Подчинение территории: как Советский Союз и его наследница Россия обращаются с ресурсами, людьми и природой
«Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом», — напишет Гумилев из своего очередного путешествия по Африке. Всего их было не меньше четырех от короткой поездки в Каир до экспедиции по Эфиопии продолжительностью несколько месяцев. Не один человек, вдохновленный рассказами Гумилева, отправился в Африку, хотя далеко не все поняли, чем эта далекая земля привлекла поэта.
Паша Морковкин изучил биографию Николая Гумилева и маршруты его поездок в Африку. Благодаря путевым заметкам поэта и трудам историков мы можем узнать, как выглядели путешествия на другой континент до Октябрьской революции и что изменилось за последнее столетие.
С самого детства Николая Гумилева окружали путешествия. Его отец работал судовым врачом и до рождения сына бывал за границей. Брат матери был старшим офицером российского флота. Уже будучи в отставке, отец поэта принимал в гостях морских товарищей, которые привозили ему подарки из дальних стран, и из их разговоров маленький Гумилев легко мог набраться географических подробностей. В шесть лет он уже смело рифмовал тогда еще не очень знакомые ему топонимы:
Живала Ниагара
Близ озера Дели!
Любовью к Ниагаре
Вожди все летели!
Подростком Гумилев увлекался приключенческими произведениями Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера, Луи Буссенара, очень популярными тогда среди читающей публики. А в 12 лет он уже сам писал подобные рассказы для литературного журнала своей гимназии, иногда привлекая отца в качестве консультанта. Именно в книгах, и в художественных, и в научных, Гумилев будет черпать сведения и вдохновение для своих африканских стихотворений. Их он начнет писать еще до того, как сам впервые отправится на Черный континент. Многие из его стихов вообще будут о местах, где поэт не побывает ни разу в жизни.
Летом 1906 года 20-летний Гумилев впервые оказывается за границей, в Париже. Здесь он будет посещать лекции в Сорбонне и вернется в Россию только в апреле 1907-го. Столицу Франции он посетит еще не раз и в общей сложности проведет здесь около двух лет своей жизни.
В июне 1907 года Гумилеву 21 год. Он отправляется в очередную поездку, во время которой впервые побывает в Африке. По дороге из Петербурга во Францию он заехал в Севастополь к Анне Ахматовой. Поэт уже успел предложить ей выйти за него замуж, и та отвечала согласием. В Севастополе между ними происходит разрыв, и, сокрушенный этим событием, Гумилев из Севастополя отправляется в Константинополь.
Он садится на товарно-пассажирский пароход «Олег», принадлежавший Русскому обществу пароходства и торговли (РОПиТ), крупнейшей тогда пароходной компании Причерноморья. «Олег» был старым шотландским судном, которое ходило по расписанию из Турции и обратно. На его борту могли разместиться 32 пассажира первого класса, 24 пассажира второго класса, а еще 940 могли ехать в третьем классе и на палубных нарах. На последних плыли в основном христианские и мусульманские паломники, которые добирались через Константинополь в Палестину или Мекку. От Севастополя до Константинополя пароход шел чуть больше суток. Гумилев должен был пересесть на рейс до Марселя, но в отчаянии решил двинуться на юг и, сменяя пароходы, попадал сначала в Смирну (Измир), а затем в Александрию, из которой на поезде двинулся в Каир.
«…Я не мог согреться, — будет рассказывать он позже. — Уехал на юг — опять холодно. Уехал в Грецию — то же самое. Тогда я поехал в Африку, и сразу душе стало тепло и легко. Если бы вы знали, какая там тишина!»
В Каире Николай Степанович остановился в гостинице, расположенной в центре города, в районе Азбакея. В XV веке эмир Азбак построил здесь свой дворец, окруженный роскошными садами. Поэт зайдет туда ночью после прогулки по шумному восточному городу.
«…Я увидел Эзбекие,
Большой каирский сад, луною полной
Торжественно в тот вечер освещенный», — опишет он 10 лет спустя свои переживания в стихотворении «Эзбекие» [Здесь и далее в цитатах будет приведена транскрипция Гумилева, которая может отличаться от современного написания названий].
Но каким бы приятным ни был Каир, а надо было ехать во Францию, тем более что деньги, которые родители дали на обучение, уже заканчивались. Гумилев добрался до Александрии и там сел на пароход, идущий в Марсель. Тут его финансы иссякли окончательно, и во французском порту ему пришлось бродяжничать несколько дней. Наконец повезло, и он познакомился с паломниками, возвращавшимися из Святой земли, которые имели разрешение на проезд до Нормандии на угольном пароходе. Вместе с ними Гумилев обогнул Пиренейский полуостров и оказался на северо-западе Франции. Здесь его, грязного и измученного долгой дорогой, задерживает за бродяжничество местная полиция. Однако, когда обнаружилось, что бездомный — студент Сорбонны и русский дворянин, полицейские помогли Гумилеву прийти в себя и отправили его в Париж, где он был уже 20 июля.
«…Две недели прожил в Крыму, неделю в Константинополе, в Смирне, имел мимолетный роман с какой-то гречанкой, воевал с апашами в Марселе и только вчера не знаю как, не знаю зачем очутился в Париже», — подытожит свое путешествие Гумилев в письме. Денег на учебу не оставалось, поэтому он снял комнату и жил, перебиваясь редкими гонорарами и денежными переводами от матери.
Впрочем, это только одна из версий произошедшего, у которой нет доказательств. Первые поездки Гумилева не были задокументированы, и биографы поэта часто восстанавливают ход событий по его письмам, воспоминаниям современников, а иногда и вовсе по строчкам стихотворений. Поэтому в жизнеописаниях Николая Степановича встречается много белых пятен и различных гипотез.
Также существует мнение, что Гумилев из Константинополя сразу же отправился во Францию, а в Африку впервые попал лишь во время своего следующего путешествия. Ни содержание стихотворения «Эзбекие», ни воспоминания о том, что он «не мог согреться», никак не противоречат ни одной из этих версий, но есть вероятность ошибки в датировке стихотворения и рассказов Гумилева.
Если не считать короткой поездки в Россию, в Париже Гумилев проживет девять месяцев и вернется домой лишь в апреле 1908 года. Уже через несколько месяцев он заявляет, что хочет осенью «уехать на полгода в Абиссинию, чтобы в новой обстановке найти новые слова».
