в числе тех немногих, кому удалось получить свидетельство о смерти. Она отмечает, что этот документ понадобится, когда ее сын пойдёт в школу или если семья решит продать либо расширить свою недвижимость. Но чтобы исправить опечатку в свидетельстве, ей придется ехать в Коломбо, столицу Шри-Ланки. Дорога туда занимает десять часов и стоит 10 тысяч рупий.
Гибель Самрина расколола семью на тех, кто принял его смерть, и тех, кто не смог. Свекровь Сануи перестала с ней общаться, не в силах смириться с тем, что ее сына больше нет. Когда Самрин уезжал, он пообещал отправлять матери деньги, чтобы ей больше не приходилось рано вставать, печь хлеб и продавать его по утрам. В день похорон Самрина она сказала семье: «Это не мой сын».
«Какой эффект производит обнаружение тела и его захоронение?» — спрашивает Паулин Босс, почетная профессорка психологии Университета Миннесоты. Она ввела термин «неоднозначная потеря», который означает специфический стресс незнания, жив ли близкий или мертв. Босс объясняет, что похороны — особая человеческая потребность, и они нужны не мертвым, а живым. «В любом случае человек должен увидеть, как его близкий превращается из живого в мертвого, и обладать достаточной силой и возможностью проститься с останками в соответствии со своей культурой. Это человеческая потребность, и так было тысячелетиями», — добавляет Босс.
Немногие семьи могут присутствовать на похоронах своих близких в Европе — по той же причине, по которой те изначально отправились сюда таким опасным маршрутом: из-за невозможности получить визу или нехватки денег. «Надеюсь, когда-нибудь я приеду и покажу сыну могилу его отца», — говорит Сануя.
Когда Самрина погрузили в покрытую снегом февральскую землю Лиепинского кладбища Вильнюса в День святого Валентина, присутствовавший на похоронах волонтер предложил Сануе созвониться по FaceTime. В собрании пикселей на экране телефона Сануя наблюдала, как ее муж навсегда исчезает в холодной европейской земле в восьми тысячах километров от дома.
Эта статья — часть проекта Border Graves, проведенного Unbias the News совместно с The Guardian и Süddeutsche Zeitung.