Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
Чтобы не пропустить новые тексты Perito, подписывайтесь на наш телеграм-канал и Instagram.
Perito продолжает публиковать колонки читателей об идентичности. Об истории вхождения сибирских регионов в состав Российской империи, советской политике коренизации, конструировании идентичности и «Севере на экспорт» написал Алексей Павлов, художник и фотограф из Республики Саха.
Однажды, когда мне было лет пять, мы с мамой зашли в автобус. Обычный красный автобус-«луноход», который ежедневно отвозил нас и десятки таких же простых людей из поселка Геологов (район на окраине Якутска) в центр города. На мне была толстая дубленка. Через рукава тянулся шнур, к которому пришивали варежки. На голове огромная шапка из лисьего меха. Завязанный шарф натянут практически до уровня глаз. На ногах штаны в несколько слоев и новенькие унты, сшитые бабушкой.
Со стороны я выглядел, наверное, как маленькая тумбочка, которая внезапно научилась ходить: плотная одежда стесняла движения. Я доковылял до задней части салона и плюхнулся на сиденье у окна. Мама устроилась рядом. Напротив нас сидела красивая дама в такой же огромной, как у меня, меховой шапке. Двери закрылись с характерным звуком, и автобус тронулся.
Я захотел поболтать и заговорил с мамой на родном языке, как и всегда. Лицо дамы, сидевшей напротив, скривилось: «Вы находитесь в общественном месте, где не все понимают этот ваш якутский! Какое бескультурье! Говорите на русском!»
Она сама была саха. Я не помню, что мама ей ответила, и совсем не понял, что произошло. Если честно, я и спустя двадцать с лишним лет ничего не понимаю.
В Якутске я испытываю двойственное ощущение. С одной стороны, здесь действительно много уникальных маркеров, достаточно взгляда, чтобы понять, где находишься. Увы, часто это визуальные клише, «Якутскость», упакованная в предметы китча, призванная выстроить убедительную виртуальную модель места и местной культуры. Моя личная боль — муралы на фасадах многоэтажных домов. Среди них попадаются примеры, от которых веет ориентализмом, полной отстраненностью от политики и необдуманной самоэкзотизацией.
Не последнее место в сюжетах большинства муралов занимают темы богатства местной флоры и фауны, неисчерпаемого запаса недр. Мне кажется кощунственным рассматривать отношения человека с природой подобным образом в то время, когда происходит повсеместная деградация экосистем — результат избыточной добычи ресурсов и промышленного освоения все новых и новых территорий.
Когда наступает зима и город сковывает непроглядный морозный туман, местные пейзажи становятся максимально инстаграмными. До них охочи заезжие фотографы, которые добираются сюда с единственной целью: добавить в свое портфолио картинки «загадочного края вечной мерзлоты, где люди живут в гармонии с природой». Почти каждый год на престижных фотофестивалях показывают все новые и новые проекты, снятые в Саха Сирэ (название региона на якутском языке). Они всегда выглядят одинаково: побольше снега, а среди него люди с тяжелым взглядом; олени — либо живые, либо в виде повсеместно встречающегося символа; опошленный образ панельных домов, характерных для всего постсоветского пространства. Формула успеха одна на всех.
Меня выворачивает наизнанку, когда подобным промышляют местные контентмейкеры. Вы тут выросли и всё прекрасно понимаете, но продолжаете продвигать этот фетиш. Ради чего? Все настолько плохо, что в попытке нащупать свою идентичность вы цепляете розовые очки колониальной оптики, через которые смотрите сами на себя?
Это касается и феномена якутского кино, ставшего в последнее десятилетие основным ретранслятором «языка, традиций, костюмов, пейзажей, историй, четко понятных и известных каждому, кто живет на этой земле». Большинство якутских картин адресованы людям, живущим в пределах республики, в их визуальной и нарративной структуре множество элементов, призванных вызывать у зрителя чувство узнавания. Внешний зритель нередко считывает в них паттерны инаковости, что заставляет задуматься: вдруг секретом успеха этих фильмов является все тот же неиссякаемый спрос на экзотику?