Выбор в пользу Абиссинии (нынешней Эфиопии) не был чем-то из ряда вон выходящим. В конце XIX — начале XX века в России резко возрастает интерес к этой стране. Одним из поводов стало сходство религий. Эфиопы были христианами, более того, их церковь называлась православной, как и русская. Это давало основания называть эфиопов братьями по вере, хотя их ветвь христианства достаточно сильно отличалась от русского православия. Симпатии к стране подогревали легенды о том, что предок Пушкина Абрам Ганнибал был эфиопом.
Еще одной причиной стала тогдашняя геополитическая ситуация. Во второй половине XIX века открылся Суэцкий канал из Средиземного моря в Красное, и Абиссиния оказалась в центре стратегических интересов. У России не было колоний в Африке, поэтому в лице независимой Абиссинии она хотела получить регионального союзника и одновременно помешать абиссинцам наладить отношения с европейскими державами. Абиссинский император Менелик II тоже не прочь был получить иностранную помощь. Некоторые абиссинцы отправлялись на учебу в Россию, откуда в Абиссинию ехали врачи, дипломаты, военные. Возвращаясь, они привозили с собой все новые сведения об этой африканской стране.
Гумилев отправляется в путь из Петербурга 7 сентября, через Киев добирается в Одессу, где садится на пароход «Россия» того же РОПиТ. Тогда суда еженедельно ходили по маршруту Одесса — Константинополь — Смирна — Пирей — Александрия. В Синопе он проводит четыре дня в карантине, а затем прибывает в Константинополь. Возможно, изначально у поэта был билет только до Константинополя, потому что Гумилев задержался в этом городе на несколько дней и продолжил свой путь уже на другом пароходе. Он высаживается в Пирее и Афинах, посещает Акрополь, 1 октября прибывает в Александрию и едет в Каир.
«…Увы! Мне не удается поехать вглубь страны, как я мечтал. Посмотрю сфинкса, полежу на камнях Мемфиса, а потом поеду не знаю куда, но только не в Рим. Может быть, в Палестину или Малую Азию», — напишет он о своих планах из Египта.
Из-за скромного бюджета пришлось отказаться от планов и на Малую Азию, и на Палестину. Но, согласно одной из версий, Гумилев не только побывал в Мемфисе, который находится в 20 километрах от Каира, но и отправился вглубь страны до Асуана, посетил Дендеру, Фивы и Луксор. Заняв денег на дорогу у египетского ростовщика, в середине октября поэт покидает Африку и тем же маршрутом возвращается в Россию.
Осенью 1909 года Николай Гумилев планирует очередную поездку и даже ищет попутчиков, впрочем, безуспешно. Из Петербурга он направляется в Киев к Ахматовой, и та наконец-то вновь соглашается стать его женой. Они обвенчаются в апреле следующего года, после возвращения Гумилева в Россию.
Из Киева на поезде поэт едет в Одессу, оттуда по морю проходит маршрут Варна — Константинополь — Афины — Александрия.
«Застрелю двух-трех павианов, поваляюсь под пальмами и вернусь назад», — делится он своими планами, находясь в пути.
Из Александрии едет в Каир, где снова регулярно посещает свой любимый сад Азбекие.
«…Каждый день мне приходит в голову ужасная мысль, которую я, конечно, не приведу в исполнение, — это отправиться в Александрию и там не утопиться, подобно Антиною, а просто сесть на корабль, идущий в Одессу. <…> Сегодня я не смогу вытерпеть и отправлюсь на охоту. Часа два железной дороги, и я буду на границе Сахары, где водятся гиены. <…> Я писал… что я не попаду в Джибути. Но, подумав, что там меня ждут письма, я решил быть там во что бы то ни стало. И, кажется, это устраивается. Придется только ехать в четвертом классе и сперва в Аден и уж оттуда в Джибути».
16 декабря Гумилев вновь оказывается на берегу Средиземного моря, в Порт-Саиде, а уже через неделю будет в Джибути, откуда собирается двигаться на запад:
«Завтра еду вглубь страны, по направлению к Адис-Абебе, столице Менелика. По дороге буду охотиться. Здесь уже есть все до львов и слонов включительно. Солнце палит немилосердно, негры голые. Настоящая Африка. Пишу стихи, но мало. Глупею по мере того, как чернею, а чернею я с каждым часом. Но впечатлений масса. Хватит на две книги стихов. Если меня не съедят, я вернусь в конце января».
В Джибути Николай Степанович договаривается с караваном купцов и по одному из региональных торговых путей проходит более 300 километров в город Харэр на востоке современной Эфиопии. Здесь он делает остановку, осматривая город и устраивая охотничьи вылазки в его окрестности:
»Вчера сделал 12 часов (70 километров) на муле, сегодня мне предстоит ехать еще восемь часов (50 километров), чтобы найти леопардов. Так как княжество Харар находится на горе, здесь не так жарко, как было в Дир-Абауа [Дыре-Дауа. — Здесь и далее в квадратных скобках примечания Морковкина], откуда я приехал. Здесь только один отель и цены, конечно, страшные. Но сегодня ночью мне предстоит спать на воздухе, если вообще придется спать, потому что леопарды показываются ночью. Здесь есть и львы, и слоны, но они редки, как у нас лоси, и надо надеяться на свое счастье, чтобы найти их. Я в ужасном виде: платье мое изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и медно-красного цвета, левый глаз воспален от солнца, нога болит, потому что упавший на горном перевале мул придавил ее своим телом. Но я махнул рукой на все. Мне кажется, что мне снятся одновременно два сна, один неприятный и тяжелый для тела, другой восхитительный для глаз. Я стараюсь думать только о последнем и забываю о первом. Как видишь из этого письма, я совсем забыл русский язык; здесь я говорю на пяти языках сразу. Но я доволен своей поездкой. Она меня пьянит, как вино».
Из Харара Гумилев той же дорогой возвращается в Джибути и по морю добирается домой. Уже в начале февраля 1910 года он попадает в Россию, привезя с собой несколько леопардовых шкур.
В мае 1910 года Гумилев с Ахматовой едут на месяц в свадебное путешествие в Париж, а в конце августа Николай Степанович начинает искать средства на новое путешествие. Редактор «Аполлона» Маковский соглашается ссудить ему деньги, и поэт отправляется в Абиссинию в качестве собственного корреспондента журнала.
«…Я опять собираюсь ехать за границу, именно в Африку. Думаю через Абиссинию проехать на озеро Родольфо [озеро Рудольф, оно же Туркана], оттуда на озеро Виктория и через Момбад [Момбасу] в Европу. Всего пробуду там месяцев пять», — делится Гумилев своими планами в сентябре.
