И российская, и зарубежная пропаганда охотно пользуется мифами, чтобы объяснить процессы внутри России. С одной стороны, возникают мифы об особом пути, противопоставленном загнивающему Западу. С другой стороны — нарративы о глубинном народе и его вечной рабской природе. Хотя эти идеи активно развиваются в современном медиапространстве, появились они несколько веков назад. Журналистка Лола Романова рассказывает, как возникали эти мифы и почему они не теряют актуальности.
Perito запустило авторскую рассылку для читателей — в каждом выпуске редакторки выбирают одну из публикаций и предлагают углублённый контекст и размышления по теме. Мы также открываем книжный клуб, где будем читать современную незападную литературу, обсуждать вопросы истории, идентичности и постколониального опыта.
«Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее иноземное владычество, жестокое и унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности. <…> Эпоха нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена тусклым и мрачным существованием без силы, без энергии, одушевляемом только злодеяниями и смягчаемом только рабством», — писал в 1836 году философ и публицист Пётр Чаадаев.
В своих «Философических письмах» Чаадаев сопоставлял исторический путь России и других народов. В XIX веке такие размышления возникали на фоне репрессивного правления Николая I. В это время интеллигенция начинала задумываться о причинах поражения декабристов и об исторической судьбе страны.
Властям письмо, конечно, не понравилось. Чаадаева вызвали в полицию и объявили сумасшедшим, а затем поместили под домашний арест. Текст произвел большое впечатление на отечественных мыслителей и во многом задал направление их работ.
Основной проблемой для русской интеллигенции первой половины XIX века было крепостное право, которое в текстах того времени нередко называлось рабством. Так, в собрании сочинений «Былое и думы» Александр Герцен показывал разные судьбы крепостных и разделял их на «фанатиков рабства» и «мучеников рабства». К первым, например, принадлежит сосланный помещиком крепостной, который дряхлым стариком все еще мечтал увидеть своего барина «в кавалерии и регалиях». При этом Герцен не только описывает внешний характер поведения крепостных, но и отмечает, что крепостное право гнетет и одуряет их душу.
Рассуждения о влиянии рабства на душу не прекратились и после его отмены. «Правительство освободило нас от крепостной зависимости, спасибо ему; но привычки рабства слишком глубоко в нас внедрились; нескоро мы от них отделаемся», — рассуждал красноречивый разночинец Созонт Потугин из романа Ивана Тургенева «Дым». Тургенев и сам считал безропотное подчинение грубой власти почти национальной чертой, развившейся в народе из-за долгих лет крепостничества.
В конце XIX века — начале XX века суждения о человеке и национальном характере пытались объяснить научно. Доктор филологических наук Константин Богданов, исследовавший вопрос о возникновении представления о рабском характере в социальной антропологии, называет академика Ивана Павлова одним из самых авторитетных и последовательных пропагандистов этой идеи.
В мае 1917 года Павлов вместе с академиком Максом Губергрицем выступили в Петроградском биологическом обществе с докладом «Рефлекс свободы». Эксперимент проводился на собаках, и под рефлексом свободы ученые подразумевали инстинкт преодоления препятствий, сковывающих движение. Согласно их наблюдениям, инстинкт имеет врожденный характер, но его можно подавить, если достаточно долго держать собаку на привязи — тогда возникает «рефлекс рабства». Научные исследования Павлов завершил восклицанием о культурно-историческом коде русского народа: «Как часто и многообразно рефлекс рабства проявляется на русской почве, и как полезно сознавать это!»
История СССР с ее новыми формами закрепощения, например системой колхозов, дала обществу новый повод задуматься о феномене рабского мышления. В этот период миф активно распространялся в зарубежной публицистике. Так, в разгар холодной войны американский историк Ричард Пайпс в книге «Россия при старом режиме» утверждал, что корни российского авторитаризма следует искать в ее прошлом. По мнению Пайпса, именно исторический опыт сформировал особенности национальной культуры, главная из которых — потребность в сильной власти.
После распада Советского Союза, как писал историк Александр Замятин, возник миф о советском человеке, а с ним появилась и критика его массового сознания. Советского человека обвиняли в «рабско-холуйско-разбойничьей морали» и «национально-государственном комплексе неполноценности».
Дискуссия о рабском сознании россиян оживилась после начала войны в Украине — как в соцсетях, так и в академическом сообществе. В 2022 году кандидатка философских наук Ольгерта Харитонова выпустила книгу «Война и феминизм», где попыталась определить истоки вооруженного конфликта. По ее мнению, к войне привело именно рабское сознание народа: «Русский народ никогда не был и не мог быть освободителем: живущий в условиях диктатуры, а значит неволи, не может нести свободу <…> У русского народа никогда не было исторической возможности выработать иное общественное сознание, кроме рабского».