Когда методы киноделов становятся тоньше, а сюжеты начинают ставить перед зрителем неудобные вопросы, возникают проблемы. Подобное недавно случилось с лентой Владимира Мункуева «Нуучча»: с выходом картины в широкий прокат возникли сложности, а в самой республике нашлись люди, готовые строчить кляузы во властные структуры с обвинением авторов в «провокациях» и «антирусскости». У России всегда наблюдалась аллергия на собственную колониальность, но я каждый раз удивляюсь, какие отвратительно причудливые формы она может принимать в местах, больше всего от этого пострадавших. Дама в огромной шапке все еще с нами.
Глубокие и болезненные раны, оставленные травмой конструирования идентичности через идентификацию извне, почти не оставляют пространства для анализа методов познания и репрезентации. Травма трансформируется в длящуюся. Чтобы это понять, не нужно зачитываться трудами Саида, Тлостановой или Слёзкина. Достаточно подумать, что мифотворчество на экспорт не имеет ничего общего с работой по обретению собственного «я».
Российская империя на протяжении веков не могла определить цели своей политики в отношении этнических общностей, доставшихся ей с завоеванными территориями Крайнего Севера. Как и в заполярных районах Европы и Северной Америки, локальные особенности Сибири не способствовали интервенционизму в его классическом понимании. Торговля пушниной долгое время оставалась единственным связующим звеном между северными народами и мировой экономикой, не требуя использования принудительного труда.
Научно-технический прогресс, роль и значение которого оказались судьбоносными для человечества на рубеже XIX–XX веков, требовал, чтобы отдаленные регионы развивались параллельно с метрополией. Придя к власти, большевики сразу взялись за разрешение проблемы. Согласно их теории, прогресс приводил к всеобщему равенству — значит, никто не должен был его избежать. Культурная революция должна была заставить «коренные племена северных окраин» без промедления присоединиться к современному миру.
Для достижения этой цели была развернута кампания коренизации, суть которой выражалась в подготовке и продвижении на руководящие должности представителей местных этносов, создании территориальных автономий, внедрении языков коренных народов в официальные сферы, издания СМИ на местных языках. Содержание этой политики обусловливалось стремлением правящего режима внедрить идеалы и ценности социалистической идеологии в сознание населения. Коренизация «способствовала формированию интеллигенции, которая адаптировала и донесла социалистические идеи до своих народов».
Вероятно, именно в 1920-е годы, когда советское государство встало на рельсы «ударных темпов», и произошел излом мысли, который привел к глубочайшему кризису самоидентификации коренных народов. Навязанная модернизация обернулась утратой автономности индигенного производства знания, основанного по большей части на устной коммуникации. Появился запрос на поиск и определение структур, которыми можно было бы заполнить образовавшиеся бреши. Запустился продолжавшийся весь XX век процесс обретения новых культурных ценностей.
Отсутствие рефлексии на тему инверсивности советской просвещенческой идеи, обратившей колониальный вектор на саму себя, приводит к ожидаемым последствиям. День образования Якутской АССР до сих пор масштабно отмечается во всей республике, обретя за сто лет черты праздника скорее традиционного, нежели государственного. Работы писателей, занимавшихся манифестацией выгодного советской власти дискурса, составляют основу «золотого фонда» литературы народа саха. Имена конфедералистов — Павла Ксенофонтова, Петра Оморусова, Михаила Артемьева и остальных, кто, ужаснувшись условиям жизни людей в постреволюционной Якутии, попробовали выступить за ее реальную независимость, — оказались почти полностью стерты из коллективной памяти народа.
Политика коренизации была предельно тесно связана с этнолингвистической политикой советского государства, которая также обслуживала нужды идеологии. Отсюда берет начало процесс поиска транскрипций для народов, не имеющих письменности. Новые алфавиты рассматривались как «классовое орудие рабочих, батрацких, бедняцких масс на фронте культурной революции».