В том же месяце он выехал из Петербурга в Одессу и там сел на пароход, идущий через Константинополь, Кипр и Бейрут. 13 октября Николай Степанович в Порт-Саиде. Согласно одной версии, дальше Гумилев едет в Каир, затем на пароходе по Нилу попадает в Шеллал, маленькое поселение на берегу этой реки в Южном Египте, затем пересаживается на пароход до Хальфы (сейчас Вади-Хальфа на севере Судана) и после добирается до Порт-Судана на поезде.
По другой версии, проехать этим маршрутом было достаточно тяжело, а может быть, и вовсе невозможно: на границе Египта и Судана была довольно сложная политическая обстановка. Потому Гумилеву логичнее было бы выбрать морской путь и из египетского Порт-Саида попасть в суданский Порт-Судан на пароходе.
Так или иначе 25 октября в Порт-Судане Гумилев садится на пароход. На следующий день он отправит письмо из Джидды:
«Я уже в Джедде. Здесь очень жарко, очень грязно, удивительно зеленый цвет воды, много акул и могила Евы. Я совершил туда паломничество. <…> Через три дня я буду уже в Джибути».
В Джидде Гумилев застал в целости святыню, которая считается могилой Евы. В 1925 году город окажется под контролем саудитов, исповедовавших ваххабизм. Это фундаменталистское течение ислама запрещает поклонение могилам, поэтому через несколько лет гробницу Евы разрушат, а спустя полвека все кладбище, на котором она находилась, зальют бетоном.
Дальше, в Джибути, Гумилев присоединяется к каравану, в составе которого была русская прислуга Бориса Чемерзина, нового поверенного в делах Российской империи в Абиссинии. Сам Чемерзин с женой проезжал этой дорогой всего несколько недель назад.
С караваном Гумилев добирается до Аддис-Абебы. В абиссинской столице он живет в гостиницах, в одной из которых его якобы обворовали. Поэта радушно принимают в русской миссии. За тот месяц с небольшим, что он провел в Аддис-Абебе, Николай Степанович несколько раз гостил у Чемерзиных. В их резиденцию, которая находилась на холме в нескольких километрах от городского центра, поэт приезжал на муле.
Гумилев знакомится и с другими выходцами из России, личностями крайне примечательными. Один из них — врач Александр Кохановский, который приехал работать в Абиссинию с российской императорской миссией. Другой — бывший драгун Иван Бабичев, который попал в эту страну в отряде военного сопровождения, а после самовольно оставил службу, женился на родственнице императора Менелика II и получил местный дворянский чин. Его сын Мишка Бабичефф станет первым эфиопским летчиком и командиром немногочисленных эфиопских ВВС. Еще один россиянин, художник Евгений Сенигов, приехал в Абиссинию, будучи отставным военным. Здесь он женился на эфиопке и полностью натурализовался: выучил местные языки и обычаи, стал носить традиционную одежду и ходить босиком, чего не делала даже местная знать. Император назначил Сенигова одним из управляющих в стране Каффа, это юго-запад современной Эфиопии. Некоторые картины Сенигова — в основном он рисовал портреты абиссинских политических деятелей, батальные, охотничьи и бытовые сцены — сейчас находятся в собрании петербургского Музея антропологии и этнографии (Кунсткамеры).
Все эти люди отлично знали местные традиции и нравы. И, видимо, благодаря общению с ними для Гумилева эта поездка в Африку очень сильно отличалась от предыдущих: из туристической она превратилась в познавательно-этнографическую. В этот раз путешественник привез собой не только охотничьи трофеи, но и амхарские картины и переведенные на русский язык абиссинские песни.
На Рождество Чемерзин организовал для Гумилева приглашение на парадный обед в императорском дворце, который давал внук императора Менелика II принц Иассу. Торжество проводилось с особым размахом, было приглашено около трех тысяч человек. В приемном зале стоял отдельный большой стол, накрытый для европейцев — дипломатов, советников, врачей и банковских служащих. Во время обеда Гумилев познакомился с принцем Адену, который пригласил русского путешественника на охоту в свое загородное поместье. Позже Николай Степанович опубликует очерк «Африканская охота», составленный по дневниковым записям из нескольких его путешествий.
«Это была большая полосатая гиена. Она бежала по противоположному скату в нескольких саженях над лидж Адену, а за ней с дубиной мчался начальник загонщиков, худой, но мускулистый, совсем голый негр. Временами она огрызалась, и тогда ее преследователь отставал на несколько шагов. Я и лидж Адену выстрелили одновременно. Задыхающийся негр остановился, решив, что его дело сделано, а гиена, перекувырнувшись, пролетела в аршине от лидж Адену, в воздухе щелкнула на него зубами, но, коснувшись ногами земли, как-то справилась и опять деловито затрусила вперед. Еще два выстрела прикончили ее».
Новый год Гумилев встречал вместе с соотечественниками. «Елка у нас была также, — вспоминала Чемерзина. — Привезли деревцо, напоминающее наши елки, украсили свечами громадными да цветами и лентами; в общем было недурно».
Обратный маршрут Гумилева туманен. Одни биографы утверждают, что поэту таки удалось реализовать свой изначальный план и посетить озеро Туркану и Момбасу. Сенигов помог Гумилеву попасть в Каффу и прикомандировал его к абиссинскому военному отряду, который отправился на юго-запад страны усмирять непокорные народы сидамо. После этого Гумилев пробирается южнее, в Британскую Восточную Африку, современную Кению, а домой он отправился на пароходе из порта Момбасы.
Другие исследователи более пессимистичны. Гумилев мог посетить озеро Звай в 100 километрах на юг от столицы. Сохранился пропуск на амхарском языке, выданный поэту 6 декабря 1910 года эфиопским министром пера. Документ разрешает Гумилеву в сопровождении четырех ашкеров (вооруженных слуг) съездить на озеро и вернуться обратно. Сейчас туда ведет асфальтированное шоссе и добраться до озера можно на автобусе часа за три. А во времена Гумилева поездка на мулах в оба конца могла занять от семи до 10 дней.
Но путь в Момбасу проделать было невозможно. Во-первых, в Эфиопии была очень слабая центральная власть и территории провинций контролировались местными князьками. На своем маршруте Гумилеву пришлось бы получать разрешения на проезд у местных чиновников, что влетело бы в копеечку. Затем пришлось бы идти несколько тысяч километров через горы, леса, болота с малярийными комарами и безводные пустыни, рискуя нарваться на отряды вооруженных повстанцев или разбойников. И даже если бы поэт прошел эфиопскую часть маршрута, то, оказавшись в британских владениях, мог столкнуться с проблемами из-за своего российского паспорта.