Сегодня такая мысль транслируется в основном в фейсбуках радикально настроенных эмигрантов и иностранцев. Политолог Дмитрий Травин отмечает, что этот миф не выдерживает критики: вторичное закрепощение существовало во всей Европе к востоку от Эльбы, и специфических условий для формирования рабского мышления в России не существовало. В книге «Кто здесь власть?» политологи Сэм Грин и Грэм Робертсон тоже опровергают мысль об обреченности России на автократию. Они подчеркивают, что каждая демократическая страна испытывала на себе недемократические режимы, и анализируют реальные показатели уровня образования, доверия демократическим ценностям и благосостояния, чтобы доказать, что история не имеет фатального характера.
«Наша цивилизация самобытна, у нее свой путь. И в этом нет ни капли чванства и чувства превосходства» — с таким заявлением в сентябре 2022 года, на концерте в честь празднования 1160-летия зарождения российской государственности, выступил Владимир Путин.
Позиция особого пути существует с XIX века. Этого мнения придерживался и министр народного просвещения Сергей Уваров, автор триады «Православие. Самодержавие. Народность». Совпавшее по времени с распространением этой идеологии первое философическое письмо Чаадаева, подчеркивает историк Андрей Зорин, породило дискуссию об особом пути. Главным образом эту идею развивали славянофилы: их концепции строились вокруг мысли об уникальности истории страны.
Подспорьем для славянофилов была существовавшая с XIV века церковная доктрина «Москва — третий Рим». Средневековые книжники усмотрели взаимосвязь между падением Константинополя в 1453 году и освобождением Руси от татаро-монгольского ига в 1480 и решили, что Руси предопределено быть «убежищем правой веры и истинного просвещения».
Манифестом для поздних славянофилов стала книга Николая Данилевского «Россия и Европа». В ней автор доказывал, что исторический прогресс не линейный, а история — это череда разных культурно-исторических типов. Наравне с германо-романским культурным типом он настаивал на существовании отдельной славянской цивилизации, превосходящей другие культурно-исторические типы и олицетворенной Российской империей. По мысли Данилевского, она должна объединить «освобожденные» славянские народы и превзойти германо-романскую цивилизацию. Данилевского поддерживал Фёдор Достоевский, посчитавший его книгу «будущей настольной книгой всех русских».
Примечательно, что и некоторые западники, идейно противопоставленные славянофилам, позднее начали размышлять об особом пути. В книге «О развитии революционных настроений в России» Герцен рассуждает, что отечеству присущи как западные, так и восточные признаки, и потому «Россия является новой частью света, развивающейся на свой лад».
Черты мессианизма, как писал философ Николай Бердяев, обрел и русский коммунизм: «Марксизм, столь нерусского происхождения и нерусского характера, приобретает русский стиль, стиль восточный, почти приближающийся к славянофильству <…> Из Москвы, из Кремля исходит свет, который должен просветить буржуазную тьму Запада». По наблюдениям историка Андрея Зорина, идея мировой революции, которой питались настроения 1917 года, выродилась в проект локального рая, а следовательно, нового особого пути.
В 1920–1930-х годах возникло идейное течение евразийства, унаследовавшее принципы славянофилов. Евразийцы считали, что Запад давно утратил свое право на мировое лидерство и только мешает СССР, наследнику Российской империи, выполнять роль медиатора между восточной и западной цивилизациями. После распада СССР начался новый поиск государственной идентичности, и в России оформилось неоевразийство. Его сторонники утверждают, что Россия играет особую роль моста между Востоком и Западом.
Отдельные философы неоевразийства, в частности Александр Дугин, представляют Россию как самостоятельную, третью цивилизацию. В 2024 году Дугин дал интервью американскому журналисту Такеру Карлсону, который представил философа как писателя с великими идеями. Дугин размышлял на тему загнивающего Запада, которому противостоит духовность русского мира — главная составляющая России как особенной цивилизации. Идея об особом пути в его риторике приобретает персоналистский характер, проводником предстает Владимир Путин, защищающий традиционные ценности во всем мире.
Некоторые современные исследователи уверены, что идеи особого пути России не существует в таком масштабе, а миф о нем — новая форма национализма и оправдание чрезмерно персонализированного характера нынешней системы политической власти.
Политолог Дмитрий Травин считает, что представление об особом пути развивалось и в других странах. Например, во время революции в Англии ее граждане были уверены, что англичане «избраны Господом для особой миссии», а в эпоху модернизации Германия противопоставляла свою культуру «тлетворной цивилизации западных стран». Философия особого пути, по мнению политолога, процветает во время бедствий внутри страны, когда она ищет внутреннего комфорта.