Сложившаяся в последнее время тенденция к популяризации первого якутского алфавита, разработанного Семёном Новгородовым, совсем это не учитывает. Будучи составленным еще в 1917 году на основе международного фонетического алфавита (среди его особенностей: использование символов, гармонирующих с латинским алфавитом, отказ от заглавных букв и знаков препинания, приоритетность отображения фонетических качеств речи), алфавит Новгородова сразу стал каркасом новой якутской культуры, претерпевая серьезные изменения в нужном для большевиков направлении вплоть до унификации 1939 года, когда повсеместно, не только в Якутии, произошел переход на кириллические алфавиты. Эту историю можно было бы рассказывать с точки зрения ее прекрасной иллюстративности использования властью социально-культурных надстроек, но этого не происходит. Восстановление новгородовского алфавита, на мой взгляд, имеет в основе романтизацию его визуальных особенностей, а разговоры про его истинность лишь указывают на дилетантство зачинателей тренда.
Можно ли рассуждать об уникальности нашей культуры, если она, начиная от способов толкования собственной истории и заканчивая письменностью, представляет собой выстроенный еще совсем недавно конструкт?
С начала войны произошли ощутимые сдвиги. Дискуссии о влиянии колониальности вышли за стены аудиторий, где проходят тематические конференции. Теперь они ведутся в комментариях к постам в пабликах с многотысячной аудиторией. Искусство молодых художников начинает обретать необходимый контрдискурс, хотя ему еще предстоит пройти долгий путь до зарождения форм деколониального эстезиса (нужно еще умудриться не скатиться в самовиктимизацию, связанную с отбрасыванием темы собственной причастности к колониальным практикам).
Мое студенчество прошло в Екатеринбурге начала 2010-х. Это уже не было временем расцвета праворадикальных субкультур, но в некоторые заведения и районы города соваться все еще было опасно. Помню своего однокурсника, здоровенного бритого детину. Он носил футболки с рунами, постил цитаты одного непризнанного художника у себя на страничке, был уважаем в местной околофутбольной тусовке. Его образ так и кричал о том, что человек, скорее всего, недолюбливает представителей «нетитульных этносов». Как ни странно, мы с ним довольно приятельски общались.
Во время очередной совместной попойки я набрался смелости и стал его расспрашивать про идеологию. Парниша оказался отнюдь не классическим приверженцем идей о превосходстве белой расы. У него были свои оригинальные взгляды. Он заявил, что считает туземных сибиряков носителями истинной языческой веры, настоящими восточными славянами, поэтому относится ко мне как к равному.
Не знаю, как бы я отреагировал на подобные заявления сегодня. Думаю, дискуссия о нынешнем состоянии автохтонных верований вышла бы жаркой.
Если раньше я старался не обращать внимания на проявления расизма (что-то даже осознанно обращал в уничижающие меня же шутки!), то сейчас будто что-то вскипает внутри, когда встречаются даже намеки на подобное.
Когда читаю твиттерские треды, как очередной русский ущемился листовкой в маленьком тбилисском ресторанчике, чувствую себя как актер в образе окровавленного Иисуса в мемной картинке с Мелом Гибсоном. Пожимаю плечами и надеюсь, что это как-то поможет в преодолении феномена имперскости мышления.
Мне кажется естественным, что грузинам эмоционально непросто видеть на своих улицах россиян, когда в Украине ежедневно погибают украинцы, а часть их собственной страны все еще остается оккупированной Россией. Кое-какие неловкие ситуации из-за лежащего в кармане российского паспорта возникали тут и со мной.
Но это не идет ни в какое сравнение с ощущением от прилетающего в спину определения «чурка» во время прогулки по Невскому проспекту. Или с тем, когда «прогрессивные» знакомые заваливают тебя идиотскими вопросами о тонкостях поедания сырой рыбы и навыках выживания при экстремально низких температурах.
Я абсолютно не понимаю, как это все разгрести. Что касается художественной практики, мне точно не хочется искать выгоду в собственном отличии. Я стараюсь постоянно разбирать и собирать себя заново, быть текучим и неагрессивным к окружению. С этого пути меня сложно сбить. И даже неприятные встречи в красных автобусах больше не страшны.
Но поиски ответов на самые трепетные вопросы, связанные с самоидентификацией, постоянно заводят меня в тупик. Все указывает на то, что этот тупик не является плодом моего воспаленного воображения, он абсолютно реален.
Этот тупик составляет основу проблем всего современного мироустройства.