Преодолеть такой маршрут было под силу лишь опытным путешественникам с серьезной материальной поддержкой, которая позволила бы нанять проводников, носильщиков, охрану, закупить провиант и снаряжение, то есть снарядить серьезную экспедицию. И если бы Гумилев действительно проделал такой путь, то уж точно не раз бы упоминал об этом в своих рассказах и стихотворениях. Поэтому, скорее всего, обратная дорога из Аддис-Абебы шла по тому же маршруту.
В Джибути поэт оказался в конце февраля 1911 года, а уже в марте на пароходе, через Александрию и Константинополь, прибыл в Одессу. В Россию Гумилев привез шкуры зверей, эфиопские картины и песни и сильнейшую лихорадку. По возвращении он устроил в редакции «Аполлона» выставку своих африканских трофеев с рассказом о путешествии. В апреле некоторые из абиссинских картин опубликовал петербургский «Синий журнал».
Зимой Гумилев становится вхож в научные круги. На экспонаты из его последней африканской поездки обратили внимание российские ученые. Поэт знакомится с историками, этнографами, географами, антропологами. До этих встреч он не думал, что ученым могут быть интересны его личные исследования. Но руководитель Кунсткамеры развеял эти сомнения и предложил Николаю Степановичу возглавить научную экспедицию в Северо-Восточную Африку.
Воодушевленный Гумилев составил грандиозный маршрут, который должен был пройти через Данакильскую пустыню (современные юго-восток Эритреи, северо-восток Эфиопии и север Джибути) от ее южных границ до северных. Он писал, что в ходе экспедиции хочет даже объединить местные племена и «цивилизовать или, по крайней мере, арабизировать» их. Однако к проектам таких масштабов Кунсткамера оказалась неготовой. Поэтому в феврале 1913 года Гумилев разрабатывает новый план, который и был благополучно утвержден. Отъезд назначили на начало апреля.
Помощь музея решала многие проблемы. Как минимум частично Гумилев был обеспечен транспортом и деньгами, также ему помогали представители российской власти за границей.
Из всех поездок Гумилева эта была задокументирована лучше всего. В своем «Африканском дневнике» он описывает путешествие, начиная с подготовки маршрута:
«Я должен был отправиться в порт Джибути в Баб-эль-Мандебском проливе, оттуда по железной дороге к Харару, потом, составив караван, на юг, в область, лежащую между Сомалийским полуостровом и озерами Рудольфа, Маргариты [сейчас озеро Абая], Звай; захватить возможно больший район исследования; делать снимки, собирать этнографические коллекции, записывать песни и легенды. Кроме того, мне предоставлялось право собирать зоологические коллекции».
Своим спутником он взял племянника Николая Сверчкова. Это был сын старшей сводной сестры Гумилева. Будучи моложе Николая Степановича всего на восемь лет, Сверчков подходил, скорее, на роль младшего брата. Он разделял увлечение поэта путешествиями, и родственники много времени проводили вместе. Коля-большой и Коля-маленький — так называли их в семье.
«Приготовления к путешествию заняли месяц упорного труда. Надо было достать палатку, ружья, седла, вьюки, удостоверения, рекомендательные письма и пр., и пр. Я так измучился, что накануне отъезда весь день лежал в жару. Право, приготовления к путешествию труднее самого путешествия», — вспоминал Гумилев. Прямо накануне поездки он заболел и лежал на кровати в полубеспамятстве и бреду. Вызванный врач поставил предварительный диагноз: тиф.
Гумилев решает не откладывать поездку, и они отправляются в Одессу, откуда поэт сообщит, что «совершенно выздоровел, даже горло прошло». Врач ошибся. В моднейших белых костюмах и пробковых шлемах два Коли в Одессе садятся на пароход, следующий через Индийский океан во Владивосток, и уже привычным маршрутом отправляются в Константинополь.
«Опять эта никогда не приедающаяся, хотя откровенно декоративная красота Босфора, заливы, лодки с белыми латинскими парусами, с которых веселые турки скалят зубы, дома, лепящиеся по прибрежным склонам, окруженные кипарисами и цветущей сиренью, зубцы и башни старинных крепостей, и солнце, особенное солнце Константинополя, светлое и не жгучее».
В Порт-Саиде пассажирам не разрешили сойти на берег, потому что в Константинополе, который они посещали, была вспышка холеры. На борт передали запас провизии, и пароход отправился дальше по маршруту через Суэцкий канал.
«Эта узкая полоска неподвижной воды имеет совсем особенную грустную прелесть.
На африканском берегу, где разбросаны домики европейцев, — заросли искривленных мимоз с подозрительно темной, словно после пожара, зеленью, низкорослые толстые банановые пальмы; на азиатском берегу — волны песка, пепельно-рыжего, раскаленного. Медленно проходит цепь верблюдов, позванивая колокольчиками. Изредка показывается какой-нибудь зверь, собака может быть, гиена или шакал, смотрит с сомненьем и убегает. Большие белые птицы кружат над водой или садятся отдыхать на камни. Кое-где полуголые арабы, дервиши или так, бедняки, которым не нашлось места в городах, сидят у самой воды и смотрят в нее, не отрываясь, будто колдуя. Впереди и позади нас движутся другие пароходы. Ночью, когда загораются прожекторы, это имеет вид похоронной процессии. Часто приходится останавливаться, чтобы пропустить встречное судно, проходящее медленно и молчаливо, словно озабоченный человек. Эти тихие часы на Суэцком канале усмиряют и убаюкивают душу, чтобы потом ее застала врасплох буйная прелесть Красного моря.
Самое жаркое из всех морей, оно представляет картину грозную и прекрасную. Вода, как зеркало, отражает почти отвесные лучи солнца, точно сверху и снизу — расплавленное серебро. Рябит в глазах, и кружится голова. Здесь часты миражи, и я видел у берега несколько обманутых ими и разбившихся кораблей. Острова, крутые голые утесы, разбросанные там и сям, похожи на еще не ведомых африканских чудовищ. Особенно один: совсем лев, приготовившийся к прыжку, кажется, что видишь гриву и вытянутую морду. Эти острова необитаемы из-за отсутствия источников для питья. Подойдя к борту, можно видеть и воду, бледно-синюю, как глаза убийцы. Оттуда временами выскакивают, пугая неожиданностью, странные летучие рыбы. Ночь еще более чудесна и зловеща. Южный Крест как-то боком висит на небе, которое, словно пораженное дивной болезнью, покрыто золотистой сыпью других бесчисленных звезд. На западе вспыхивают зарницы: это далеко в Африке тропические грозы сжигают леса и уничтожают целые деревни».