Хотя штамп «загнивающий Запад» за последние десятилетия стал скорее мемом, нежели идеологемой, истоки критического восприятия Запада появились еще в Средние века. Прежде всего подчеркивались религиозные различия между Русью, принявшей христианство по византийскому образцу, и католическими странами Европы. На восприятие западных стран влияли и эсхатологические представления, согласно которым рай находится на востоке, а ад — на западе.
Хотя начиная с Древней Руси отношения с Западом претерпевали изменения и со временем становились теплее, концепция загнивающего Запада, утвердившаяся в XIX веке, возникла не на пустом месте. Некоторые мыслители, преимущественно славянофилы, начали волноваться о чрезвычайном заимствовании западных обычаев и говорить об упадке русской культуры.
В 1841 году историк и литературный критик Сергей Шевырёв опубликовал в журнале «Москвитянин» статью «Взгляд русского на образование Европы». В ней он сравнивал Запад с человеком, носящим в себе зло и заразительный недуг: «Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу мысли, пьем чашу чувства — и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым уже пахнет».
В XIX веке славянофилы и близкие к ним по взглядам мыслители критиковали Запад даже за его успехи. Писатель Владимир Одоевский полагал, что достижение высшего уровня в развитии техники, промышленности, образования и политических институтов — признак падения и погибели, так как «высшее развитие сил какого бы то ни было организма есть начало его конца». В осуждении Запада прибегали и к уже известным религиозным противопоставлениям: «Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, которого мы сохранили и которого они и не знали!»
Несмотря на широкое распространение в XIX веке идеи о загнивающем Западе и ее гладкую культурную адаптацию, эта концепция не была оригинально русской. Она принадлежит маргинальным ветвям немецкого и французского романтизма конца XVIII — первой трети XIX века, замечает кандидат филологических наук Александр Долинин. Одним из ее апологетов был Фридрих Шлегель, труды которого в России хорошо знали. В двухтомной книге «Эстетика. Философия. Критика» Шлегель утверждал, что Запад обречен на загнивание: «Род людей в Европе не будет изменяться к лучшему, но <…> будет все более и более ухудшаться в силу внутренней испорченности и, наконец, и внешне погрузится в состояние немощи и нищеты, которое не может преобразиться, в котором он, возможно, будет пребывать затем века, и лишь внешнее воздействие сможет извлечь его оттуда». Возрождение Запада, по мысли философа, может прийти только с Востока.
О загнивающем Западе русские размышляли и находясь в эмиграции. В начале XX века, откликнувшись на работу Освальда Шпенглера «Закат Европы», русская интеллигенция приняла на себя роль привилегированных наблюдателей, способных объяснить Западу его фатум и одновременно с этим нести спасительную религиозную идею.
Концепция развивалась и внутри СССР: идея кризиса капитализма в марксистском учении начала отождествляться с идеей гибели Запада, а пропагандистский дискурс вобрал в себя старые славянофильские клише. В 1918 году Иосиф Сталин написал газетную заметку «С Востока свет!», в которой утверждал, что запад с его империалистическими людоедами превратился в очаг тьмы и рабства.
За годы существования СССР миф о загнивающем Западе расцвел. На советских плакатах противопоставлялись прогрессивное будущее СССР и изживший себя Запад.
После распада СССР Россия начала выстраивать новые отношения с западными странами, но положительное отношение к ним продлилось недолго. Нарративы о загнивающем Западе окончательно вернулись в публичную сферу в 2022 году. Медиа и политики начали утверждать, что война идет именно с Западом, хотя такое клише — обычный способ демонизации врага и оправдания конфронтации.
Валерий Гарбузов, бывший директор Института США и Канады РАН, в 2023 году опубликовал в «Независимой газете» колонку, где попытался разобрать антизападные мифы, на которых строится российская политическая программа, в частности миф о загнивающем Западе. Он рассуждал, что эти мифы нужны для погружения общества «в мир иллюзий и сопровождаемое великодержавной и патриотической риторикой нескрываемое и намеренное бессрочное удержание власти любой ценой». Вскоре после публикации колонки Гарбузова отстранили от должности.
Немецкий политолог Андреас Умланд отмечает, что антизападная риторика с политических трибун начала усиливаться после украинской «оранжевой революции». Постепенно штамп снова начал появляться и в провластных СМИ. Спустя два столетия Запад в их представлении продолжает «загнивать», западные страны обвиняют в индивидуализме, гедонизме и утрате ценностей. И это всерьез используют как доказательство, что Россия — единственный оплот человечного и адекватного отношения к реальности.