Корабль прибыл в Джидду — морские ворота для исламских священных городов Мекки и Медины. Но в городе была чума, поэтому сойти на берег снова не удалось. Корабль смогли покинуть лишь мусульмане-паломники. 23 апреля пароход стал на якоре у Джибути.
«Джибути лежит на африканском берегу Аденского залива к югу от Обока, на краю Таджуракской бухты <…> За Джибути — будущее. Ее торговля все возрастает, число живущих в ней европейцев тоже. Года четыре тому назад, когда я приехал в нее впервые, их было 300, теперь их 400. Но окончательно она созреет, когда будет достроена железная дорога, соединяющая ее со столицей Абиссинии Аддис-Абебой. Тогда она победит даже Массову [Массауа, портовый город в Эритрее], потому что на юге Абиссинии гораздо больше обычных здесь предметов вывоза: воловьих шкур, кофе, золота и слоновой кости. Жаль только, что ею владеют французы, которые обыкновенно очень небрежно относятся к своим колониям и думают, что исполнили свой долг, если послали туда несколько чиновников, совершенно чуждых стране и не любящих ее».
Гумилев окажется прав. Из-за своего выгодного географического расположения Джибути станет крупным восточноафриканским портом. Железную дорогу закончат в 1917 году, и она прослужит почти 90 лет, хотя уже в конце XX века почти перестанет использоваться. В 2010-х китайские компании проложат современную колею параллельно старой. Новая дорога вновь свяжет Аддис-Абебу с Джибути, который опять будет основным портом для Эфиопии, потерявшей выход к морю. Гумилев был в Джибути не в первый раз и уже тогда замечал здешний технический прогресс:
«Мы съехали с парохода на берег в моторной лодке. Это нововведение. Прежде для этого служили весельные ялики, на которых гребли голые сомалийцы, ссорясь, дурачась и по временам прыгая в воду, как лягушки».
В 1913 году до Дыре-Дауа уже можно было добраться на поезде. Он отправлялся дважды в неделю, и, ожидая его, Гумилев со Сверчковым провели в Джибути три дня.
«…[Я] люблю этот городок, его мирную и ясную жизнь. От двенадцати до четырех часов пополудни улицы кажутся вымершими; все двери закрыты, изредка, как сонная муха, проплетется какой-нибудь сомалиец. В эти часы принято спать так же, как у нас ночью. Но затем неведомо откуда появляются экипажи, даже автомобили, управляемые арабами в пестрых чалмах, белые шлемы европейцев, даже светлые костюмы спешащих с визитами дам. Террасы обоих кафе полны народом. <…> Улицы полны мягким предвечерним сумраком, в котором четко вырисовываются дома, построенные в арабском стиле, с плоскими крышами и зубцами, с круглыми бойницами и дверьми в форме замочных скважин, с террасами, аркадами и прочими затеями — все в ослепительно белой извести».
Все это время Гумилев изучал местную культуру. Утром четвертого дня они сели на поезд.
«Наши вещи заранее свезли туда [на вокзал] в ручной тележке. Проезд во втором классе, где обыкновенно ездят все европейцы, третий класс предназначен исключительно для туземцев, а в первом, который вдвое дороже и нисколько не лучше второго, обыкновенно ездят только члены дипломатических миссий и немногие немецкие снобы, стоил 62 франка с человека, несколько дорого за 10 часов пути, но таковы все колониальные железные дороги. Паровозы носят громкие, но далеко не оправдываемые названия: „Слон“, „Буйвол“, „Сильный“ и т. д. Уже в нескольких километрах от Джибути, когда начался подъем, мы двигались с быстротой одного метра в минуту, и два негра шли впереди, посыпая песком мокрые от дождя рельсы.
Вид из окна был унылый, но не лишенный величественности. Пустыня коричневая и грубая, выветрившиеся, все в трещинах и провалах горы и, так как был сезон дождей, мутные потоки и целые озера грязной воды. Из куста выбегает диг-диг [дик-дик], маленькая абиссинская газель, пара шакалов — они всегда ходят парами, смотрят с любопытством. Сомалийцы и данакили [сейчас этот народ называют «афар»] с громадной всклокоченной шевелюрой стоят, опираясь на копья. Европейцами исследована лишь небольшая часть страны, именно та, по которой проходит железная дорога, что справа и слева от нее — тайна. На маленьких станциях голые черные ребятишки протягивали к нам ручонки и заунывно, как какую-нибудь песню, тянули самое популярное на всем Востоке слово: „бакшиш“ (подарок).
В два часа дня мы прибыли на станцию Айша в 160 километрах от Джибути, то есть на половине дороги».
В Айше паровоз остановился, потому что насыпь впереди полностью размыло. Вечером объявили, что движение восстановят не раньше чем через неделю. Большинство пассажиров, переночевав, с тем же поездом вернулось назад, но Гумилев со Сверчковым остались ждать ремонтников, потому что жилье в Айше стоило дешевле, чем в Джибути. На следующий день они смогли продолжить путь, передвигаясь по перегонам сначала на дрезинах, затем на платформах и в вагонах ремонтных поездов.
«Дорога, действительно, была трудна. Над промоинами рельсы дрожали и гнулись, и кое-где приходилось идти пешком. Солнце палило так, что наши руки и шеи через полчаса покрылись волдырями. По временам сильные порывы ветра обдавали нас пылью».
Через двое суток они прибыли в Дыре-Дауа.
«Как быть путешественнику, добросовестно заносящему в дневник свои впечатления? Как признаться ему при въезде в новый город, что первое привлекает его вниманье? Это чистые постели с белыми простынями, завтрак за столом, покрытым скатертью, книги и возможность сладкого отдыха.
Я далек от того, чтобы отрицать отчасти пресловутую прелесть „пригорков и ручейков“. Закат солнца в пустыне, переправа через разлившиеся реки, сны ночью, проведенною под пальмами, навсегда останутся одними из самых волнующих и прекрасных мгновений моей жизни. Но когда культурная повседневность, уже успевшая для путника стать сказкой, мгновенно превращается в реальность — пусть смеются надо мной городские любители природы, — это тоже прекрасно. И я с благодарностью вспоминаю ту гекко, маленькую, совершенно прозрачную ящерицу, бегающую по стенам комнат, которая, пока мы завтракали, ловила над нами комаров и временами поворачивала к нам свою безобразную, но уморительную мордочку».
На дворе стоял май, сезон дождей. В это время здесь регулярно идут сильные ливни, после которых пересохшие реки наполняются водой и превращаются в мощные и опасные для жизни потоки, а спустя несколько часов иссякают снова.
«Днем прошел ливень, настолько сильный, что ветром снесло крышу с одного греческого отеля, правда, не особенно прочной постройки. Под вечер мы вышли пройтись и, конечно, посмотреть, что сталось с рекой. Ее нельзя было узнать, она клокотала, как мельничный омут. Особенно перед нами один рукав, огибавший маленький островок, неистовствовал необычайно. Громадные валы совершенно черной воды, и даже не воды, а земли и песка, поднятого со дна, летели, перекатываясь друг через друга, и, ударяясь о выступ берега, шли назад, поднимались столбом и ревели. В тот тихий матовый вечер это было зрелище страшное, но прекрасное. На островке прямо перед нами стояло большое дерево. Волны с каждым ударом обнажали его корни, обдавая его брызгами пены. Дерево вздрагивало всеми ветвями, но держалось крепко. Под ним уже почти не оставалось земли, и лишь два-три корня удерживали его на месте. Между зрителями даже составлялись пари: устоит оно или не устоит. Но вот другое дерево, вырванное где-то в горах потоком, налетело и, как тараном, ударило его. Образовалась мгновенная запруда, которой было достаточно, чтобы волны всей своей тяжестью обрушились на погибающего. Посреди рева воды слышно было, как лопнул главный корень, и, слегка качнувшись, дерево как-то сразу нырнуло в водоворот всей зеленой метелкой ветвей. Волны бешено подхватили его, и через мгновенье оно было уже далеко. А в то время, как мы следили за гибелью дерева, ниже нас по течению утонул ребенок, и весь вечер мы слышали, как голосила мать».
Путешественники принялись составлять караван для экспедиции. Слуг и переводчиков они наняли на месте, а за мулами отправились в Харэр.
«Дорога в Харар пролегает первые километров двадцать по руслу той самой реки, о которой я говорил в предыдущей главе. Ее края довольно отвесны, и не дай Бог путнику оказаться на ней во время дождя. Мы, к счастью, были гарантированы от этой опасности, потому что промежуток между двумя дождями длится около 40 часов. И не мы одни воспользовались удобным случаем. По дороге ехали десятки абиссинцев, проходили данакили, галласские женщины с отвислой голой грудью несли в город вязанки дров и травы. Длинные цепи верблюдов, связанных между собой за морды и хвосты, словно нанизанные на нитку забавные четки, проходя, пугали наших мулов».
Город Харэр, один из оплотов ислама в Восточной Африке, был столицей Харэрского эмирата, противостоящего соседним христианским царствам. В 1887 году его захватили войска императора Менелика II. Во время путешествия Гумилева губернатором провинции был Тафари Макконен, двоюродный племянник Менелика II, носивший титул дедъязмага. В 1930 году он взойдет на трон под именем Хайле Селассие I и станет последним эфиопским императором, процарствовав до 1974 года.
Харэрские дневники Гумилева сильно напоминают современные путевые заметки из Африки: дорогие отели, мошенники, хитрые продавцы, желающие нажиться на иностранцах, и разномастные авантюристы.
«…Харар представлял величественный вид со своими домами из красного песчаника, высокими европейскими домами и острыми минаретами мечетей. Он окружен стеной, и через ворота не пропускают после заката солнца. Внутри же это совсем Багдад времен Гаруна-аль-Рашида. Узкие улицы, которые то подымаются, то спускаются ступенями, тяжелые деревянные двери, площади, полные галдящим людом в белых одеждах, суд, тут же на площади, — все это полно прелести старых сказок. Мелкие мошенничества, проделываемые в городе, тоже совсем в древнем духе. Навстречу нам по многолюдной улице шел с ружьем на плече мальчишка-негр лет десяти, по всем признакам раб, и за ним из-за угла следил абиссинец. Он не дал нам дороги, но так как мы ехали шагом, нам не трудно было объехать его. Вот показался красивый харарит, очевидно, торопившийся, так как он скакал галопом. Он крикнул мальчишке посторониться, тот не послушался и, задетый мулом, упал на спину, как деревянный солдатик, сохраняя на лице все ту же спокойную серьезность. Следивший из-за угла абиссинец бросился за хараритом и, как кошка, вскочил позади седла. „Ба Менелик [во имя Менелика], ты убил человека“. Харарит уже приуныл, но в это время негритенок, которому, очевидно, надоело лежать, встал и стал отряхивать с себя пыль. Абиссинцу все-таки удалось сорвать талер за увечье, чуть-чуть не нанесенное его рабу.
Мы остановились в греческом отеле, единственном в городе, где за скверную комнату и еще более скверный стол с нас брали цену, достойную парижского Grand Hotel’а. Но все-таки приятно было выпить освежительного пинцерменту и сыграть партию в засаленные и обгрызенные шахматы.
В Хараре я встретил знакомых. Подозрительный мальтиец Каравана, бывший банковский чиновник, с которым я смертельно рассорился в Аддис-Абебе, первый пришел приветствовать меня. Он навязывал мне чьего-то чужого скверного мула, намереваясь получить комиссионные. Предложил сыграть в покер, но я уже знал его манеру игры. Наконец, с обезьяньими ужимками посоветовал послать дедъязмагу ящик с шампанским, чтобы потом забежать перед ним и похвастаться своей распорядительностью. <…> В Хараре у нас оказался даже соотечественник, русский подданный армянин Артем Иоханжан, живший в Париже, в Америке, в Египте и около 20 лет живущий в Абиссинии. На визитных карточках он значится как доктор медицины, доктор наук, негоциант, комиссионер и бывший член Суда, но, когда его спрашивают, как получил он столько званий, ответ — неопределенная улыбка и жалобы на дурные времена.
Кто думает, что в Абиссинии легко купить мулов, тот очень ошибается. Специальных купцов нет, мулиных ярмарок тоже. Ашкеры ходят по домам, справляясь, нет ли продажных мулов. У абиссинцев разгораются глаза: может быть, белый не знает цены и его можно надуть. К отелю тянется цепь мулов, иногда очень хороших, но зато безумно дорогих. Когда эта волна спадет, начинается другая: ведут мулов больных, израненных, разбитых на ноги в надежде, что белый не понимает толк в мулах, и только потом поодиночке начинают приводить хороших мулов и за настоящую цену. Таким образом, в три дня нам посчастливилось купить четырех. Много помог нам наш Абдулайе, который хотя и брал взятки с продавцов, но все же очень старался в нашу пользу. Зато низость переводчика Хайле выяснилась за эти дни вполне. Он не только не искал мулов, но даже, кажется, перемигнулся с хозяином отеля, чтобы как можно дольше задержать нас там».
Найдя мулов, путешественники вернулись в Дыре-Дауа за своим багажом и переместились в Харэр. Чтобы проехать дальше на запад, им нужен был пропуск от абиссинских властей, за которым они пришли к губернатору, который им отказал, потребовав разрешение от властей в Аддис-Абебе, зато позволил сфотографировать себя и членов своей семьи. Так появится, возможно, первая в истории фотография императора Хайле Селассие I. Отправив запрос в столицу, Гумилев и Сверчков приступят к своим непосредственным обязанностям: собирать и документировать экспонаты для музейной коллекции.
«Мой спутник стал собирать насекомых в окрестностях города. Я его сопровождал раза два. Это удивительно умиротворяющее душу занятие: бродить по белым тропинкам между кофейных полей, взбираться на скалы, спускаться к речке и везде находить крошечных красавцев — красных, синих, зеленых и золотых. Мой спутник собирал их в день до полусотни, причем избегал брать одинаковых. Моя работа была совсем иного рода: я собирал этнографические коллекции, без стеснения останавливал прохожих, чтобы посмотреть надетые на них вещи, без спроса входил в дома и пересматривал утварь, терял голову, стараясь добиться сведений о назначении какого-нибудь предмета у не понимавших, к чему все это, хараритов. Надо мной насмехались, когда я покупал старую одежду, одна торговка прокляла, когда я вздумал ее сфотографировать, и некоторые отказывались продать мне то, что я просил, думая, что это нужно мне для колдовства. Для того, чтобы достать священный здесь предмет — чалму, которую носят харариты, бывавшие в Мекке, — мне пришлось целый день кормить листьями ката (наркотического средства, употребляемого мусульманами) обладателя его, одного старого полоумного шейха. И в доме матери кавоса при турецком консульстве я сам копался в зловонной корзине для старья и нашел там много интересного. Эта охота за вещами увлекательна чрезвычайно: перед глазами мало-помалу встает картина жизни целого народа, и все растет нетерпенье увидеть ее больше и больше. Купив прядильную машину, я увидел себя вынужденным узнать и ткацкий станок. После того как была приобретена утварь, понадобились и образчики пищи. В общем, я приобрел штук семьдесят чисто хараритских вещей, избегая покупать арабские или абиссинские. Однако всему должен наступить конец. Мы решили, что Харар изучен, насколько нам позволяли наши силы, и, так как пропуск мог быть получен только дней через восемь, налегке, т. е. только с одним грузовым мулом и тремя ашкерами, отправились в Джиджига к сомалийскому племени габаризаль».
В этом месте «Африканский дневник» обрывается, и хронологию путешествий удалось восстановить лишь по очень обрывочному конспекту, который вел Гумилев.
Вернувшись в Харэр, Николай Степанович и Сверчков получили документы из Аддис-Абебы, подтверждающие статус российской экспедиции, и 4 июня продолжили свой путь. Сначала их маршрут вел на северо-запад по дороге к Дире-Дауа, но позже они свернули на юг. Здесь путники снова сталкиваются с местной бюрократией. Имея письма из Аддис-Абебы и от губернатора провинции, они не могут пройти дальше, потому что местные чиновники требуют разрешение начальника местной таможни, человека, который по рангу находится гораздо ниже.
Многие из записей Гумилева посвящены трудностям, которые они испытывали в дороге.
«Жара смертельная. Ашкеры бунтуют. Успокаиваю их обещанием кормить их в пустыне. Идем среди колючек. Потеряли дорогу. Ночь без воды и палатки. Боязнь скорпионов.
…
У нас пропал бурнус [плащ], и по абиссинскому обычаю мои ашкеры должны были платить за него. Они пересмотрели все свои вещи и, наконец, принялись за вещи приставшего к нам по дороге ашкера. <…> В то время, как одни его держали, другие вспороли его мешок. Первой вещью там оказался наш бурнус. Вор хотел бежать, его схватили и связали. Пришедшие наши друзья абиссинцы ссудили нам кандалы, и вора заковали. Тогда он объявил, что у него украли 6 талеров. Мне следовало платить, и я объявил, что раскладываю эти деньги на своих ашкеров. Тогда вора обыскали и нашли деньги в его плаще.
…
…Долго не могли найти воды и шли до 4,5 ч. Всего 10 часов. Устали страшно. Купались в цистерне аршин [71 сантиметр] глубиной. Заснули на камнях без палатки, ночью шел дождь и вымочил нас.
…
Мы вошли в деревню из шести только соломенных хижин (женщины и дети носят куски кожи вместо одежды). Посетили школу. Купили ложку и смолы для чернил. Учитель страшный жулик. <…> Наутро профессор получил рубашку, чтобы показать дорогу, но долго хотел убежать, и мы его били.
…
Через полчаса красивого пути достигли Уаби, которая разлилась. Кричали и стреляли, чтобы спугнуть крокодилов, потом пустились вплавь. Крокодилы кружились тут же и пугали мулов, которые начали тонуть и нестись по течению. С Коли, мул которого опрокинулся, крокодил сорвал гетру, другого мальчика он схватил за палец. Мокрые, мы вылезли и долго голые сушились на берегу. Потом ловили рыбу.
…
У меня лихорадка и почки. Пить нечего».
Болели почти все члены экспедиции: и сам Гумилев, и Сверчков, и местные проводники.
23 июня они пришли в Шейх-Хуссейн. Здесь находился мавзолей Шейха Хуссейна, богослова XIII века, который распространял ислам среди местных жителей. Его гробница стала местом паломничества для восточноафриканских мусульман.
Дальше маршрут шел в город Гинир, самую южную точку похода. Здесь они отдыхали три дня и 4 июля вновь выдвинулись в путь, теперь уже на северо-запад. Им снова пришлось пересекать реку Уэби. Об этом рассказывала сестра Гумилева, мать Коли-маленького:
«В другой раз подошли к реке Уаби. Вместо моста была устроена переправа таким образом: на одном берегу и на противоположном были два дерева, между ними был протянут канат, на котором висела корзина. В нее могли поместиться три человека и, перебирая канат руками, двигать корзину к берегу. Н. С. [Гумилеву] очень понравилось такое оригинальное устройство. Заметив, что деревья подгнили или корни расшатались, он начал раскачивать корзину, рискуя ежеминутно упасть в реку, кишащую крокодилами. Действительно, едва они вылезли из корзины, как одно дерево упало и канат оборвался».
Дальше путь пролегал по области Аруси, где не было крупных населенных пунктов, а многие деревни оказались оставлены жителями, пережидавшими сезон дождей в горах. Ливни превращали все дороги в непролазную грязь. 15 июля караван внезапно наткнулся на бивак английского путешественника, исследователя Африки сэра Чарльза Фернанда Рея.
25 июля путешественники достигли Лагохердима, станции эфиопской железной дороги. Прибыв в Дыре-Дауа спустя почти два месяца, Гумилев на страницах путевого блокнота подытожит, что за вычетом расстояния между Дыре-Дауа и Харэром они прошли 975 километров. В XXI веке сотрудники Кунсткамеры пересчитают длину маршрута, используя современные карты, и получат результат 942 километра.
Гумилев и Сверчков вновь отправились в Харэр, где провели какое-то время, запрашивая помощь у российского посольства. Деньги от Академии наук, предназначенные на обратную дорогу, не пришли. Из-за непредвиденной паузы путешественники опоздали на пароход и еще около трех недель ожидали в Джибути следующего рейса. В Петербург они попадут лишь в сентябре и передадут в Кунсткамеру больше сотни предметов и около 250 негативов. Их фотографии станут одной из самых ранних коллекций этнографических снимков из Восточной Африки. Многие из этих снимков отражают уже давно исчезнувшую традиционную культуру народов региона, запечатленную до начала интенсивных контактов местных жителей с европейцами.
В 1914 году, после начала Первой мировой войны, Гумилев и Сверчков отправятся на фронт добровольцами. Николай Степанович будет воевать на Восточном фронте, а весной 1917 года его переведут в Русский экспедиционный корпус — части русской армии, дислоцированные за рубежом в союзных странах. Он вновь окажется за границей, побывает в Швеции, Норвегии, Великобритании и Франции.
Африку Гумилев не увидит больше никогда, но кое-кого вдохновит своим примером. Одним из таких людей стал поэт Владимир Нарбут.
В 1912 году у Нарбута возникли проблемы с законом: его очередной сборник российская власть посчитала кощунственным и противным нравственности и благопристойности. Гумилев, тогда уже дважды побывавший южнее Сахары, посоветовал ему уехать и перекантоваться в каком-нибудь удаленном месте, например в Африке. Нарбут, вдохновленный гумилевскими рассказами, отправится в Африку, но вскоре разочаруется. «Дорогие друзья, — писал он из Джибути, — завидую вам, потому что в Петербурге лучше. Приехал сюда стрелять львов и скрываться от позора. Но львов нет, и позора, я теперь рассудил, тоже нет. <…> Здесь тощища. Какой черт меня сюда занес?»
В Петербург Нарбут вернулся в 1913-м после амнистии. По воспоминаниям современников, «из рассказов его выходило, что „страна титанов, золотая Африка“ — что-то вроде русского захолустья: грязь, скука, пьянство». Позже он напишет несколько стихотворений, посвященных этой поездке, но там, где у Гумилева встречаются рифмованные описания пейзажей, фауны и местного быта, у Нарбута будет жара, мутная питьевая вода, просящие милостыню прокаженные с язвами и живущие «по-звериному, не по-людски» аборигены.
В начале 1918 года, когда в России уже шла Гражданская война, Гумилев оказывается в Лондоне. Здесь он не раз встречается со своими соотечественниками и тоже рекомендует им Африку. Такие рассказы пришлись очень кстати. Российские подданные, рискующие стать советскими гражданами, не очень хотели возвращаться домой и решали, куда бы эмигрировать. «Абиссиния, — твердил им Гумилев, — это прекрасное место для русских: теплый климат, полно солнца, прекрасная охота. И главное, та же религия: греческая православная церковь».
Невиданные перспективы открывались и для ведения торговли: «за два фунта соли вы получите слоновий бивень; за два коробка спичек — шкуру леопарда» — стоило лишь привезти с собой побольше соли и спичек. Как минимум двое из его слушателей отправились в Абиссинию. Один умер от лихорадки, а другой стал инструктором в местной армии. Сам Гумилев в апреле того же года Африке предпочтет Россию.
После германской газовой атаки Николай Сверчков получит болезнь легких и умрет в 1919 году по дороге в Кутаиси. В июне 1921 года у Гумилева выйдет сборник африканских стихов «Шатер» с посвящением «Памяти моего товарища в африканских странствиях Николая Леонидовича Сверчкова». В августе в Петрограде Гумилева арестуют по обвинению в участии в заговоре против советской власти, а спустя три недели расстреляют. В Советском Союзе его имя будет под запретом, и легально его стихи впервые опубликуют только в 1986 году.
Источники:
- Гумилев Н. Электронное собрание сочинений. Ссылка.
- Давидсон А. Мир Николая Гумилева, поэта, путешественника, воина. М.: Русское слово, 2008. 316 с.
- Зобнин Ю. Николай Гумилев. Слово и дело. М.: Яуза, 2016. 640 с.
- Полушин В. Николай Гумилев. Жизнь расстрелянного поэта. М.: Молодая гвардия, 2015. 768 с.
- Фокин П. Гумилев без глянца. СПб.: Амфора, 2009. 480 с.
- Лукницкая В. Николай Гумилев: жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л.: Лениздат, 1990. 301 с.
- Давидсон А. Лекция «Николай Гумилев на фоне Серебряного века» в Высшей школе экономики. Ссылка.
- Давидсон А. Лекция «Николай Гумилев и культура Серебряного века» в Высшей школе экономики. Ссылка.
- Шапошников М., Давидсон А. и Степанов Е. Программа «Наблюдатель» // Телеканал «Россия — Культура» / Эфир от 25.04.2016. Ссылка.
- Чистов Ю. Эфиопская экспедиция МАЭ 2008 г.: по следам Н. С. Гумилева // Радловский сб.: научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2008 г. МАЭ РАН, 2009. Ссылка.
- Вольпе М. Николай Гумилев: спасение в Африке. М.: Галактика, 2019. 192 с.
